Свято-Троицкий монастырь (Тюмень)

 памятник архитектуры (федеральный)

Монастырь
Свято-Троицкий монастырь
Страна	Россия
Город	Тюмень
Конфессия	Православие
Епархия	Тобольская и Тюменская
Тип	мужской
Основатель	инок Нифонт
Дата основания	1616
Основные даты: 1622 Первая церковь — 1708 Каменное строительство 1923 Упразднён — 1946 Частичный снос 1960 Взят под госохрану — 1995 Возобновлён
Здания: Собор Троицкий • Церковь апостолов Петра и Павла • Корпус настоятельский • Школа церковно-приходская • Стены • Погост
Известные насельники	Филофей (Лещинский)
Реликвии и святыни	Мощи св. Филофея (Лещинского) Крест-мощевик с частицей Животворящего креста Господня Иконы св. Иоанна Тобольского и Гермогена Тобольского с частицами их мощей Иерусалимская икона Божией Матери
Настоятель	Тихон (Бобов)
Статус	Федеральный памятник архитектуры
Состояние	Действует
Сайт	[troica-tyumen.cerkov.ru/ Официальный сайт]

Свято-Троицкий монастырь (до 1715 года Спасо-Преображенский) — один из старейших архитектурных ансамблей Сибири, действующий православный монастырь в Тюмени (ул. Коммунистическая, 10).

Расположен на высоком Затюменском мысу, образованном поймами рек Бабарынки, Туры (правый берег) и Тюменки, близ бывшей Ямской слободы (ныне на месте слободы находится Тюменский архитектурно-строительный университет). Основан в 1616 году, возобновлён в 1995 году.

История

Преображенский период

В 1621 году тюменские воеводы получили из Казанского приказа следующую грамоту:

А в Казанском дворе... тюменский чёрный поп Иона сказал: поставил де в Тюмени за Ямскою слободою Преображенский монастырь старец Нифонт Казанский в 124 году мирскою дачею.

Это первое известие об основании монастыря в 1616 году иноком казанской Раифской пустыни Нифонтом. Первоначально монастырь не имел даже церкви. В июле 1621 года игуменом монастыря был назначен Авраамий из Ростова Великого, монастырским строителем постриженик Кирилло-Белозёрского монастыря Иона Лихарёв, келарем постриженик Новгородского Антониева монастыря старец Онуфрий. Им поручалось возвести монастырскую церковь, срубить новые кельи и другие строения. В 1622 году под руководством мастера Корнелия Хорева была возведена тёплая деревянная шатровая церковь, освящённая как Спасо-Преображенская. Грамотой царя Михаила Фёдоровича от 25 января того же года монахам назначена «руга» (казённое жалование) и отведены в вотчину две рыбные «ловли».

В 1622 году при воеводе Прокопии Хрисанфовиче Измайлове вообще производилось большое строительство, связанное с обновлением Тюменского острога, город чуть ли не был поставлен вновь. Согласно Дозорной книге 1624 года, помимо монастырской Спасо-Преображенской церкви, в городе в тот период располагались:

• на территории кремля —
  • соборная церковь Рождества Богородицы,
  • приходская Успенская церковь (во имя Николая Чудотворца и Фёдора Стратилата);
• на территории укреплённого посада (в составе острога) —
  • церковь Всемилостивейшего Спаса (холодная),
  • церковь Архангела Михаила и св. Михаила Малеина с приделом во имя Зосимы и Савватия (тёплая),
  • церковь Ильи Пророка с приделом Бориса и Глеба, а также приделом Флора и Лавра.

Троицкий период

В июле 1705 года в результате большого пожара сгорел почти весь город, кроме острога и первой каменной Благовещенской церкви. В том числе сгорела единственная монастырская Спасо-Преображенская церковь. Тюмень не входила в число городов, где предусматривалось каменное строительство, но в 1706 году митрополит Филофей Лещинский ходатайствовал перед Петром I о разрешении построить в тюменском Преображенском монастыре «небольшую каменную подаянием мирских людей церковь» и таковое получил.

Каменная соборная церковь возводилась в 1708—1715 годах, из них последние 4 года под непосредственным наблюдением Ф. Лещинского, который оставил митрополичью кафедру, принял схиму и жил в монастыре. Наконец, 3 июня 1715 года церковь была освящена как Троицкая, по ней монастырь стал называться Троицким. Церковь стала третьим каменным строением Тюмени после каменных амбаров для казны (1702 год) и Благовещенской соборной церкви (1704 год).

Несмотря на то, что указом от 9 декабря 1714 года каменное строительство было запрещено везде, кроме Санкт-Петербурга, вернувшийся в 1715 году на кафедру митрополит Филофей смог устроить строительство в 1717 году на территории монастыря небольшой двуглавой церкви Зосимы и Савватия (Сорока мучеников).

Запрет на каменное строительство в России был снят в 1722 году, в связи с чем Ф. Лещинский добился разрешения на строительство церкви апостолов Петра и Павла. Возведение началось в 1726 году, но после смерти митрополита строительство затормозилось и продлилось до 1755 года. Строительство настоятельского корпуса и каменных стен осуществлялось так же неспешно, в 1724—1739 годах.

