Северно-Центральный регион Болгарии
| Страна | |
|---|---|
| Статус |
регион |
| Входит в | |
| Включает |
5 областей |
| Административный центр | |
| Крупнейшие города | |
|
| |
| Часовой пояс | |
Северно-Центральный регион (болг. Северен-Централен регион) — один из шести регионов Болгарии. Расположен в центре северной части страны. Центр — город Русе[1]. Имеется аэропорт Горна-Оряховица.
История
С 1959 года регион состоял 4 областей: Великотырновской, Габровской, Ловечской, Плевенской, население 960 082 человека (что составляло 11,7 % населения Болгарии), площадь 15 239,9 км² (13,7 % территории страны)[2].
Позднее, Северно-Центральный регион до 2006 года состоял из пяти областей: Великотырновской, Габровской, Ловечской, Плевенской и Русенской, включает 41 общину[3]. В Северно-Центральном регионе Болгарии в это время было расположено 50 городов и 998 сёл[3]. Площадь региона тогда составляла 14 647,6 км²[3]. Население региона 1 237 148 жителей[3]. Центром региона был город Плевен[2].
С 2006 года регион (болг. Северозападен район за планиране (СЗРП)) состоит из пяти областей: Великотырновской, Габровской, Разградской, Тырговиштской и Русенской и входит в один из двух более крупных районов — Северная и Юго-восточная Болгария (болг. Северна и Югоизточна България)[1]
C севера регион ограничен рекой Дунай.
Напишите отзыв о статье "Северно-Центральный регион Болгарии"
Примечания
- ↑ 1 2 [www.mrrb.government.bg/index.php?lang=bg&do=reg_bg&type=67&id=1 Региони в България - Териториален обхват\\Министерство на регионалното развитие и благоустройството]
- ↑ 1 2 [geografia.kabinata.com/37.htm СЕВЕРЕН ЦЕНТРАЛЕН РЕГИОН]
- ↑ 1 2 3 4 [bg.guide-bulgaria.com/NC/ Регион Северен-Централен регион\\bg.guide-bulgaria.com] (болг.)
См. также
- bg:Район за планиране (болг.)
|
Это заготовка статьи по географии Болгарии. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Северно-Центральный регион Болгарии
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
