Святополк-Мирский, Пётр Дмитриевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Пётр Дмитриевич Святополк-Мирский<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Министр внутренних дел Российской империи
26 августа 1904 — 18 января 1905
Предшественник: Вячеслав Константинович Плеве
Преемник: Александр Григорьевич Булыгин
Виленский, Ковенский и Гродненский генерал-губернатор
15 сентября 1902 — 26 сентября 1904
Предшественник: вакансия
Преемник: Александр Александрович Фрезе
Екатеринославский губернатор
30 декабря 1897 — 13 апреля 1900
Предшественник: Александр Александрович Баторский
Преемник: граф Фёдор Эдуардович Келлер
Пензенский губернатор
11 июня 1895 — 30 декабря 1897
Предшественник: Алексей Алексеевич Горяинов
Преемник: граф Александр Васильевич Адлерберг
 
Вероисповедание: Православный
Рождение: 18 (30) августа 1857(1857-08-30)
Владикавказ
Смерть: 16 (29) мая 1914(1914-05-29) (56 лет)
Санкт-Петербург
Отец: Святополк-Мирский, Дмитрий Иванович (1825—1899)
Мать: Софья Яковлевна Орбелиани (1831—1879).
Супруга: графиня Екатерина Алексеевна Бобринская
Дети: Софья (1887), Дмитрий (1890), Ольга (1899)
 
Военная служба
Годы службы: 1874—1914
Принадлежность: Российская империя Российская империя
Звание: генерал-лейтенант
Сражения: Русско-турецкая война (1877—1878)
 
Награды:

Князь (1861[1]) Пётр Дми́триевич Святопо́лк-Ми́рский (1857, Владикавказ — 1914, Санкт-Петербург) — русский государственный деятель из рода Святополк-Мирских, генерал от кавалерии (14 апреля 1913), генерал-адъютант. Занимал должность министра внутренних дел Российской империи (26 августа 1904 — 18 января 1905), с которой был уволен вскоре после начала массовых беспорядков в январе 1905 года. Отец литературоведа Дмитрия Мирского.





Биография

Начало служебной карьеры

Родился 18 августа 1857 года[2] в семье генерала князя Дмитрия Ивановича Святополк-Мирского (1825—1899) и княжны Софьи Яковлевны Орбелиани (1831—1879). Родителям принадлежало в Харьковской губернии имение Гиёвка, обустройством которого впоследствии много занимался Пётр Дмитриевич. Учился в Пажеском корпусе; начал службу в лейб-гвардии Гусарском Его Величества полку. В 1876 командирован в распоряжение командующего Кавказской армией вел. кн. Михаила Николаевича.

Участвовал в русско-турецкой войне 1877—78 годов, отличился в бою под Карсом, имел несколько боевых наград. В 1877 назначен флигель-адъютантом императора Александра II. В 1881 окончил курс в Николаевской академии генерального штаба, затем командовал разными воинскими подразделениями, был начальником штаба 3-й гренадерской дивизии. 19 января 1886 года женился на графине Е. А. Бобринской, вышел в отставку и поселился в своём имении Гиевке Харьковской губернии. Женитьба дала ему большие средства. В 1894 избран Харьковским уездным предводителем дворянства. В 1895 назначен Пензенским губернатором, в 1897 — Екатеринославским губернатором.

В 1900 году, при министре внутренних дел Д. С. Сипягине, назначен 20 апреля командиром Отдельного корпуса жандармов и 8 мая — товарищем министра внутренних дел. Уже при Сипягине Мирский хотел уйти в отставку, упрекая того в ненужных мерах, напрасно раздражающих общественное мнение. В 1902 году, после прихода к власти нового министра В. К. Плеве, Мирский имел с ним откровенный разговор, в котором заявил, что знает его взгляды и не разделяет их, а потому просит об отставке[3]. Плеве попросил его не спешить с отставкой, а затем назначил его Виленским, Ковенским и Гродненским генерал-губернатором. На этом посту Мирский отличился мягким, благожелательным отношением к местному населению, чем заслужил общее уважение и симпатию. После убийства Плеве, в августе 1904 года, Мирский был вызван в Петербург и назначен министром внутренних дел.

