Себастьяни де Ла Порта, Орас Франсуа Бастьен

Орас Себастьяни
фр. Horace Sébastiani
Орас Себастьяни
Дата рождения	17 ноября 1772(1772-11-17)
Место рождения	Ла-Порта, Корсика, королевство Франция
Дата смерти	20 июля 1851(1851-07-20) (78 лет)
Место смерти	Париж, департамент Сена, Французская республика
Принадлежность	Франция Франция
Род войск	Кавалерия
Годы службы	1789 – 1851
Звание	Маршал Франции
Командовал	2-й дивизией лёгкой кавалерии (1812), 2-м кавал. корпусом (1812-13), 4-м кавал. корпусом (1812), 5-м арм. корпусом (1813-14)
Сражения/войны	Война Первой коалиции, Война Второй коалиции, Война третьей коалиции, Война на Пиренейском полуострове, Поход Наполеона в Россию, Война Шестой коалиции, Сто дней
В отставке	депутат парламента от Корсики, морской министр, министр колоний, министр иностранных дел, посол в Константинополе, Неаполе и Лондоне

Орас Франсуа Бастьен Себастьяни де Ла Порта (фр. Horace François Bastien Sébastiani de La Porta; 1772—1851) — маршал Франции (1840 год), французский военачальник эпохи Наполеоновских войн, дипломат и государственный деятель.

Биография

Родился 17 ноября 1772 года в Ла-Порте (Верхняя Корсика). В молодости предназначался к церковной карьере, но после Французской революции поступил в армию младшим лейтенантом. В 1794 году сражался в рядах Альпийской армии и за отличие был произведён в капитаны 9-го драгунского полка.

В 1796—1797 и 1799 годах находился в походах в Италии и отличился в сражениях при Дего (был ранен) и Арколе, за последнее дело был назначен командиром батальона и произведён в полковники. 28 апреля 1799 года был захвачен в плен войсками Суворова и впоследствии после обмена пленными вернулся во Францию. Себастьяни был активным участником переворота 18 брюмера. Затем он сражался при Маренго.

После Амьенского мира началась дипломатическая карьера Себастьяни — он был назначен посланником в Константинополь. Из Константинополя Себастьяни отправился в Каир, где провёл переговоры с английским генералом Стюартом, от которого потребовал скорейшего очищения Египта согласно мирным соглашениям. За успешое выполнение этой мисси Себастьяни 29 августа 1803 года был произведён в бригадные генералы.

В кампании 1805 года против Австрии и России Себастьяни отличился в сражениях при Холлабрунне и Аустерлице, за что 21 декабря 1805 года был произведён в дивизионные генералы.

По заключении Пресбургского мира Себастьяни вновь был послан в Константинополь, на этот раз уже в качестве постоянного представителя Франции при турецком султане. Основной целью его миссии было сорвать сближение Турции с Англией и Россией, что ему блистательно удалось — в 1806 году турецкий султан Селим III объявил войну Российской империи. Английское правительство, встревоженное соглашениями Турции с Францией потребовало от султана отменить договор и выслать Себастьяни из Константинополя, для этой цели в Мраморное море вошла эскадра под командованием адмирала Дакворта. Однако Себастьяни убедил Селима что против англичан можно и нужно защищаться и султан поручил ему возведение береговых укреплений и батарей вокруг столицы. Тем временем, якобы соглашаясь с требованиями Англии, турецкое правительство под благовидными предлогами всячески затягивало переговоры. В самом скором времени под руководством Себастьяни были сооружены батареи на 500 орудий. Однако, не решившись на открытую конфронтацию с Англией, турки в апреле 1807 года вынуждены били расстаться с Себастьяни, который отправился во Францию. По возвращении Наполеон наградил Себастьяни орденом Почётного легиона (7 апреля 1808 года).