В 1761 году при монастыре основана латинская школа. На плане 1766 года впервые обозначен Дунькин сад. По «Духовным штатам» от 26 февраля (8 марта) 1764 года монастырь отнесён к низшему, III-му классу . В 1842 году в городе произошёл сильный пожар, в котором Петропавловская церковь с колокольней «пострадали так, что кроме каменных стен ничего в них не осталось». Последовавший в 1851—1853 годах ремонт внёс некоторые изменения в облик церкви. В опубликованном в 1862 году «Описании Западной Сибири» отбывавший сибирскую ссылку Ипполит Завалишин назвал монастырь лучшим в Сибири после иркутского Вознесенского и Иннокентьевского монастыря.

Послереволюционный период

В январе 1923 года на основании постановления Наркомюста от 24 августа 1918 года монастырь был закрыт, чуть ранее улицу Большую Монастырскую переименовали в Коммунистическую. В 1922 году в доме настоятеля монастыря разместился губернский архив, позже переведённый в Спасскую церковь. В декабре 1929 года монастырь передан в ведение Горкомхоза для использования под культурные и общеполезные учреждения. Решением Тюменского горкома ВКП(б) в начале 1930 года могила Филофея Лещинского была уничтожена, его останки переданы в Тюменский антирелигиозный музей, размещавшийся в Благовещенском соборе (взорван в ночь с 13 на 14 июня 1932 года). В сентябре 1941 года монастырь передан КЭЧ Тюменского гарнизона.

В 1946 году принято решение о строительстве на территории монастыря очистных сооружений, для чего снесены церковь Сорока мучеников (бывшая Зосимы и Савватия) и домовая церковь митрополита Филофея в честь Боголюбской иконы Божией Матери. Полное разрушение монастыря предотвращено изданием в мае 1947 года постановления Совета министров РСФСР № 389 «Об охране памятников архитектуры», распространявшегося и на Троицкий монастырь. Охранный статус монастыря был повышен постановлением Совета Министров СССР от 22 мая 1948 года № 503. В 1949—1950 годах Тюменским облисполкомом принято решение о проведении капитального ремонта. Постановлением Совета Министров РСФСР от 30 августа 1960 года № 1327 монастырь объявлен памятником архитектуры республиканского значения, в апреле того же года он передан областному управлению культуры.

В 1995 году впервые после закрытия монастыря был назначен настоятель архимандрит Тихон (Бобов), занимающий эту должность до сегодняшнего времени. 11 декабря 1996 года началась передача Троицкого собора, настоятельского корпуса и здания церковно-приходской (воскресной) школы в пользование Тобольской и Тюменской епархии. В день Святой Троицы 15 июня 2003 года совершено первое богослужение в отреставрированном Троицком соборе. В декабре 1997 года освящено Тюменское православное духовное училище, для которого в 2006 году возведено новое здание (арх. В. А. Силантьев) напротив монастыря. В том же году в ходе ремонта Вознесенско-Георгиевской церкви были обретены мощи Филофея Лещинского, которые торжественно перенесены в Троицкий собор.

Архитектура

Троицкий монастырь вместил в себя основные типы церквей своего времени: традиционный кубический (Троицкий собор), трапезный (церковь Сорока мучеников) и крестообразный (церковь Петра и Павла).

Троицкий собор

При доминировании древнерусского начала кубических монументальных храмов Троицкий собор в то же время обнаруживает тяготение к «украинскому барокко»: аскетизму его мощного лаконичного кубического объёма противостоит фасадный декор барочного происхождения. В связи с этим фактом Б. А. Жученко высказывает предположение, что тобольский мастер Матвей Максимов лишь начал строительство храма, а завершал его украинский мастер. Американский славист У. К. Брумфилд сумел разглядеть в архитектуре собора даже напоминание о конусообразной вертикальной форме субургана в буддийской архитектуре Юго-Восточной Азии.

В 2005 году в ходе реставрации произведены наиболее существенные изменения внешнего вида монастыря за всю его историю: купола были покрыты имитирующим позолоту нитридом титана, что негативно сказалось на суровом монументальном строе памятника.

Церковь Петра и Павла

Крестообразный план церкви получил распространение в украинской архитектуре конца XVII века. В. И. Кочедамов предположил, что прототипом церкви стал Георгиевский собор (1701 год) киевского Выдубицкого монастыря, а автором проекта являлся тоболяк С. У. Ремезов. Однако Б. А. Жученко считает более подходящим вариант со Всехсвятской церковью (1698 год) на Экономических вратах Киево-Печерской лавры. При этом церковная колокольня имеет традиционную для допетровской России шатровую форму.