На посту министра внутренних дел

В назначении Мирского на пост министра решающую роль сыграла императрица Мария Фёдоровна, которая не сочувствовала репрессивной политике Плеве и противопоставляла ей мягкую политику Мирского в Виленском крае[4]. Будучи принят императором Николаем II, Мирский откровенно заявил, что совершенно не разделяет взглядов Плеве и поэтому просит не назначать его министром. Несмотря на это, император настоял на принятии им должности, и 26 августа Мирский был назначен на пост министра внутренних дел. Первым действием нового министра было увольнение ближайших помощников Плеве — товарищей министра А. С. Стишинского и Н. А. Зиновьева, командира Корпуса жандармов В. В. фон Валя и директора Департамента общих дел Б. В. Штюрмера[4].

16 сентября, при вступлении в должность министра, Мирский произнёс речь, в которой, в частности, заявил:

«Административный опыт привел меня к глубокому убеждению, что плодотворность правительственного труда основана на искренно благожелательном и истинно доверчивом отношении к общественным и сословным учреждениям и к населению вообще. Лишь при этих условиях работы можно получить взаимное доверие, без которого невозможно ожидать прочного успеха в деле устроения государства»[5].

Эта речь дала повод называть время правления Святополк-Мирского «эпохой доверия», а также «весной русской жизни».

Речь Мирского была сочувственно встречена общественностью, которая увидела в словах нового министра предвестие широких либеральных реформ. На имя министра посыпались адреса и поздравления со стороны частных лиц и учреждений; земства и городские думы высказывали надежду, что слова министра о доверии найдут воплощение в конкретных преобразованиях. Сразу после вступления в должность Мирский распорядился ослабить надзор за прессой и вернуть из ссылки неблагонадёжных лиц, подвергшихся репрессиям в эпоху Плеве[6]. Чтобы подчеркнуть своё несочувствие репрессивным мерам, он особым указом от 22 сентября отделил от себя всю чисто полицейскую работу и возложил её на товарища министра, командира Отдельного корпуса жандармов К. Н. Рыдзевского[4].

Действия нового министра вызвали оживление в кругах либеральной общественности. Земцы решили устроить в ноябре большой земский съезд, на который должны были съехаться земские деятели со всей России. После речи нового министра о доверии организационное бюро съезда включило в его повестку вопрос о необходимых реформах государственного строя[5]. Узнав о готовящемся съезде, Мирский пытался испросить на него Высочайшего соизволения, но не получил согласия императора. Несмотря на это, Земский съезд состоялся 6—9 ноября 1904 года как «частное совещание земских деятелей». За деятельностью съезда следила вся Россия. Съездом была принята резолюция, провозглашавшая необходимость коренных реформ государственного устройства. В ней, среди прочего, содержались требования свободы слова, союзов, собраний и вероисповеданий, равенства всех перед законом и созыва народного представительства[6]. Делегаты съезда ознакомили с резолюцией Святополк-Мирского, который высказал с ней полное согласие и обещал представить её императору[5].

Резолюция Земского съезда была напечатана во многих газетах и вызвала большой общественный резонанс. По инициативе нелегальной организации «Союз освобождения» сразу после съезда по всей стране начались общественные собрания, или «банкеты», выносившие резолюции, разъяснявшие и дополнявшие постановление Земского съезда. В этих резолюциях требования общественности были выражены в более яркой и решительной форме; в них уже прямо говорилось о необходимости конституции и созыве Учредительного собрания[5]. На банкетах произносились горячие речи с критикой самодержавия и требованием радикальных реформ государственного строя[6]. Полиция не предпринимала против этих собраний никаких мер. На некоторые банкеты проникали представители революционной интеллигенции и превращали их в митинги. Все эти события вызвали большой общественный подъём и возбудили в широких кругах общественности надежды на близкие перемены.

Тем временем, 2 декабря, Святополк-Мирский обратился к императору Николаю II с просьбой созвать правительственное совещание под своим председательством для обсуждения предложенной им программы реформ[5]. Эта программа была изложена в особой записке, составленной по поручению Мирского С. Е. Крыжановским, и в проекте Высочайшего указа, ключевым пунктом которого было введение в Государственный совет «выборных представителей от общественных учреждений». Этот пункт означал участие выборных представителей в законодательной деятельности, и Мирский видел в нём первый шаг к конституционному строю[5].

