Церковь Святого Духа (Вильнюс)

Собор
Соборная церковь Святого Духа
Церковь Святого Духа (главный фасад)
Страна	Литва
Город	Вильнюс
Конфессия	Православие
Епархия	Виленская и Литовская
Тип здания	собор
Архитектурный стиль	барокко
Дата основания	1597
Строительство	1638—1640 годы
Приделы	апостола Иоанна и святых Константина и Елены
Реликвии и святыни	мощи виленских мучеников
Состояние	действует

Церковь Святого Духа, церковь Свято-Духова монастыря, Храм в честь Сошествия Святого Духа на апостолов — храм православного монастыря в Вильнюсе, важнейший православный храм Литвы, памятник истории и архитектуры. Располагается в Старом городе по адресу Аушрос Варту 10 (Aušros Vartų g. 10, ранее Островоротная улица), неподалёку от Острой брамы и костёла Святой Терезы.

История

Первоначально деревянная, церковь была построена на средства двух сестёр Феодорой Волович (жена брестского воеводы) и Анной Волович (жена смоленского воеводы) в 1597 году на принадлежащем им участке земли.

Удел, где располагалась церковь, стал убежищем для православного Свято-Троицкого братства, которое незадолго до этого утратило перешедшую к униатам Свято-Троицкую церковь. С этих времён братство стало называться Свято-Духовским. Со временем храм стал монастырским (вероятно, с 1609 года), с училищем, богадельней и типографией. К 1611 году храм был единственным в Вильне православным храмом, не отошедшим униатам.

В 1634 году по позволению короля Владислава IV на месте старого деревянного был выстроен новый каменный Свято-Духов храм с главным престолом в честь Сошествия Святого Духа на апостолов и с приделами во имя апостола Иоанна Богослова и святых равноапостольных Константина и Елены.

В 1677 году в монастырском храме по приглашению старшего Свято-Духова монастыря и ректора братского училища Климента Тризны читал проповеди иеромонах Димитрий, впоследствии митрополит Ростовский. В начале XVIII века шведы разорили монастырь и церковь. Большую материальную помощь в его восстановлении оказал в 1708 году Пётр I.

В опустошительных пожарах 1748—1749 годов храм сгорел до основания. Восстановительные работы проводились под руководством архитектора Иоганна Кристофа Глаубица и продлились до 1753 года; работы по интерьеру продолжались позднее.

В 1810 году Церковь Святого Духа стала центром скандала: её настоятель Тимофей (Самбикин), в субботу на светлой седмице в еврейском доме повенчал находящегося при смерти больного чахоткой полковника Зеленина, который через три дня после того умер, с девицей, от которой Зеленин имел уже троих детей. Брак этот признан был недействительным, а архимандрит Tимофей подвергнут был временному лишению права священнослужения, причем о поступке его объявлено было по епархии: «Дело это, архимандритом Тимофеем совершено было по простодушию, не ради корысти и не по другой какой-либо предосудительной причине». Запрет был снят с него 7 мая 1812 года; уже при новом минском архиепископе Серафиме.

Во время войны 1812 года с французами храм был разорён и осквернен наполеоновскими солдатами. Пожертвованиями виленского купца первой гильдии Александра Слуцкого он был отремонтирован. В 1814 году в подалтарном склепе были обретены мощи святых виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия (тайно хранились в склепе с 1661 года).

После перестройки под руководством полоцкого епархиального архитектора Порто в 1836—1837 годах храм принял внешний вид, сохранившийся в основном до настоящего времени. Были открыты своды, надстроен купол, настелена металлическая крыша. На средства, пожертвованные виленским генерал-губернатором Ф. Я. Мирковичем, были сооружены ворота монастырского корпуса в русском стиле (1845).

В 1850 году архиепископ Виленский и Литовский Иосиф (Семашко) оборудовал в храме пещерную церковь в честь виленских мучеников. Мощи святых Антония, Иоанна и Евстафия были помещены в пещерную церковь в 1852 году. По инициативе виленского генерал-губернатора М. Н. Муравьёва храм и колокольня перестраивались для устранения признаков барокко, понимаемых как влияние католицизма (работы завершились к 1873 году).

В 1904 году в монастыре похоронен архиепископ Ювеналий (Половцев), возглавлявший епархию с 1898 года.

С 1908 года при архиепископе Никандре (Молчанове) был начат капитальный ремонт внутри храма. Пилястры были покрыты искусственным белым мрамором, лепные орнаменты выкрашены белой масляной краской, иконостас обновлён петербургской фирмой Жевержеева, иконы реставрировались художником И. П. Трутневым. Во время Первой мировой войны в августе 1915 года мощи виленских мучеников были эвакуированы в Москву (обретались сначала в Донском монастыре, затем использовались в атеистической пропаганде). Эвакуированы были также насельники, за исключением двух иеромонахов и одного иеродиакона.

Храм сильно пострадал во время Второй мировой войны и восстанавливался с помощью средств, выделенных Патриархом Московским и всея Руси Алексием (Симанским). Алексий содействовал возвращению в храм мощей виленских мучеников (1946).

