Святополк-Мирский, Дмитрий Петрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский
Род деятельности:

литературовед, литературный критик, публицист

Дата рождения:

28 августа (9 сентября) 1890(1890-09-09)

Место рождения:

имение Гиёвка Харьковской губернии

Дата смерти:

6 июня 1939(1939-06-06) (48 лет)

Место смерти:

ОЛП «Инвалидный», СВИТЛ, близ Магадана

Отец:

П. Д. Святополк-Мирский

Князь Дми́трий Петро́вич Святопо́лк-Ми́рский, англ. D. S. Mirsky, после возвращения в СССР — Д. Мирский (28 августа [9 сентября1890, имение Гиёвка Харьковской губернии — 6 июня 1939 года, ОЛП «Инвалидный», СВИТЛ, близ Магадана) — русский литературовед, литературный критик, публицист, писал по-русски и по-английски.





Биография

Происхождение

Из княжеского рода Святополк-Мирских, сын государственного деятеля П. Д. Святополк-Мирского, известного англофила, и Екатерины Алексеевны, урождённой графини Бобринской (названной в честь Екатерины II, от внебрачного сына которой происходили Бобринские), дочери А. В. Бобринского. Получил отличное домашнее образование, с детства знал несколько иностранных языков.

В довоенном Петербурге

Окончил 1-ю петербургскую гимназию, его школьными товарищами были будущие знаменитые филологи — В. М. Жирмунский, А. М. Сухотин, Л. В. Пумпянский. В школьные годы заинтересовался поэзией русского символизма, начал писать стихи (дебют — в издаваемом совместно с друзьями журнале «Звенья», в 1906 и 1907 годах вышло по одному номеру), переводил Китса и Верлена. В октябре-декабре 1907 года много общался с Михаилом Кузминым (который возлагал на Мирского и группу его товарищей-гимназистов надежды как на свой литературный кружок), упоминается в дневнике Кузмина и его переписке с К. А. Сомовым. В 1908 году Святополк-Мирский поступил на факультет восточных языков Петербургского университета, изучал китайский и японский языки. С 1909 года бывал на «Башне» Вячеслава Иванова.

В 1911 году выпустил сборник «Стихотворения. 1906—1910», демонстрирующий начитанность автора в мировой и русской поэзии, стилистически близкий «неоклассическим» устремлениям постсимволистского поколения (особенно В. А. Комаровского, чьё творчество Мирский чтил и пропагандировал в 1920—1930-х годах; однако, как отметил С. Маковский, «не включил в свою антологию ни одной его строки». Святополк-Мирский писал о Комаровском: «Прекрасный поэт, близкий к символистам и Анненскому, которым я поступился очень нехотя, — гр. Василий Комаровский, поэт, конечно, несвоевременный, но сулящий большие радости тому, кто его откроет».[1]). Николай Гумилёв в рецензии («Письма о русской поэзии») отметил «отточенные и полнозвучные строфы», но в целом отнёс стихи Святополк-Мирского к «любительским».

В том же 1911 году Мирский был призван в армию, служил в 4-м лейб-гвардии стрелковом полку (квартировал в Царском Селе, свёл личное знакомство с Комаровским и Гумилёвым), подпоручик (1912), с 1913 года в отставке, вновь учился в Петербургском университете по отделению классической филологии, участвовал в Обществе свободной эстетики, где познакомился с писателями и критиками из круга акмеистов: Мандельштамом, Ахматовой, Н. Недоброво, В. Чудовским, Н. Пуниным; Святополк-Мирский был членом Цеха поэтов. Написал статью о метрике русского стиха (утрачена в Гражданскую войну).

Первая мировая война, белое движение и эмиграция

Летом 1914 года был мобилизован, участвовал в Первой мировой войне (ранен в 1916-м, ссылался за антивоенные высказывания на Кавказ) и в гражданской войне на стороне белого движения; временно был начальником штаба 1-й пехотной дивизии Добровольческой армии А. И. Деникина. С 1920 года — в эмиграции, сначала в Польше, затем в Афинах. С 1921 по 1932 годы жил в Лондоне (часто наезжая в Париж), читал курс русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета. Издал несколько антологий русской поэзии и ряд книг и статей о русской литературе на английском языке; защитил магистерскую диссертацию о Пушкине («Pushkin»; L.-N.Y., 1926). В этот период был ценителем и пропагандистом русского модернизма. Посещал литературные салоны Великобритании, печатался в журнале «The Criterion» выходившем под руководством Т. С. Элиота, испытал влияние русского формализма.

Владимир Набоков называл англоязычную «Историю русской литературы» Святополка-Мирского «лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский».

Евразийство

С 1922 года он — участник Евразийского движения, одним из важнейших задач которого видел сближение эмиграции с СССР. Был влюблён в жену евразийца П. П. Сувчинского Веру Александровну Гучкову (дочь А. И. Гучкова, с 1930-х годов под влиянием Мирского вступила во французскую компартию, была агентом ИНО ОГПУ, выступала как переводчик с русского, англоязычный романист и кинокритик, её псевдоним — Вера Мирская). Среди других его увлечений — Марина Цветаева (которую поддерживал материально и приглашал в Великобританию с поэтическими вечерами). В 1926—1928 годах — учредитель и соредактор крупного евразийского журнала «Вёрсты» (названного одинаково со сборником Цветаевой), где печатались и советские писатели; в этот период Мирский осуждал символизм и возлагал надежды на «новое героическое начало» в творчестве Цветаевой, Пастернака и Маяковского. «Вёрсты» вызвали довольно резкие отклики в среде эмиграции, непримиримой к СССР, саркастические оценки деятельности Мирского принадлежат Ивану Бунину, Зинаиде Гиппиус, Владиславу Ходасевичу.