Однако не будучи опытным политиком, Мирский совершил ошибку, не подготовив почву для своих предложений и не заручившись предварительно согласием других министров. В беседе с императором он просил не приглашать на совещание К. П. Победоносцева, известного своим негативным отношением ко всяким реформам. Это привело к прямо противоположному результату: Николай II не только пригласил Победоносцева, но вызвал его особой запиской, в которой написал: «Мы запутались. Помогите нам разобраться в нашем хаосе»[4].

На совещании, которое состоялось 4 декабря, Победоносцев выступил с уничтожающей критикой предложений Мирского, указав на то, что приглашение выборных представителей означает ограничение самодержавия. При этом он заявил, что самодержавие имеет не только политический, но и религиозный характер, и потому император не вправе ограничивать свою власть, возложенную на него свыше[5]. Победоносцева поддержал министр финансов В. Н. Коковцов, указавший, что нельзя позволить представителям общественности распоряжаться ресурсами государства. С решительной поддержкой предложений Мирского выступили только Д. М. Сольский и Э. В. Фриш. Председатель комитета министров С. Ю. Витте, на которого рассчитывал Мирский, говорил уклончиво. На следующем совещании, 7 декабря, помимо министров присутствовали великие князья Владимир, Алексей и Сергей Александровичи[5]. На этот раз с критикой предложений Мирского выступили генерал-губернатор Москвы Сергей Александрович и министр юстиции Н. В. Муравьёв. Последний, в частности, заявил, что на основании действующих законов император не вправе изменить существующий государственный строй. После совещания Мирский вернулся в министерство расстроенным и мрачно сказал своим сотрудникам: «Всё провалилось! Будем строить тюрьмы»[4].

В итоге предложенный Мирским указ о реформах был подписан императором, но из него был выброшен ключевой пункт о выборных представителях. Указ этот, под названием «О мерах к усовершенствованию государственного порядка», был обнародован 12 декабря 1904 года и вызвал в обществе глубокое разочарование. Одновременно с указом было опубликовано правительственное сообщение, в котором осуждались происходившие в последнее время общественные собрания и сообщалось, что впредь подобные собрания и «противоправительственные сборища» будут разгоняться полицейскими мерами[6]. Земским собраниям было запрещено обсуждать вопросы политического характера. В обществе всё это было расценено как наступление новой эпохи реакции. Сразу после опубликования указа 12 декабря Святополк-Мирский подал в отставку, но его отставка не была принята[5].

Святополк-Мирский и события 9 января 1905 года

3 января 1905 года на Путиловском заводе началась забастовка, которая перекинулась на другие заводы и фабрики Петербурга и превратилась во всеобщую. Забастовкой руководила легальная рабочая организация «Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга», во главе которой стоял священник Георгий Гапон. Власти были встревожены тем, что забастовкой руководит легальное общество, устав которого утверждён министерством внутренних дел[7]. 7 января стало известно, что священник Гапон составил на имя императора Петицию о рабочих нуждах, в которой, помимо экономических, содержались «дерзкие требования политического свойства»[8]. На многотысячных собраниях Гапон и его помощники зачитывали петицию и приглашали всех рабочих, с жёнами и детьми, явиться в воскресенье на площадь Зимнего дворца, чтобы представить её царю. Чтобы обеспечить успех своего предприятия, священник Гапон 7 января пытался встретиться с представителями власти. На встрече с министром юстиции Н. В. Муравьёвым он просил его обратиться к царю и убедить того выйти к народу и принять петицию. Но Муравьёв встретил его холодно и ничего не обещал[9]. Тогда Гапон обратился к Святополк-Мирскому, с которым связался по телефону из приёмной министра юстиции. Однако Мирский отказался с ним говорить. Гапону не оставалось ничего другого, как бросить трубку. «Это чёрт знает, что такое!» — сказал Гапон, уходя из приёмной[10]. Впоследствии Мирский объяснял свой отказ говорить с Гапоном тем, что не знал его лично[11]. А в частных разговорах признавался, что не сделал этого потому, что не умеет разговаривать «с ними»[12].

