Северо-Западная армия

Северо-Западная армия (СЗА)
нарукавный знак СЗА
Годы существования	1 июля 1919 – 22 января 1920
Страна	Россия
Тип	сухопутные войска
Численность	5,5 – 20 тыс. человек
Войны	Гражданская война в России
Командиры
Действующий командир	См. Командующие
Известные командиры	А.П. Родзянко Н.Н. Юденич П.В. Глазенап

Се́веро-За́падная а́рмия (СЗА) — военное формирование Российского государства 1918—1920 гг., действовавшее на Северо-Западном фронте России, (также — объединение Белого движения в период Гражданской войны в России).

Сформирована 1 июля 1919 года на основе Северного корпуса и других разрозненных русских антибольшевистских соединений, находившихся на территории Псковской губернии и создаваемых в тот момент Эстонской и Латвийской республик. Прекратила существование 22 января 1920 года.

Численность

• июль 1919 года — 17 500 солдат и офицеров;
• октябрь 1919 года — до 18 500 человек;
• ноябрь 1919 года — ок. 15 000 человек;

Кадровые офицеры составляли 10 % армии. В её составе находилось 53 генерала.

Командующие войсками

• с 19.06.1919 г. — генерал-майор А. П. Родзянко (с 2.10.1919 г. — генерал-лейтенант);
• с 02.10.1919 г. — генерал от инфантерии Н. Н. Юденич;
• с 28.11.1919 г. — генерал-лейтенант П. В. Глазенап (до 22 января 1920 г.);

Весенне-летнее наступление на Петроград

Весеннее наступление (5,5 тысяч штыков и сабель у белых против 20 тысяч у красных) Северного корпуса (с 1 июля Северо-Западная армия) на Петроград началось 13 мая 1919 года. Белые прорвали фронт 7-й советской армии под Нарвой и движением в обход Ямбурга принудили красных к отступлению. 15 мая они овладели Гдовом. 17 мая пал Ямбург, а 25 мая — Псков.

Генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич, имевший международный вес и авторитет в войсках благодаря своим блестящим военным достижениям на Кавказском фронте, был утверждён А. В. Колчаком 5 июня 1919 года главнокомандующим всеми российскими сухопутными и морскими вооруженными силами, действовавшими против большевиков на Северо-Западном фронте. К началу июня белые вышли на подступы к Луге, Ропше и Гатчине, угрожая Петрограду. Но красные перебросили резервы под Петроград, доведя численность своей группировки, действовавшей против Северо-Западной армии (далее СЗА) и 2-х эстонских дивизий, до 40 тысяч штыков и сабель, и 1 августа перешли в контрнаступление. Эстонцы проявляли пассивность, выводя свои войска из-под ударов. 5 августа красные заняли Ямбург. В ходе тяжёлых боев они оттеснили малочисленные части СЗА за реку Лугу, а 28 августа заняли Псков.

Помощь Антанты вооружением и снаряжением

Хотя в советской историографии много внимания уделялось якобы «обильному снабжению СЗА вооружением, продовольствием и снаряжением» со стороны Антанты, действительность была очень далека от этого. До конца июля помощь Антанты (прежде всего Великобритании) была только словами, а не материальными поставками.

В то же самое время Великобритания с настороженностью относилась к материальным поставкам для СЗА из Германии и всячески затрудняла такие поставки. Например, генерал Юденич, которому Всероссийское правительство адмирала Колчака выделило в середине июня миллион франков «на содержание его армии», закупил в Германии 60 тысяч комплектов обмундирования. Сделка была сорвана Англией, которая запретила провоз этой партии. Белогвардейские части, прибывающие в русский северо-западный край из Латвии (например «Отряд Светлейшего князя Ливена», переименованный по прибытию в Эстляндию в «Ливенскую дивизию») были прекрасно вооружены и экипированы немцами. Так же были вооружены и экипированы англичанами части эстонской армии. Русская Северо-Западная армия, находящаяся в непрерывных боях с мая по август, так и не получила за это время существенной помощи от союзников. Войска были разуты, одеты в лохмотья, современных вооружений и боеприпасов не хватало. К началу августа создалась двухмесячная задолженность с выплатой жалования. Моральный дух в войсках начал падать. В армии открыто начали критиковать англичан и требовать сменить ориентацию с «проантантовской» на «пронемецкую».

