Севир Антиохийский

Севир Антиохийский

Севи́р Антиохи́йский (Северий) (греч. Σεβήρος Αντιοχείας; 465, Созополь Писидийский — 538, Ксоис Египетский) — антиохийский патриарх (512—518 годы), основатель северианства. Почитается миафизитскими церквами, кроме Армянской и Эфиопской, как святой.

Биография

Севир обучался в литературной школе в Александрии и в юридической в Вирите (современный Бейрут). Крещение принял в Триполи в 488 году. Монашеский постриг Севир принял в Майюме (недалеко от Газы) в монастыре акефалов, где прожил некоторое время в строгой аскезе. Позже он основал собственный монастырь и был рукоположен в иереи монофизитским епископом Епифанием, лишённым кафедры за свои убеждения.

Впервые Севир приехал в Константинополь, когда иерусалимский патриарх Илия начал притеснять майюмских монахов за их монофизитские убеждения. Прожив в столице империи три года, он и 200 его монахов сконцентрировали вокруг себя всех монофизитов Константинополя.

В этот период Севир, как учёный-богослов, писал труды против евтихиевцев и мессалиан, развивая при этом монофизитские аргументы против Нестория и Халкидонского собора. Его монахи, получив доступ в придворную церковь, ввели там пение «Трисвятого» с монофизитской прибавкой «распныйся за ны». О влиянии Севира на религиозную жизнь столицы свидетельствует тот факт, что после того как император Анастасий I сместил в 511 году константинопольского патриарха Македония кандидатура Севира рассматривалась для замещения константинопольской кафедры. В итоге константинопольским патриархом был избран монофизит Тимофей и Севиру в 512 году досталась антихойская кафедра, где он проявил себя как один из самых ревностных противников Халкидонского собора.

За свою деятельность Севир был проклят иерусалимским патриархом Иоанном, а император Юстин I 29 сентября 518 года лишил его епископской кафедры и отправил в ссылку. В египетской ссылке ему удалось возвести на кафедру патриарха Александрийского своего друга и сторонника Феодосия. В Египте Севир должен был бороться против своего прежнего союзника Юлиана Галикарнасского, афтардокетства, монофизитства, и его прежнее полное отрицание и анафематствование Халкидонского собора в церкви, где со времён Тимофея Элура было евхаристическое общение миафизитов и православных, должно было смениться умеренной позицией. Преемник и племянник Юстина Юстиниан, стремясь объединить халкидонитов и умеренных миафизитов, приблизил к себе их вождей Севира, Феодосия, Иоанна Эфесского. Они подчинили своему влиянию патриарха Константинопольского Анфима. После прибытия в Константинополь православного римского папы Агапита, который обещал поддержку Юстиниану православных Италии в его войне против веротерпимых тогда ариан-остроготов только при условии полного отказа от миафизитства, нетерпимость которого к православным была хорошо известна в Италии, миафизитский переворот был подавлен. Но благодаря влиянию Феодоры Севир был участником созванного по инициативе Агапита поместного Константинопольского собора 536 года, лишившего сана патриарха-миафизита Анфима и заменившего его православным патриархом Миной, где представлял миафизитов. Приехав в Константинополь, он был размещён в дворцовых зданиях, и к началу собора смог сформировать вокруг себя миафизитское ядро оппозиции. Однако на соборе выдвинутые против него обвинения были подтверждены, и он был осуждён как еретик (осуждение Севира было подтверждено отдельным императорским указом) и был вынужден удалиться в египетский монастырь Эннатон, где скончался в 538 году.

Жизнеописание Севира было сделано в VI веке Захарием Митиленским.

Учение

Учение Севира после его устранения с кафедры патриарха Антиохийского стало очень похоже на халкидонское. Он и его последователи хотя и признавали только одну ипостась в Иисусе Христе — божественную, но допускали в ней наличие различных сущностей — божественных и человеческих, то есть «составную природу». Севирианская идея состояла в сохранении различия двух природ внутри «единой ипостаси Бога-Слова воплощенной», то есть, была очень близка к халкидонскому вероисповеданию.