22 августа 1808 года Себастьяни получил в командование 4-й корпус и отправился в Испанию. За бои при Талавере и на реке Тахо он 21 декабря 1809 года получил графское достоинство Французской империи. В январе 1810 года Себастьяни захватил Малагу, однако уже в скором времени потерял значительную часть завоёванной территории. Заблокированный испанцами в Гранаде, Себастьяни 10 мая 1811 года под предлогом болезни попросился в отставку, которая была удовлетворена.

Пробыв полгода в опале, Себастьяни перед началом кампании в России вернулся в строй и получил в командование кирасирскую дивизию корпуса Монбрена. Приняв с отличием участие в сражении под Смоленском (на подступах к которому имел неоднократные авангардные стычки с казаками Платова), Себастьяни после Бородинской битвы во главе 2-го кавалерийского корпуса среди первых вошёл в Москву. При отступлении из России Себастьяни командовал остатками французской кавалерии и возглавлял авангард.

В 1813 году Себастьяни сражался в битве народов под Лейпцигом, где был ранен пикой в грудь, но несмотря на это остался во главе войск и в сражении при Ханау сумел разбить баварские войска генерала Вреде.

Во время обороны Франции Себастьяни командовал гвардейской кавалерией и отличился в сражении под Реймсом, где был убит русский генерал Сен-При. Также весьма заметно было его участие в сражениях при Арси-сюр-Об и Сен-Дезье.

Во время кампании Ста дней Себастьяни вновь сражался на стороне Наполеона и командовал Парижским гарнизоном. После генерального сражения при Ватерлоо Себастьяни входил в состав комиссии, обсуждавшей мир с союзниками и неудачно пытавшейся выторговать более или менее приемлемые условия для сохранения власти Наполеона.

После этой неудачи Себастьяни эмигрировал в Великобританию, но уже в мае 1816 года вернулся во Францию. 22 сентября 1819 года он был избран в парламент от Корсики. В следующие годы он неоднократно переизбирался на эту должность.

С 11 августа по 17 ноября 1830 года Себастьяни был морским министром и министром колоний Франции, а затем вплоть до 11 октября 1832 года возглавлял Министерство иностранных дел; также с 24 ноября по 11 декабря 1831 года он временно исполнял обязанности и военного министра. После того как кабинет министров возглавил Сульт, Себастьяни некоторое время оставался не у дел, но в связи с высадкой русских войск у Константинополя, его, как знатока восточных дел, снова призвали на дипломатическое поприще в качестве министра без портфеля и послали в Турцию для наблюдения за действиями и политической нейтрализации мероприятий Муравьёва и Орлова.

1 апреля 1834 года Себастьяни вышел из состава кабинета министров в знак протеста против выплаты 25 миллионов франков в пользу Соединённых Штатов в качестве компенсации ущерба, причинённого им французскими корсарами во время Наполеоновских войн. 4 апреля Себастьяни уехал послом в Неаполь, где находился до августа следующего года.

7 января 1835 года Себастьяни был назначен послом в Лондон, где находился до 7 февраля 1840 года. В том же году стал маршалом Франции и женился на Аглае де Граммон, вдове генерала А. Л. Давыдова, в прошлом любовнице Пушкина («Иной имел мою Аглаю…»). Не вернувшись к активной политической деятельности, Себастьяни только исполнял депутатские обязанности члена парламента от Корсики.

Себастьяни скончался 20 июля 1851 года в Париже и по особому декрету Луи-Наполеона Бонапарта в знак признания его военных и дипломатических заслуг был похоронен в Доме инвалидов. Впоследствии его имя было выбито на Триумфальной арке в Париже.

Образ в кинематографе

• В фильме «Всё это и небо в придачу» (1940) роль Ораса Себастьяни де Ла Порты сыграл Монтегю Лав.

Источники

• Энциклопедия военных и морских наук. Под. ред. Г. А. Леера. Т. VII. СПб., 1895
• Charles Mullié. Biographie des célébrités militaires des armées de terre et de mer de 1789 à 1850, 1852

Отрывок, характеризующий Себастьяни де Ла Порта, Орас Франсуа Бастьен

– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.