Для иллюстрации положения в армии приводят такой случай: в конце июля на военное совещание прибыли военные представители Антанты. Их встречал почётный караул, составленный из двух частей — «Ливенской дивизии», экипированной немцами в новенькую форму, с немецкими винтовками, в отличных сапогах и «Ямбургской дружины», бойцы которой были босыми и все в лохмотьях. Когда изумлённые английские офицеры, не в силах скрыть своего любопытства, спросили чем объясняется такое отличие, русский офицер, сопровождавший англичан, ответил: «Тем, что один караул Ливенской дивизии снаряжен нашими врагами — немцами, а другой нашими друзьями — союзниками».

Но наконец-то, с конца июля, англичане перешли от обещаний к конкретным поставкам. Первый пароход прибыл в Ревель 31 июля. В последующие дни прибыл ещё один транспорт, затем ещё два с обмундированием, танками, вооружением. Большой пароход с обмундированием прибыл в порт Ревеля 9 сентября. Некоторые источники сообщали, что первоначально груз парохода предназначался для английского воинского контингента в Северной области, но так как в тот момент было принято решение об эвакуации, пароход развернули на Ревель. В его трюмах были необычные грузы: 40 тыс. комплектов обмундирования (от носков и френчей до ботинок с обмотками), 20 тыс. шинелей, провизия, туалетные принадлежности, 20 тыс. дорожных чемоданчиков с бритвенными принадлежностями, зубными щётками и пр. и, как восторженно писал один из министров Северо-западного правительства М. С. Маргулиес: «Да здравствует культура, будет из чего солдатам курить папиросы!» — три огромных тюка туалетной бумаги. Так же было поставлено 12 тыс. винтовок «Lee-Enfield»..

Доставленное вооружение не могло быть сразу использовано, а нуждалось в ремонте. Пушки доставлены были без замков, патроны бракованные или не тех калибров, чем винтовки и пулемёты. Англичане объясняли это тем, что английские рабочие, из солидарности с большевистской революцией, намеренно путали в портах грузовые партии. Всё это создавало СЗА дополнительные трудности.

Состав

К началу осеннего наступления на Петроград СЗА имела следующий состав:

• 1-й стрелковый корпус (А. П. Пален)
  • 2-я дивизия (М. В. Ярославцев)
    • 5-й Островский полк — 500 штыков
    • 6-й Талабский полк — 1 000 штыков
    • 7-й Уральский полк — 450 штыков
    • 8-й Семёновский полк — 500 штыков
    • Тяжёлых орудий — 2
    • Лёгких орудий — 4
  • 3-я дивизия (Д. Р. Ветренко)
    • 9-й Волынский полк — 1 200 штыков
    • 10-й Темницкий полк — 300 штыков
    • 11-й Вятский полк — 250 штыков
    • 12-й Красногорский полк — 450 штыков
    • Тяжёлых орудий — 2
    • Лёгких орудий — 8
  • 5-я Ливенская дивизия (К. И. Дыдоров)
    • 17-й Либавский (1-й Ливенский) полк — 450 штыков
    • 18-й Рижский (2-й Ливенский) полк — 450 штыков
    • 19-й Полтавский (3-й Ливенский) полк — 350 штыков
    • 20-й Чудский полк — 300 штыков
    • Тяжёлых орудий — 2
    • Лёгких орудий — 6
    • Броневиков — 2
• 2-й стрелковый корпус (Е. К. Арсеньев)
  • 4-я дивизия (А. Н. Долгоруков)
    • 13-й Нарвский полк — 800 штыков
    • 14-й Вознесенский полк — 750 штыков
    • 15-й Великоостровский полк — 1 000 штыков
    • 16-й Литовский полк — 300 штыков
    • Тяжёлых орудий — 4
    • Лёгких орудий — 5
  • Отдельная бригада (К. А. Ежевский)
    • 21-й Псковский полк — 800 штыков
    • 22-й Деникинский полк — 800 штыков
    • 23-й Печерский полк — 600 штыков
    • Качановский батальон — 180 штыков
    • Лёгких орудий — 4
    • Поршневых орудий — 5
• 1-я отдельная дивизия (А. Н. Дзерожинский)
  • 1-й Георгиевский полк — 1 000 штыков
  • 2-й Ревельский полк — 700 штыков
  • 3-й Колыванский полк — 650 штыков
  • 4-й Гдовский полк — 900 штыков
  • Тяжёлых орудий — 2
  • Лёгких орудий — 4
• Подразделения отдельного подчинения
  • Конный полк Булак-Балаховича — 100 сабель и 500 штыков
  • Конно-Егерский полк — 500 сабель
  • 1-й запасные полк — 850 штыков
  • 2-й запасные полк — 900 штыков
  • Десантный морской отряд — 130 штыков
  • Бронемашин — 2
  • Тяжёлых орудий — 2
  • Лёгких орудий — 4
  • Отдельный танковый батальон (капитан 1-го ранга П. О. Шишко) — 4 тяжёлых английских танка и 350 штыков пехоты прикрытия. (См. также Танки Белого движения)
  • 4 бронепоезда («Адмирал Колчак», «Адмирал Эссен», «Талабчанин», «Псковитянин»)
  • Авиационный отдел СЗА (капитан Таракус-Таракузио Т. А.)

