Богослужение

Богослуже́ние (лат. cultus divinius, celebratio liturgica) — внешнее выражение религиозности, выраженное в общественных молитвах и обрядах. Составляет существенную часть религии вообще. Оно во внешнем отражает внутреннее содержание самой веры и религиозное настроение души. Религиозное чувство не может не изливаться в живых проявлениях — в слове ли, в жертвах ли, или в других каких действиях богопочитания; религия немыслима без культа, в котором она проявляет и выражает себя подобно тому, как душа обнаруживает свою жизнь через тело. Религия по существу своему стремится к высшему благу. Источником высшего блага выступает Бог, формою сообщения блага со стороны Бога человеку — откровение, а средством приобретения благоволения Божия со стороны человека считается богослужение. Таким образом, богослужение составляет нераздельную и существенную часть религии вообще.

Элементы богослужения, мистерии в языческих религиях

В языческих религиях идеи о божестве и откровениях божества человеку представлялись мифологией, которая и обусловливала собою те или другие формы культа, так как праздники, молитвы, жертвы и различные обряды соответствовали идеям о божестве, представляемым мифологией. Первоначально мифы были символическими представлениями сил, явлений и действий природы, и религиозные праздники стояли в тесной связи с различными изменениями в жизни природы. Когда при более развитом состоянии народа в круг мифологии вошли представления новые — семейные, гражданские и политические — это отразилось на всем культе, на священных действиях и обрядах. Деятельное стремление человека к божеству и желание приобрести его благоволение выражались в молитвах и в жертвах божеству. Поэтому, кроме гимнов, прославляющих дела богов, и разных символических обрядов, представлявших различные мифологические происшествия, во всех религиях были точно определенные молитвы и жертвы с известными обрядами. В низших формах религии, где нравственное чувство человека почти ещё не просвечивает, представляется слишком мало развитым, средством угождения божеству признаются жертвы в прямом смысле подарков или подкупов, весьма приятных божеству, принятием которых оно наслаждается и таким образом как бы становится невольным данником, должником человека, ожидающего от него отплаты. В культурных религиях язычества с значительным нравственным содержанием жертвы и различные действия культа считаются условными требованиями со стороны богов, одно точное соблюдение которых обеспечивает человеку получение от богов разных благ.

Ветхозаветное богослужение

Религия Ветхого Завета резко и существенно отличается от всех языческих религий строгим монотеизмом и своим нравственным характером. В ней один Бог, и человеку предъявляются высокие нравственные требования: будьте святы, как Я, Господь Бог ваш; человек преисполнен сознания величия и святости Иеговы, чувствует свою греховность, немощность перед строгостью закона и ждет избавления и Искупителя. Такой характер отражается на богослужении и обрядах ветхозаветной религии сравнительно со всеми языческими культами: всё посвящалось воспоминаниям великих дел Иеговы, явленных в истории народа Божия, жертва приносилась, кроме чувства благодарения Богу за благодеяния, ещё и в свидетельство веры и грядущего Искупителя.

В частности, можно отличать периоды развития ветхозаветного богослужения: во времена патриархальные и во времена подзаконные.

• Во времена патриархальные богослужение состояло в жертвоприношениях: «от плодов земли» (Быт. 4, 3), от первородного стада и от тука их (Быт. 4, 4), от птиц (Быт. 8, 20). Животные и птицы должны быть чистые. Место и время жертвоприношения не были определены с неизменностью. Молитва составляла вторую существенную часть патриархального богослужения. Обрезание со времен Авраама было необходимым знаком принадлежности к избранному народу Божию. Кроме того, в Книге Бытия упоминаются ещё некоторые богослужебные обряды, как то: обряд очищения, посвящение камней и обеты.
• Во времена подзаконные законодательством Моисеевым были определены с полною подробностью все части богослужения и обряды. Местом общественного богослужения была Скиния. Из колена Левиина была избрана священная иерархия — иерей великий (коэн), священники и левиты — с различными правами и обязанностями для совершения богослужения. Кроме ежедневного богослужения в Скинии, в особые торжественные дни, праздники, богослужение совершалось с особыми, строго определенными обрядами. Такими днями были: Суббота, Пасха и праздник Опресноков, Пятидесятница, праздник Труб, День Очищения, праздник Кущей, Новомесячия и Юбилей. Жертвы были точно определены по значению и по обряду их совершения; они называются — жертва всесожжения, жертва о грехе, жертва о преступлении, жертва мирная и дар бескровный.

Новозаветное (христианское) богослужение

Новозаветная христианская религия по тесной исторической связи с ветхозаветной удержала сначала некоторые формы ветхозаветного богослужения. Храм иерусалимский, куда ходил и Иисус Христос, и Апостолы, мог быть священным местом и для христианской молитвы. Священные книги ветхозаветные и молитвенные псалмы могли быть приняты и были приняты в состав христианского общественного богослужения. Часы молитвы и праздничные дни оставались священными и для христиан из иудеев. Но все принятое христианами от церкви ветхозаветной получило новый смысл и особое знаменование согласно духу новой церкви и важнейшим моментам её истории. Кроме того, и исторические обстоятельства скоро заставили и христиан из иудеев совершенно и во всем отделиться от синагоги. Христианство, как религия новая, чисто духовная и совершенная и универсальная в смысле времени и национальности, естественно, должно было выработать соответственно всему этому новые формы, в отличие от иудейства.

