Ефрем Антиохийский

Ефре́м Антиохи́йский (греч. Εφραίμ Αντιοχείας; последняя четверть V века, Амида — 545) — антиохийский патриарх (527—545), богослов. Почитается в Православной церкви в лике святителей, память 8 июня по юлианскому календарю.

Жизнеописание

Ефрем родился в Амиде, происходил из знатной сирийской семьи. Служил при императорах Анастасии (491—518) и Юстине (518—527): был главным казначеем империи, а затем комитом Востока (522—526 годы). В 526 году после опустошительного землетрясения в Антиохии, в котором погиб патриарх Евфрасий, был направлен императором Юстином для руководства восстановительными работами.

В 526 году Ефрем, известный своим благочестием, был избран на патриарший престол Антиохийской церкви. Избрание на патриарший престол было осуществлено против воли Ефрема, но с одобрения императоров Юстина I и Юстиниана I для которых концентрация в Сирии светской и религиозной власти в одних руках была необходима в условиях персидской угрозы и религиозного раскола после IV Вселенского собора.

Житие описыает его труды по борьбе с монофизитами. Известна легендарная история обращения им в православие столпника-монофизита:

Однажды ему было сообщено о некоем столпнике, проживавшем в окрестностях Иераполя, — именно Ефрему было сказано, будто тот столпник входил в общение с еретиками северианами. Великий архиерей Божий тогда самолично отправился к нему и упрашивал его, и даже слезно умолял, отстать от Северова заблуждения…
Желая устрашить патриарха, столпник ответил:
— Прикажем, господин патриарх, разжечь большой костер и войдем на него оба: будет правой вера того, кто выйдет из огня целым и невредимым; ему мы и последуем все!
Когда было принесено множество дров, патриарх приказал развести громадный костер около столпа, а затем сказал столпнику:
— Сойди со столпа, и, согласно словам твоим, пойдем оба в огонь.
Столпник изумлялся между тем горячей вере патриарха и его твердому упованию на Бога и не желал сходить со столпа.
Тогда патриарх сказал ему:
— Разве не сам ты решил так? Разве не этим именно способом захотел ты испытать Бога? Почему же ныне ты не желаешь вступить в огонь?
Вслед за тем патриарх, сняв омофор и став вблизи костра, возвел очи свои на небо и помолился Богу… Окончив молитву, патриарх бросил свой омофор в средину пламени. Несмотря на то, что огонь горел около трех часов и дрова вполне разгорелись, патриарх вынул из огня свой омофор целым и нисколько неповрежденным.

— Димитрий Ростовский. Жития святых. 8 июня

В 544 году Ефрем, после долгих раздумий, подписал указ императора Юстиниана I об анафеме епископов еретиков Феодора, Феодорита и Ивы. Сомнения Ефрема были вызваны неосуждением этих лиц на Халкидонском соборе.

Ефрем скончался в 545 году.

Ефрем оставил догматические и полемические произведения, проповеди и письма (включены в 86-й том Patrologia Graeca). При этом ни одно из его сочинений не сохранилось полностью, только во фрагментах. Основной темой богословия Ефрема является защита Халкидонского собора и полемика с монофизитами и несторианцами.

Ссылки

• [www.pravenc.ru/text/182075.html Ефрем, патриарх Антиохийский] // Православная энциклопедия. Т. 19, С. 25-32.
• [days.pravoslavie.ru/Life/life1261.htm Святитель Ефрем, Патриарх Антиохийский] на сайте Православие.Ru

Отрывок, характеризующий Ефрем Антиохийский

Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.