Условия прохождения службы

Осенью 1919 года ежемесячный расход на содержание армии составлял 30—35 млн. рублей (р.). 28 млн из этой суммы шло на жалование. Рядовой получал 150 рублей в месяц, ефрейтор — 175 р., младший унтер-офицер — 200 р., старший — 250 р., фельдфебель — 300 р., прапорщик — 500 р., офицер — 600 р., командующий корпусом — 1 900 р. Кроме жалования выплачивались суточные, из расчёта 6 рублей солдату и 16 — офицеру. Семейным офицерам и чиновникам, состоящим при армии, выдавались пособия: 200 рублей на жену и по 100 рублей на каждого ребёнка до 16-ти лет.

Боевой дух войск

Писатель Куприн Александр Иванович, служивший редактором армейской газеты Северо-Западной армии «Приневский край», писал:

В офицерском составе уживались лишь люди чрезмерно высоких боевых качеств. В этой армии нельзя было услышать про офицера таких определений, как храбрый, смелый, отважный, геройский и так далее. Было два определения: «хороший офицер» или, изредка, — «да, если в руках».

Осеннее наступление на Петроград

12 октября 1919 года Северо-Западная армия (13 тысяч штыков и сабель против 25 тысяч у красных) прорвала красный фронт у Ямбурга и, взяв 16 октября Лугу и Гатчину, 20 октября — Царское село, вышла к пригородам Петрограда. Белые овладели Пулковскими высотами и на крайнем левом фланге ворвались в предместья Лигово, а разъезды разведчиков завязали бои у Ижорского завода. Но недостаток собственных сил и средств, недостаточная помощь Эстонии, которая вела переговоры с большевиками о признании собственной независимости и в критический момент наступления СЗА была вынуждена бросить собственные силы на подавление выступления Бермондта-Авалова, недостаточная помощь британского флота, отвлечённого по той же причине, двух- (или даже трех-) кратное численное превосходство красных, не позволили овладеть городом. После десятидневных ожесточённых и неравных боёв под Петроградом с красными войсками, численность которых выросла до 60-тысяч человек, Северо-Западная армия 2 ноября 1919 года начала отступление и с упорными боями отошла к границам Эстонии в районе Нарвы.

Ликвидация армии

В Викитеке есть полный текст Меморандума Эстонского Правительства Верховному Совету Антанты

В Эстонии 15 тысяч солдат и офицеров СЗА были сначала разоружены, а затем 5 тысяч из них — схвачены и отправлены в концлагеря. Сам Юденич был арестован по обвинениям в финансовых злоупотреблениях группой Булак-Балаховича при молчаливом согласии эстонских властей, но освобождён после энергичных протестов командования английской эскадры, стоявшей на Ревельском рейде.

22 января 1920 года приказом по армии Н. Н. Юденича русская Северо-Западная армия была ликвидирована.

17 февраля 1920 г. вышло секретное распоряжение министра внутренних дел Эстонской Республики касательно СЗА, о котором бывший министр Временного правительства России Гучков написал Черчиллю протестное письмо, в котором утверждал:

«… из Эстонии производятся массовые выселения русских подданных без объяснения причин и даже без предупреждения… Русские люди в этих провинциях бесправные, беззащитные и беспомощные. Народы и правительства молодых балтийских государств совершенно опьянены вином национальной независимости и политической свободы».

«Русских начали убивать прямо на улице, запирать в тюрьмы и концентрационные лагеря, вообще всячески притеснять всякими способами. С беженцами из Петроградской губернии, число коих было более 10 000, обращались хуже, чем со скотом. Их заставляли сутками лежать на трескучем морозе на шпалах железной дороги. Масса детей и женщин умерло.»

— Секретный доклад С.-З. фронта о положении русских в Эстонии, 1920. Изд-во Гессена, Берлин, 1921

В 1919—1920-е годы по оценкам историков от эпидемии тифа погибло около 4 тысяч чинов Северо-Западной армии и гражданских лиц.