8 января у Мирского состоялось совещание, на котором обсуждался вопрос о воскресном шествии. По некоторым данным, Мирский высказался в том смысле, что власти могли бы принять депутацию от рабочих[13]. Однако против этого решительно выступили министр юстиции Муравьёв и министр финансов В. Н. Коковцов. Муравьёв на основании своей встречи с Гапоном характеризовал его как «ярого революционера» и предложил его арестовать[14]. Градоначальник И. А. Фуллон высказал мнение, что допускать рабочих на площадь нельзя, так как скопление 150-тысячной толпы в центре города может привести к непредсказуемым последствиям. При этом он напомнил Ходынскую катастрофу[15]. По итогам заседания было принято решение: Гапона арестовать, а рабочих на площадь не допускать. Для этого было решено расставить на окраинах города заставы из войск, которые должны останавливать толпы рабочих на пути к центру[12]. В тот же день священник Гапон направил Святополк-Мирскому письмо, в котором сообщал, что шествие ко дворцу неизбежно, что рабочие идут к царю мирно и гарантируют неприкосновенность его личности. Гапон убеждал министра довести об этом до сведения царя и ознакомить его с петицией. В конце письма священник предупреждал, что если царь не примет петицию, «то может произойти конец той нравственной связи, которая до сих пор ещё существовала между русским царём и русским народом»[16]. Министр ознакомился с письмом[17].

Вечером Мирский ездил в Царское Село и ознакомил царя с письмом Гапона и рабочей петицией[17]. Министр характеризовал Гапона как «священника-социалиста» и сообщил императору о принятых мерах. Царь записал об этом в своём дневнике[18]. Судя по записям царя, сообщения министра носили успокоительный характер[15]. В тот же вечер в министерство внутренних дел явилась депутация общественных деятелей во главе с Максимом Горьким. Целью депутатов было встретиться со Святополк-Мирским и объяснить ему опасность сложившегося положения. Ни у кого не было сомнений, что столкновение рабочих с войсками неизбежно приведёт к кровопролитию[19]. Когда депутаты прибыли в министерство, Мирский был в Царском Селе, и их принял его заместитель К. Н. Рыдзевский. Последний сообщил, что властям всё известно и в их посредничестве нет необходимости[19]. Тогда депутация отправилась к председателю Комитета министров С. Ю. Витте. Но тот только развёл руками и сказал, что ничем не может помочь. Витте связался по телефону с Мирским и спросил, не хочет ли он принять депутацию. Последний ответил, что ему уже всё сообщили и в приёме депутатов нет необходимости. Депутаты ушли ни с чем. Как свидетельствуют воспоминания чиновника министерства внутренних дел Д. Н. Любимова, Мирский не понимал серьёзности сложившегося положения. Ночью он вместе с военными разрабатывал диспозицию войск, а уходя спать, выразил уверенность, что завтра «всё обойдётся»[15].

Утром 9 января многотысячные колонны рабочих во главе со священником Гапоном двинулись из разных концов города к Зимнему дворцу. На пути к центру их встречали воинские заставы, но рабочие, не обращая внимания на предупреждения, продолжали упорно идти вперёд[8]. Чтобы остановить шествие, войска были вынуждены в разных частях города произвести ружейные залпы. В результате столкновений с войсками было убито до 200 и ранено до 800 человек[20]. Общество было шокировано произошедшим кровопролитием, сообщения о котором, многократно преувеличивавшие количество жертв, распространялись по всей России. События 9 января подорвали престиж царской власти и положили начало Первой русской революции. Оппозиция возложила ответственность за кровопролитие на царя и Святополк-Мирского. Максим Горький в составленном от имени депутации общественных деятелей воззвании писал:
«Мы, нижеподписавшиеся, перед лицом всех русских граждан и перед лицом европейского общественного мнения обвиняем министра внутренних дел Святополк-Мирского в предумышленном, не вызванном положением дел и бессмысленном убийстве множества русских граждан»[21].
Впоследствии Святополк-Мирский часто задавался вопросом, не совершил ли он ошибки. По данным дневника Е. А. Святополк-Мирской, он оправдывал себя тем, что вожаки шествия «шли с угрозой» и допустить 150-тысячную толпу в центр города было невозможно[17].

На следующий день после событий, 10 января, князь Святополк-Мирский подал в отставку[15]. 18 января[22] 1905 года он был уволен от должности министра внутренних дел, с оставлением в звании генерал-адъютанта, и больше не возвращался к политической деятельности.