При митрополите Виленском и Литовском Хризостоме в 1990-е годы храм был основательно обновлен.

Архитектура

Церковь — единственный в Литве православный храм с отчётливыми чертами виленского барокко. Спокойный симметричный силуэт с двумя небольшими башнями раннего барокко и высоким куполом (высота составляет 49 метров) дополняет отдельно стоящая массивная высокая колокольня.

В плане и общей композиции церковь следует тому типу иезуитских костёлов, первым среди которых в Вильне был костёл Святого Казимира. В основе плана храма лежит характерный для католических костёлов латинский крест. Над скрещением главного и поперечного нефов поднимается высокий купол. Боковые продольные нефы, поделённые на отдельные часовни, создают прямоугольный в плане объём здания.

Благодаря законченным к 1873 году переделкам были разрушены волнистый барочный фронтон между башнями и поддерживающие волюты рядом с ними, купол был поднят на высоком барабане. Колокольня позднего барокко была перестроена в стиле классицизма.

Интерьер храма украшает ценное произведение барочного искусства — деревянный трёхъярусный иконостас, изготовленный по проекту И. К. Глаубица (1753—1756). Храм украшают двенадцать икон И. П. Трутнева.

Монастырь

Свято-Троицкое братство ещё в 1588 году получило от константинопольского патриарха Иеремии II права ставропигии (что означало непосредственное подчинение константинопольскому патриарху, независимость от местной церковной власти и особые привилегии). Эти права перешли к Свято-Духову монастырю. Монастырский общежительный устав был принят в 1614 году. Первым настоятелем стал архимандрит Леонтий Карпович. Его преемником был архиепископ Полоцкий Мелетий Смотрицкий. В 1629—1633 наместником монастыря был Иосиф (Бобрикович), впоследствии епископ Мстиславский и Могилевский. При Свято-Духовом монастыре действовало братское училище — коллегия. Она состояла из пяти классов. В ней преподавались те же предметы, что и в виленской иезуитской академии. Первым ректором братского училища был первый настоятель Свято-Духова монастыря Леонтий Карпович. Здесь преподавал известный Кирилл Лукарис, ставший впоследствии константинопольским патриархом.

Типография при монастыре прекратила деятельность в 1648 году. После пожара 1749 года, когда пострадали здания коллегии, прекратилась и деятельность учебного заведения.

Из стен Свято-Духова монастыря выходили православные епископы Литвы и Белоруссии, выдающиеся церковные деятели. После разделов Речи Посполитой Свято-Духов монастырь и храм перешли в ведение управляющих Минской епархии. В 1797 году Свято-Духов монастырь был возведён во второй класс. Стараниями архимандрита Иоиля Котовича монастырь в 1833 году был возведён в первоклассный с ежегодным финансированием из казны в 4176 рублей. Виленские архипастыри одновременно были и настоятелями монастыря. Первым таким настоятелем был архиепископ, затем митрополит Иосиф (Семашко) (похоронен в Свято-Духовской церкви). При Иосифе (Семашко) в обители жили пятеро монашествующих. При архимандрите Платоне (Городецком) в монастыре поселилось несколько иноков костромских монастырей. В 1840 году насчитывалось пятнадцать человек, сейчас — двенадцать.

В 1960 году по решению местных властей был закрыт Виленский женский Марие-Магдалининский монастырь, а его постройки конфискованы. Игумения и 27 сестёр монастыря были размещены в одном из корпусов Свято-Духова монастыря.

Ныне находящиеся в одной ограде мужской и женский монастыри — единственные действующие на территории Литвы православные монастыри.

Литература

• Kłos, Juliusz. Wilno. Przewodnik krajoznawczy. — Wydanie trzecie poprawione po zgonie autora. — Wilno: Wydawnictwo Wileńskiego oddziału Polskiego Towarzystwa Turystyczniego-krajoznawczego, 1937. — С. 184--185. — 323 с.
• Venclova, Tomas. Wilno. Przewodnik / Tłumaczenie Beata Piasecka. — R. Paknio leidykla, 2006. — С. 148—149. — 216 с. — ISBN 9986-830-47-8.
• Шлевис, Герман. Православные храмы Литвы. — Вильнюс: Свято-Духов монастырь, 2006. — С. 11—36. — 559 с. — ISBN 9986-559-62-6.
• Виленский Святодуховский монастырь // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.vilnius.skynet.lt/hramy20.html Церковь и монастырь Святого Духа]
• [www.baznica.info/index.php?name=Pages&op=page&pid=180 Вильнюсский монастырь Святого Духа]
• [www.orthodoxy.lt/index.php/where,eparhia;sub,sv_dh_sobor Собор в честь Святого Духа, Вильнюс (1597 г.)]
• [vienuolynai.mch.mii.lt/V64-75/Vilnstaciat.htm Vilniaus stačiatikių vienuolynas ir Šv. Dvasios cerkvė]

Монастыри и монашество   Литва   Православие

Отрывок, характеризующий Церковь Святого Духа (Вильнюс)

– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.


– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!