Как Новым Заветом дополнялся и изменялся Завет Ветхий, так изменяется, в частности, все обрядовое в иудействе:

• в христианстве не может быть жертв кровавых;
• нет колена Левиина для священства, потому что принесена уже великая жертва для заглаждения грехов всего мира и всякому христианину сделались доступны преимущества священства, данные в Завете Ветхом одному только колену;
• место для служения Богу не в Иерусалиме — а везде;
• время служения Богу всегда и непрестанно.

Заповеданное Христом поклонение Богу духом и истиной не могло помещаться в формы ветхозаветного обряда: оно выше и шире какого бы то ни было обряда, оно может творить разнообразные обряды, обильно одухотворять их, наполнить содержанием, но не может зависеть от обряда и подчиняться ему. Спасение мира через Христа и во Христе должно было сделаться и сделалось главным содержанием христианского культа; личность Христа, история Его жизни и вместе история спасения человечества должны были проникнуть и проникли все обряды богослужения христианского. Действительно, мы видим, что на самых первых порах устройства христианского богослужения оно получает именно эти черты, наполняется именно этим содержанием. Так, первые христиане заимствовали от Ветхозаветной Церкви время молитв каждого дня, но соединили с этими часами воспоминание важных событий в жизни Христа и истории христианства: страдание и смерть Спасителя и сошествие св. Духа на апостолов. Точно так же и заимствованным от Ветхозаветной Церкви празднествам Пасхи и Пятидесятницы придали совершенно новое знаменование. Богослужебная неделя напоминает неделю страданий Спасителя и оканчивается воскресением. И в ряду годичных праздников Церковь напоминает историю земной жизни Христа и важнейшие события в истории Христ. Церкви. Все важнейшие богослужебные действия сосредоточиваются около Таинств, в которых христианин получает дары Духа Божия, укрепляющие и взращивающие его в духовной жизни. Величайшее из этих Таинств — Евхаристия, в которой верные вкушают от тела и крови Богочеловека, соединяются с Ним и как бы приобщаются к Его Божественному Существу. Нет и не может быть для человека на земле общения с Богом более близкого, как это соединение со Христом, в которое вступает христианин, вкушая от тела и крови Искупителя. С этой стороны христианство есть осуществление всего, о чём когда-либо мог помыслить человек и чего он мог желать в религии. Если культ всех древних религий имел целью примирить Божество с человечеством, дать человеку средство приблизиться к Богу, войти в общение с Ним, получить Его милость, то здесь это осуществилось во всей возможной полноте и не мнимо, а действительно. Жертвами и вещественными приношениями Богу хотел умилостивить Его грешный человек и в увлечении своим чувством кропил себе лицо кровью животных и принимал её в себя, приписывая ей таинственную силу, или себя самого приносил в жертву богам, уничтожая своё личное бытие. А в Христовой Церкви приносится, как бы повторяется великая голгофская жертва Сына Божия, пролившего свою бесценную кровь за грехи человечества. Эта жертва — единственно достойная бесконечного величия Божия и вместе средство к действительному, а не мнимому и мечтательному соединению с Богом, к оживотворению, а не к убийству жизни нашего духа и его духовных сил, к жизни вечной, а не к исчезновению в Боге. По такому важному значению евхаристического Таинства в христианстве оно явилось главным, всегдашним и самым существенным моментом общественного богослужения и всего христианского культа; даже общее название: литургия (греч. Λειτουργία), означающее всякое священное служение и богослужение вообще, сделалось частным и преимущественно усвоено такому богослужению, в котором совершается таинство Евхаристии.

Имея в виду указать главные отличительные черты и общий характер христианского богослужения, мы не можем здесь говорить ни о составных его частях, ни об историческом развитии из первичных простых форм до настоящего вида. Главные составные части христианского богослужения вообще, как и важнейших частных служб, определились ещё в век апостольский. Но все это развилось и благоустроилось вместе с историческою жизнью и ростом самой Церкви. Глубокое и разнообразное чувство христианской набожности выражалось в учреждении новых и в развитии старых обрядов, в составлении новых молитв и песнопений. Когда церковь покорила мир и культуру древнего мира, тогда и наука, и искусство явились усердными помощницами к благоустроению богослужения. Греческое и римское ораторство в устах Златоустого проповедника, Амвросия и др. служили христианской проповеди; архитекторы и зодчие созидали христианские храмы; духовная поэзия обогатила христианское богослужение гимнами и молитвами, живопись, музыка и другие искусства тоже прониклись христианским содержанием, обогатились им и проявили себя в устроении христианского богослужения. При всем богатстве форм и великолепии внешности богослужения церковь умела соблюсти равновесие между формою и содержанием, найти границу между бездушным формализмом и рассудочным дидактизмом, с одной стороны, и беспредметной игрой воображения и неопределенной чувствительностью, с другой.

См. также

• Таинства
• Мистерии
• Вакханалии

Литература

• [www.biblioteka3.ru/biblioteka/pravoslavnaja-bogoslovskaja-jenciklopedija/tom-2/bogosluzhenie.html А. В. Петровский, Богослужение] // Православная Богословская Энциклопедия. Том 2. Издание Петроград. Приложение к духовному журналу «Странник» за 1901 г.
• Васильев П. П. Богослужение // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Богослужение

Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.