Скончался 16 мая 1914 года; отпевание совершено в церкви Спаса-на-Водах; похоронен в селе Гиевка Харьковской губернии[23]

Святополк-Мирский в оценках современников

По общему мнению, Святополк-Мирский был честным и порядочным человеком, обладал добрым и мягким характером и пользовался общей любовью. С. Ю. Витте писал, что Святополк-Мирский «представляет человека выдающегося по своей нравственной чистоте. Это человек совершенно кристально чистый, безукоризненно честный, человек высоких принципов, редкой души человек и очень культурный генерал генерального штаба… Везде, где Мирский служил, его всюду любили и уважали»[3]. По словам Д. Н. Шипова, «князь П. Д. был человек всегда прямой и безусловно честный деятель; он обладал добрым сердцем и чуткой душой и всегда подходил к людям с доверием и любовью»[5]. Подобные характеристики давали ему и другие современники. В то же время, как государственному деятелю, ему недоставало твёрдости и решительности при проведении своей линии. По словам В. И. Гурко, «едва ли не отличительной его чертой было желание жить со всеми в мире и чувствовать себя окруженным благожелательной атмосферой»[4]. Вследствие такой мягкости характера он не обладал способностью настойчиво проводить свою политику и был склонен ко всяческим компромиссам. Святополк-Мирский был умён и имел определённые политические убеждения, но не обладал широким политическим кругозором и не имел необходимых для управления государством знаний. Он не умел импонировать собеседнику и аргументировать свои мнения убедительными доводами и соображениями[5]. В силу таких качеств характера благие намерения Мирского не получили практического воплощения, а его правление, начавшееся с заявлений о доверии обществу, закончилось кровью, пролитой на улицах Петербурга 9 января[4].

Стремление снять с него вину за события 9 января 1905 года характерно для либеральной публицистики конца 1900-х — 1910-х; так, один из членов депутации, которая пыталась получить у него в тот день аудиенцию, писатель К. К. Арсеньев писал о нём вскоре по его кончине, в 1914 году: «Как ни коротка была его государственная деятельность, она оставила глубокий след в русской жизни. В правящих сферах покойный князь явился первой ласточкой, знаменующей приближение весны — и самая весна оказалась бы, быть может, более прочной, если бы наступление её застало его ещё у власти. 9-го января 1905 г. князь Святополк-Мирский был ещё министром, но уход его был предрешён и не на него падает ответственность за ужасные события этого дня»[24].

Военные чины

Награды

Напишите отзыв о статье "Святополк-Мирский, Пётр Дмитриевич"

Примечания

  1. Его отцу 8 апреля 1861 было Высочайше разрешено носить княжеский титул без представления соответствующих документов, которые повелено считать утерянными во время Польской войны 1831 года.
  2. Д. Н. Шилов. Государственные деятели Российской империи. СПб., 2002, стр. 661.
  3. 1 2 С. Ю. Витте. [az.lib.ru/w/witte_s_j/text_0050.shtml Воспоминания. Царствование Николая II]. — Берлин: «Слово», 1922. — Т. 1. — 571 с.
  4. 1 2 3 4 5 6 7 В. И. Гурко. [www.historichka.ru/istoshniki/gurko/ Черты и силуэты прошлого]. — М.: «Новое литературное обозрение», 2000. — 810 с.
  5. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Д. Н. Шипов. Воспоминания и думы о пережитом. — М.: РОССПЭН, 2007. — 680 с.
  6. 1 2 3 4 И. П. Белоконский. Земское движение. — М.: «Задруга», 1914. — 397 с.
  7. Начало первой русской революции. Январь-март 1905 года. Документы и материалы / Под ред. Н. С. Трусовой. — М.: Изд-во АН СССР, 1955. — 960 с.
  8. 1 2 [www.hrono.ru/dokum/190_dok/19050109lopuhin.php Доклад директора Департамента полиции Лопухина министру внутренних дел о событиях 9-го января] // Красная летопись. — Л., 1922. — № 1. — С. 330—338.
  9. Г. А. Гапон. [www.hrono.ru/libris/lib_g/gapon00.html История моей жизни]. — М.: «Книга», 1990. — 64 с.
  10. А. В. Богданович. Три последних самодержца. — М.: Новости, 1990. — 680 с.
  11. 9-е января. Кн. П. Д. Святополк-Мирский о Гапоне // Русское слово. — М., 1909. — № 269 (24 ноября). — С. 4.
  12. 1 2 А. И. Спиридович. [www.hist.msu.ru/ER/Etext/gendarme.htm Записки жандарма]. — Харьков: «Пролетарий», 1928. — 205 с.
  13. Аннин. Из воспоминаний о 9 января // Речь. — СПб., 1908. — № 7 (9 января). — С. 1—2.
  14. С. Н. Валк. Петербургское градоначальство и 9 января // Красная летопись. — Л., 1925. — № 1. — С. 37—46.
  15. 1 2 3 4 Д. Н. Любимов. Гапон и 9 января // Вопросы истории. — М., 1965. — № 8—9.
  16. Г. А. Гапон. Письмо к министру внутренних дел П. Д. Святополк-Мирскому // Священника Георгия Гапона ко всему крестьянскому люду воззвание. — 1905. — С. 13—14.
  17. 1 2 3 Е. А. Святополк-Мирская. Дневник кн. Е. А. Святополк-Мирской за 1904—1905 гг. // Исторические записки. — М., 1965. — № 77. — С. 273—277.
  18. [militera.lib.ru/db/nikolay-2/1905.html Дневники императора Николая II. 1905 г.]
  19. 1 2 Л. Я. Гуревич. Народное движение в Петербурге 9-го января 1905 г. // Былое. — СПб., 1906. — № 1. — С. 195—223.
  20. В. И. Невский. Январские дни в Петербурге в 1905 году // Красная летопись. — Л., 1922. — № 1.
  21. А. М. Горький и события 9 января 1905 г. в Петербурге // Исторический архив. — М., 1955. — № 1. — С. 91—116.
  22. Дата согласно: Д. Н. Шилов. Государственные деятели Российской империи. СПб., 2002, стр. 663.
  23. «Правительственный Вѣстникъ». 20 мая (2 июня) 1914, № 108, стр. 2.
  24. «Вѣстникъ Европы». 1914, № 6, стр. 419.
  25. 1 2 Список генералам по старшинству. СПб 1906г.

