Сегизбаев, Султан Сегизбаевич

Сегизбаев Султан (1899, аул Жагалбайлы, Ташкентский уезд (ныне Южно-Казахстанская область), Сырдарьинская область (Российская империя) — 25 февраля 1939), Москва) — советский партийный и государственный деятель. Сын крестьянина. Казах.

Биография

В 1916 году участвовал в Среднеазиатском восстании. В 1918 году вступил в РКП(б). В 1921 году участвовал в подавлении Кронштадтского восстания.

В 1921 году становится ответственным секретарём союза Кошчи. Один из организаторов борьбы с басмачеством.

С 1923 года секретарь Ферганского обкома КП(б) Туркестана, редактор газеты «Фергана». С 1924 года секретарь Ташкентского уездного комитета, заместитель заведующего агитпропом ЦК КП(б) Туркестана. В 1928—1930 годах проходил обучение в Институте красной профессуры, одновременно был деканом вечернего коммунистического университета Института красной профессуры.

В 1932—1936 годах заведующий организационно-инструкторским, затем сельскохозяйственным отделом ЦК КП Казахстана.

С 1937 года депутат Верховного Совета СССР.

3 апреля 1937 года назначается 1-й секретарём Северо-Казахстанского обкома ВКП(б), председатель Совета народных комиссаров Узбекской ССР.

12 января 1938 года избран заместителем председателя Совета Союза Верховного Совета СССР.

В 1938 году арестован. Приговорен к смертной казни. Расстрелян. Посмертно реабилитирован.

Примечания

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Сегизбаев, Султан Сегизбаевич

– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.