Память

Летом 1991 г. на Пулковской высоте под С.-Петербургом по инициативе и трудами организации «Русское знамя» был установлен памятник воинам Северо-Западной Армии ген. Н. Н. Юденича. Это был первый в истории СССР памятник, связанный с историей Белого движения. Памятник представлял собой большой православный восьмиконечный крест, в бетонное основание которого была вмонтирована бронзовая доска с изображением тернового венца и меча, датами «1917-1920» и надписью-посвящением. На открытии памятника присутствовали более 200 человек — представителей патриотических организаций и военно-исторических клубов Северной Столицы и Москвы. Телевизионный сюжет об этом событии был показан по ТВ, что вызвало тогда неоднозначную реакцию зрителей: Крест-памятник на Пулковской высоте стал первым и единственным мемориалом белым воинам в Советском Союзе. В период с 1991 по 2009 гг. памятник шесть раз разрушался вандалами-политическими противниками Белого движения, но всякий раз восстанавливался членами различных патриотических организаций и православной общественностью Санкт-Петербурга.

В апреле 2008 г. в Таллине (Эстония) был зарегистрирован Союз Северо-Западников Нового Поколения,

20 октября 2008 г. в церковной ограде около алтаря церкви Крестовоздвиженского храма в деревне Ополье Кингисеппского района Ленинградской области как дань памяти погибшим чинам армии генерала Юденича по инициативе Ямбургского братства во имя Святого Архистратига Божия Михаила и движения «Бѣлое дѣло» и при участии Российского Имперского Союза-Ордена был установлен еще один Памятник воинам Северо-Западной Армии.

Братское кладбище Северо-Западной армии 1918–1920 гг. в Нарве. Находится на северной окраине города. Является частью гарнизонного кладбища основанного в 1887 г.. На братской могиле в 30-е годы XX века был установлен памятник. Соавтор проекта Шевелёв Николай Васильевич (13/26. 11. 1877, Полтава — 12.12.1933, Нарва) — полковник, военный инженер. В годы 2-й мировой войны Памятник был разрушен. В период 1992—2010 гг. создан мемориальный комплекс, который включает в себя земляной курган с установленным 3-х метровым Крестом и 6 гранитных плит с высеченными на них именами и фамилиями 722 военнослужащих Северо-Западной армии. Духовенство Эстонской Православной Церкви Московского Патриархата постоянно совершает на нем поминальные службы.

См. также

• Братское кладбище Северо-Западной армии 1918–1920 гг. в Нарве
• История Эстонии
• Марки России периода Гражданской войны
• Приневский край (газета)
• Правительство Северо-Западной области
• Северный корпус

Источники

• Куприн А. И. [www.dk1868.ru/history/Kuprin.htm Купол Св. Исаакия Далматского]
• [www.belrussia.ru/page-id-1964.html Крестьяне Псковского уезда в Белом движении]
• Рутыч Н. Н. Белый фронт генерала Юденича: Биографии чинов Северо-Западной армии. «Русский путь» 504 с. 2002 ISBN 5-85887-130-5.
• [www.valme.ee/index.php/20100119137/%D0%9D%D0%B0%D1%80%D0%B2%D0%B0/%D0%9E%D1%81%D0%B2%D0%BE%D0%B1%D0%BE%D0%B4%D0%B8%D1%82%D0%B5%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D0%B0%D1%8F-%D0%93%D1%80%D0%B0%D0%B6%D0%B4%D0%B0%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F-%D0%B2%D0%BE%D0%B9%D0%BD%D0%B0/2010-01-19-12-55-14.html В память о солдатах Северо-Западной армии пройдут панихиды ]

• Белая борьба на Северо-Западе России. М., Центрполиграф, 2003.
• Пилкин В. К. [militera.lib.ru/db/pilkin_vk/index.html В Белой борьбе на Северо-Западе: Дневник 1918—1920] / Ред. И. В. Домнин. 2005. 640 с., ил. ISBN 5-85887-190-9.
• [www.archive.org/details/oktiabrskoenast00ofitgoog Октябрьское наступление на Петроград и причины неудачи похода : записки белого офицера.] Финляндия. 1920.
• [expert.ru/printissues/expert/2008/30/hrasnaya_voda_narovy/ Статья «Красная вода Наровы» Елены Чудиновой ]
• [www.dk1868.ru/kray/prinev.htm Газета С-З армии Приневский край]
• [kolokola.net/2007/05/14/istreblenie_armii_judenicha_v_jestonii.html Истребление армии Юденича в Эстонии]
• [grafkeller.narod.ru/sev-armia.htm История Северо-Западной армии 1918—1920 гг.]

Отрывок, характеризующий Северо-Западная армия

Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.