Возвращение в СССР

К концу 1920-х Святополк-Мирский заметно переходит на марксистские позиции. В 1928 году посетил в Сорренто Максима Горького. Его соратник по евразийству Н. С. Трубецкой в 1929 году написал, что Мирский, «став марксистом… внезапно обездарился и сделался совершенно неинтересен». В 1931 году вступил в компартию Великобритании (выступив на сей счёт с рядом публицистических статей в английской и французской прессе).

В 1932 году при содействии Горького переехал в Советский Союз.

В СССР опубликовал ряд статей по теории и истории русской и западной литературы, о современной западной литературе (особенно английской: популяризировал Элиота, Джойса, Хаксли и др.). Публикации Мирского марксистского периода носили на себе печать вульгарного социологизма, хотя в эстетических оценках нередко оригинальны и точны, а также играли заметную культурно-просветительскую роль в СССР. Книга «Интеллидженсия» (1934) констатирует полевение английских писателей и клеймит аполитичных интеллектуалов. В коллективной книге советских писателей «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина» (1934), посвящённой строительству Беломорканала силами заключённых, Мирскому принадлежит глава «ГПУ, инженеры, проект». Работал над биографией Пушкина. С 1934 года — член Союза советских писателей.

Арест и смерть

В 1937 году был арестован, приговорён по «подозрению в шпионаже» к 8 годам исправительно-трудовых работ, в июне 1939 года умер в лагере под Магаданом. После возбуждения новых дел против «евразийцев» (в частности, ареста С. Эфрона) НКВД постановил этапировать Мирского в Москву для дополнительного следствия по ст. 58 п. 1 «а» УК РСФСР (измена Родине) 10 октября 1939 года; постановление было утверждено наркомом Л. П. Берией, несмотря на то, что Мирского к этому времени уже четыре месяца как не было в живых.

Незадолго до ареста Мирский составил и отредактировал «Антологию новой английской поэзии» в русских переводах; книга вышла из печати в 1938 году и получила заслуженную известность, но имя составителя было снято и заменено именем переводчика М. Гутнера («гутнеровская антология»).

Посмертно реабилитирован[2].

Библиография

  • Кн. Д. Святополк-Мирский. Стихотворения. — СПб., 1911. — 74 с.
  • Русская лирика (от Ломоносова до Пастернака). — Берлин, 1922
  • Anthology of Russian poetry. — 1924
  • Modern Russian Literature. — 1925.
  • A History of Russian Literature: From Its Beginnings to 1900 in two volumes. — 1926, 1927; repr. Knopf (1958), Northwestern University Press (1999)
  • Pushkin. — 1926
  • A History of Russia. — 1928
  • Lenin. — 1931
  • Russia: A Social History. — 1931
  • The Intelligentsia of Great Britain. — 1935 (пер. автора на англ.)
  • Anthology of Modern English Poetry. — 1937 (публ. без разрешения автора)
  • [feb-web.ru/feb/pushkin/critics/lit/lit-091-.htm Проблема Пушкина] // Проблема Пушкина // [Александр Пушкин]. — М.: Журнально-газетное объединение, 1934. — С. 91—112.
  • [feb-web.ru/feb/boratyn/texts/br1/br11005-.htm Баратынский] // Баратынский Е. А. Полное собрание стихотворений: В 2 т. — Л.: Сов. писатель, 1936. — Т. 1. — 1936. — С. V—XXXIV.
  • [feb-web.ru/feb/pushkin/serial/vr1/vr12262-.htm Моим критикам] // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Ин-т литературы. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. — [Вып.] 1. — С. 262—264.
  • [ielang.narod.ru/critics/svjatopolk.djvu Литературно-критические статьи]. — М.: Советский писатель, 1978.
  • Статьи о литературе. — М.: Художественная литература, 1987.
  • История русской литературы с древнейших времен до 1925 года. — London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1992.
  • [ruthenia.ru/tiutcheviana/publications/svjatopolk.html Тютчев (К 125-летию со дня рождения)] // Поэты и Россия: Статьи. Рецензии. Портреты. Некрологи. — СПб.: Алетейя, 2002. — C. 121—124
  • О литературе и искусстве: Статьи и рецензии 1922—1937. — М.: Новое литературное обозрение, 2014. — 616 с. — ISBN 978-5-4448-0177-2.

Напишите отзыв о статье "Святополк-Мирский, Дмитрий Петрович"

Примечания

  1. Маковский С. На Парнасе «Серебряного века». — Мюнхен, 1962.
  2. В. В. Перхин. Арест, допросы и реабилитация Д. П. Святополк-Мирского // Святополк-Мирский Д. П. Поэты и Россия: Статьи, рецензии, портреты, некрологи / Сост., подг. текстов, прим. и вст. ст. В. В. Перхина. — СПб.: Алетейя, 2002. — 384 с.

Литература

  • Nina Lavroukine et Leonid Tchertkov, D. S. Mirsky : profil critique et bibliographique, Paris, Intitut d'Études Slaves, 1980. (фр.)

Ссылки

  • Цветков А. [www.svoboda.org/content/transcript/24195605.html Красный князь]
  • Hilton Kramer [www.newcriterion.com/articles.cfm/mirsky-kramer-2046 The strange case of D.S. Mirsky] (англ.)

Отрывок, характеризующий Святополк-Мирский, Дмитрий Петрович

Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.