Настоятели

Настоятели монастыря

• Монах Нифонт (1616—1620)
• Старец Илия (1620—1621)
• Игумен Авраамий (1621—1622)
• Игумен Сергий (1622—1639)
• Игумен Варлаам (1639—1648)
• Игумен Лаврентий (1648—1656)
• Игумен Феоктист (1656—1669)
• Игумен Адриан (1669—1698)
• Архимандрит Антоний (1698—1703)
• Архимандрит Герасим (1701)
• Иеромонах Василид (1702)
• Архимандрит Исаакий (1703—1723)
• Архимандрит Геннадий (1719)
• Архимандрит Гедеон (1723—1733)
• Архимандрит Даниил (1734)
• Архимандрит Димитрий (1735)
• Архимандрит Зиновий (1737—1747)
• Епископ Михаил (1747—1751)
• Иеромонах Александр (1752)
• Архимандрит Порфирий (1752—1754)
• Архимандрит Софроний (1755—1777)
• Архимандрит Феодосий (1777—1781)
• Архимандрит Никодим (1781—1786)
• Игумен Троадий (1788—1796)
• Игумен Андрей (1794—1796)
• Игумен Даниил (1796—1798)
• Архимандрит Андрей (1798—1800)
• Архимандрит Маргарит (1800—1809)
• Архимандрит Гавриил (1809—1810)
• Иеромонах Филадельф (1810—1815)
• Архимандрит Евграф (1814)
• Архимандрит Амвросий (1815—1836)
• Архимандрит Владимир (1836—1870)
• Архимандрит Антоний (1870—1878)
• Священник Павел (1878—1879)
• Схиархимандрит Михаил (1881—1883)
• Архимандрит Филарет (1883—1898)
• Иеромонах Герман (1898—1899)
• Иеромонах Виталий (1899—1902)
• Игумен Моисей (1902—1906)
• Архимандрит Алипий (1907—1913)
• Игумен Порфирий (1913—1914)
• Иеромонах Марк (1914)
• Иеромонах Павел (1914, 1917)
• Игумен Мартиниан (1915)
• Епископ Исидор (1916—1917)
• Иеромонах Корнилий (1917)
• Архиепископ Иоанн (1917—1919)
• Епископ Серафим (1921—1923)
• Епископ Тихон (1995—2014)
• Иеромонах Михей (с 2014)

Известные люди

• Митрополит Сибирский и Тобольский, святитель Филофей (Лещинский) в 1711 году принял здесь схиму под именем Феодора. После выхода в 1720 году на пенсию схимонах Феодор вновь жил здесь, скончался 31 мая 1727 года и погребён напротив западных дверей Троицкого собора, «дабы <…> мимоходящие попирали прах ногами».
• В 1746 году в Дунькином (Никольском) саду похоронен естествоиспытатель Георг Вильгельм Стеллер. По существовавшей традиции лютеран не могли хоронить на православных кладбищах, поэтому он был погребён за оградой монастыря.

Галерея

• Tyumen-monastyr-01.JPG

  Вид с Моста влюблённых. Фото А. Беляева

• Троицкий собор в Тюмени-8.JPG

  Вид с реки Тура

• Grave of Filofey (Leshinsky).jpg

  Могила Филофея (Лещинского) в Троицком соборе (фото 1912 года)

Литература

• Архимандрит Тихон (Бобов). Основатель монастыря // Тюмень 425. Моё достояние: историко-краеведческий альманах / Гл. ред. Н. А. Завитневич. — 1-е изд. — Тюмень: ОЛМАРПРЕСС, 2011. — Т. I. XI тысячелетие до н. э. — 1861 год. — С. 52-53. — 424 с. — ISBN 978-5-904271-03-9.
• Жученко Б. А. Начало каменного строительства // Тюмень 425. Моё достояние: историко-краеведческий альманах / Гл. ред. Н. А. Завитневич. — 1-е изд. — Тюмень: ОЛМАРПРЕСС, 2011. — Т. I. XI тысячелетие до н. э. — 1861 год. — С. 61-65. — 424 с. — ISBN 978-5-904271-03-9.
• Заварихин С. П., Жученко Б. А. Архитектура Тюмени. — 1-е изд. — Тюмень: Радуга-Т, 2004. — С. 21-22, 32-50, 112, 131. — 295 с. — 1 000 экз. — ISBN 5-93544-001-6.
• Козлова-Афанасьева Е. М. 231. Монастырь Троицкий (ул. Коммунистическая, 10) // Архитектурное наследие Тюменской области. — 1-е изд. — Тюмень: Издательство Искусство, 2008. — С. 232-238. — 488 с. — 5 000 экз. — ISBN 978-5-9901237-2-4.

Ссылки

• Министерство культуры РФ. [old.kulturnoe-nasledie.ru/monuments.php?id=7210004000 № 7210004000] // Сайт «Объекты культурного наследия (памятники истории и культуры) народов Российской Федерации». Проверено 2012-12-18

• [www.tobolsk-eparhia.ru/p/pages.php?id=t05_2 Свято-Троицкий Тюменский мужской монастырь]. Тобольская и Тюменская епархия. Проверено 21 января 2013. [www.webcitation.org/6E8fhj7mE Архивировано из первоисточника 2 февраля 2013].

Отрывок, характеризующий Свято-Троицкий монастырь (Тюмень)

– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.