Литература

  • Энциклопедия секретных служб России / Автор-составитель А.И.Колпакиди. — М.: АСТ, Астрель, Транзиткнига, 2004. — С. 151-152. — 800 с. — ISBN 5-17018975-3.

Источники

Предшественник:
Вячеслав Плеве
Министр внутренних дел Российской империи
19041905
Преемник:
Александр Булыгин

Отрывок, характеризующий Святополк-Мирский, Пётр Дмитриевич

Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:
«Ну и пускай такой то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», – думал он.
Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.
В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».
И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре – десять два».
Французские буквы, подобно еврейскому число изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:
a b c d e f g h i k.. l..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160
Написав по этой азбуке цифрами слова L'empereur Napoleon [император Наполеон], выходит, что сумма этих чисел равна 666 ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux [сорок два], то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666 ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L'empereur Alexandre? La nation Russe? [Император Александр? Русский народ?] Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666 ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя – Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article le и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L'empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L'Russe Besuhof, равное 666 ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, l'empereur Napoleon и l'Russe Besuhof – все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию.
Пьер накануне того воскресенья, в которое читали молитву, обещал Ростовым привезти им от графа Растопчина, с которым он был хорошо знаком, и воззвание к России, и последние известия из армии. Поутру, заехав к графу Растопчину, Пьер у него застал только что приехавшего курьера из армии.
Курьер был один из знакомых Пьеру московских бальных танцоров.
– Ради бога, не можете ли вы меня облегчить? – сказал курьер, – у меня полна сумка писем к родителям.
В числе этих писем было письмо от Николая Ростова к отцу. Пьер взял это письмо. Кроме того, граф Растопчин дал Пьеру воззвание государя к Москве, только что отпечатанное, последние приказы по армии и свою последнюю афишу. Просмотрев приказы по армии, Пьер нашел в одном из них между известиями о раненых, убитых и награжденных имя Николая Ростова, награжденного Георгием 4 й степени за оказанную храбрость в Островненском деле, и в том же приказе назначение князя Андрея Болконского командиром егерского полка. Хотя ему и не хотелось напоминать Ростовым о Болконском, но Пьер не мог воздержаться от желания порадовать их известием о награждении сына и, оставив у себя воззвание, афишу и другие приказы, с тем чтобы самому привезти их к обеду, послал печатный приказ и письмо к Ростовым.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом назавтра приезде государя – все это с новой силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу, и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во первых, принадлежность его к тому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и которое проповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во вторых, то, что ему, глядя на большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм, было почему то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которой он не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состояла в том неясном представлении, что он l'Russe Besuhof, имеющий значение звериного числа 666, что его участие в великом деле положения предела власти зверю, глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должно предпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться.


У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых.
Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».