Я изумлен как можешь ты вочеловечение называть сложением, когда ты в то же время говоришь: «так что стало сразу одно существо и одно качество». Таким образом, единение у тебя началось слиянием и сложением, утратило свой смысл, ибо оно перешло в одну сущность.

— Из письма Севира его противнику

Также севериане утверждали, что плоть Христова до Воскресения была тленной подобно человеческой. Севир отрицал иконопочитание, причём не только иконы Христа, Богородицы, святых, но даже и изображение Святого Духа в виде голубя.

Несмотря на отношение современников есть мнение, что Севир не может быть назван миафизитом («монофизитом») в прямом смысле слова и от православия его отделяет прежде всего отрицание иконопочитания и решительное нежелание принять Халкидонский собор как отвергший Кирилла Александрийского. Он порицал его не за то, что Собор говорит о двух природах: «Никто не выставляет против него такого бессмысленного обвинения, и сами мы признаем во Христе две природы — сотворенную и несотворенную», а за то, что он, по мнению Севира, не последовал учению Кирилла Александрийского.. Хотя на Халкидонском соборе Кирилла Александрийского считали отцом церкви, важнейшую роль играл его племянник Афанасий, но после собора в пылу борьбы со сторонниками другого родственника Кирилла — Диоскора Александрийского — произошло забвение заслуг Кирилла Александрийского. Поэтому Пятый Вселенский собор, чтобы вернуть севириан в лоно Церкви, признал православие Кирилла Александрийского.

Влияние на императрицу Феодору

С императрицей Феодорой Севир познакомился в Александрии. Он, любивший в своих проповедях обращаться к женщинам, возможно способствовал произошедшим изменениям в её образе жизни. Позже Феодора покровительствовала ему, считая что «монофизиты круга Севира были весьма близки к православию и что если к ним относиться с терпимостью и уважением, они не смогут не понять и не принять Халкидонский Собор». Севир со своей стороны также хорошо относился к Феодоре и называл её «царицей, которая чтит Христа».

Переводы

• Избранные послания. / Пер. Т. А. Щукина. // Антология восточно-христианской богословской мысли. В 2 т. Т. 1. М.-СПб., 2009. С. 637—644.

Литература

на русском языке

• Давыденков О. В. [cheloveknauka.com/v/30553/a?#?page=1 Философско-догматическая система Севира Антиохийского и её место в истории византийской философско-теологической мысли] / автореферат дис. ... кандидата философских наук : 09.00.13. — М.: Рос. акад. гос. службы при Президенте РФ, 2008. — 31 с.
• Давыденков О. В., прот. Христологическая система Севира Антиохийского. — М.: Изд-во ПСТГУ, 2007. — 328 с. — ISBN 978-5-7429-0257-7.
• Давыденков О. В., прот. [pstgu.ru/download/1254130300.13.pdf Севир Антиохийский]; на других языках
• Pauline Allen and Robert Hayward. Severus of Antioch. — Routledge, 2004.

Ссылки

• [severus.dem.ru/ Севир Антиохийский в ефиопской традиции]
• [www.orthodoxunity.org/article02.html The Christology of Severus of Antioch]  (англ.)
• [www.tertullian.org/fathers/severus_coll_0_eintro.htm Severus: A collection of letters from numerous Syriac manuscripts]  (англ.)
• [www.cecs.acu.edu.au/severusresearch.htm A bibliography of Severus of Antioch]  (англ.)
• [www.orthodoxunity.org/article02.html The Christology of Severus of Antioch]  (англ.)
• [www.orthodox-library.com A collection of letters from numerous Syriac manuscripts]  (англ.)

[www.ccel.org/w/wace/biodict/htm/TOC.htm A Dictionary of Christian Biography and Literature to the End of the Sixth Century A.D., with an Account of the Principal Sects and Heresies] by Henry Wace  (англ.)

Отрывок, характеризующий Севир Антиохийский

– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.