Седельников, Тимофей Иванович

Тимофей Иванович Седельников
Дата рождения:	1871(1871)
Дата смерти:	1930(1930)
Гражданство:	Российская империя

Тимофей Иванович Седельников (2 февраля 1876, по другим данным 1871 год, село Спасское, Южный Урал — 26 мая 1930, Москва) — русский политический деятель, член Государственной думы Российской империи I созыва от Оренбургской губернии.

Депутат Государственной думы Российской империи

Седельников был избран в состав I думы от казачества Оренбургской губернии, примкнул к Трудовой группе и стал одним из наиболее активных её членов. В справочных документах думы он охарактеризован «крайним левым».

С начала работы думы Седельников высказывал своё мнение по проблемам казачества Степного края и политической ситуации в стране. Он был против превращения казачества в замкнутую военизированную касту, искусственно отделённую от народа и используемую против него. Данная позиция вызвала протест казачьей верхушки, и решением схода казаков Верхне-Уральской станицы он был исключён из казачьего сословия.

29 марта 1906 года он оказался у народного дома Нобеля, где состоялось собрание для обсуждения программы действий думы. Вместо разрешённого количества участников — 800 человек — сошлись более 1500, и собрание было закрыто под предлогом их неблагонадёжности. Вместе с другими свидетелями события Седельников выразил протест против действий полиции и был избит полицейскими.

3 мая 1906 года Седельников, выступая в думе по поводу ответа на тронную речь, призвал думу «освободить казаков от этой невозможной военной дисциплины, от этого ужасающего бесчеловечного строя, который делает их врагами и русского народа, и самих себя». Обратив внимание на отсутствие депутатов от Кавказа, Киргизии и Сибири, он указал также на специфические интересы народов России и оценил действия правительства в Киргизской степи как ужасные, «потому что там правительство имело дело с чуждыми национальностями, которые оно хотело подвести под один знаменатель с остальными народностями России». Он призвал не забывать «об интересах обездоленной массы киргизского народа во имя интересов пришлого элемента в Сибири» и предложил прекратить изъятие земель у инородцев, а также сделать обсуждение земельного вопроса первоочередной задачей думы.

4 мая Седельников выступил по аграрному вопросу, он обрисовал землеотводные работы в Степном крае и подчеркнул, что введение военного положения в трёх областях края стало результатом политики, которая сделала безземельными миллионы казахов.

9 мая он выступил на 5-тысячном митинге в доме Паниной с речью, «полной нападок по адресу партии народной свободы», по словам видного кадета М. М. Винавера. Оратора заметил также и В. И. Ленин, по словам которого Седельников критиковал либералов «метко и картинно».

18 мая Седельников выступил при обсуждении законопроекта об отмене смертной казни. Отмечая, что дни думы сочтены, он предложил «позаботиться о нашем завещании — спешно и неотложно принять законопроекты, необходимые для народа в его дальнейшей борьбе за свободу, прежде всего закон о свободах, о гражданском равноправии, о всеобщем избирательном праве, а потом — сейчас же принять без дальнейших обсуждений закон об отмене смертной казни».

В мае 1906 года в числе 38 членов трудовой группы он подписал заявление об образовании комиссии для расследования преступлений, совершённых должностными лицами.

28 июня перед собравшимися в сквере на Бассейной улице более тысячью человек он пытался произнести речь, однако вызванный наряд конной полиции и взвод Беломорского полка разогнал толпу, причём Седельникову были нанесены удары прикладами, и он был задержан. Когда выяснили, что он является членом думы, его освободили, но отняли револьвер.

После разгона думы

После разгона думы 180 её депутатов, в том числе Седельников, подписали 9 июля 1906 года в Выборге воззвание «Народу от народных представителей». После подписания Седельников, опасаясь ареста, выехал в Гельсингфорс.

8-9 июля Седельников принял участие в работе съезда Красной гвардии Финляндии, проходившего в Гельсингфорсе. 10 июля во время гуляния в саду «Эсперин», где присутствовало несколько тысяч человек, они выступили с протестом против роспуска думы. 12 июля Седельников вновь выступил на собрании Красной гвардии и рабочих, призывая их к вооружённому восстанию против правительства. 18 июля он вошёл в состав русского ревкома, заседавшего в гостинице «Societe» в Гельсингфорсе, участвовал в проводившемся там же съезде кадетов. На судебное следствие по поводу Выборгского воззвания он не явился и был объявлен скрывающимся от суда.

Осенью 1906 года Седельников встретился с Лениным на даче «Ваза», их беседа касалась избирательной кампании во II думу.

В октябре 1906 года Седельников, считавший неверными решения I и II съездов Трудовой группы о признании принципа беспартийности, пытался основать в Петербурге Народно-трудовую партию. Осенью он вошёл в Петербургский комитет трудовиков.

21 июля 1907 года Седельников добровольно явился в полицию и был заключён под стражу, а 24 сентября был приговорён к трёхмесячному заключению, после чего выехал в Харьков.

В 1907—1911 годах он жил и работал землеустроителем в Саратовской, Симбирской и Пермской губерниях с паспортом на имя Егора Петровича Сухова, участвовал в деятельности местной организации эсеров. В жандармских управлениях он числился под именем частного землемера Сергея Тихоновича Атясова-Атяшева.

После февральской революции 1917 года вернулся в Оренбург, один из руководителей местной группы меньшевиков, стоявшей на платформе Плехановской группы «Единство». Выборный член Войскового круга Оренбургского Казачьего Войска, возглавлял «левое» крыло круга. По другим сведениям в апреле 1917 года избран делегатом 1-го революционного казачьего круга. Седельников был занят созданием «независимой внепартийной газеты свободного казачества», один из разработчиков положения о самоуправлении в Оренбургском казачьем войске, создает Казачью демократическую партию, организует Совет казачьих депутатов.

В декабре 1917 — январе 1918 года Седельников создает временный совет Оренбургского казачьего войска. Член казачьего отдела ВЦИК (с 5-го съезда Советов). Выступает с рядом резких антибольшевицких, примиренческих статей: «Левое самодержавие», «Грядущий развал большевизма», «Неизбежность реакции в России, её причины и последствия», «Слепые вожди». Арестован большевичками, одновременно исключен из казачьего сословия дутовцами. После освобождения уезжает в Москву.

В Советское время

В декабре 1918 года Седельников стал большевиком и вновь встретился с Лениным. С 2 мая 1919 года — заместитель председателя Центральной комиссии продовольственного снабжения армии (Цекапродарм, межведомственный орган Наркомата Продовольствия и Наркомата по военным и морским делам под председательством Л. Красина). Затем по поручению Ленина работает в Башкирии, в 1919-20 годы — Уполномоченный ВЦИК в Башкирии, член Башревкома. В начале 1920 года — в Кирревкоме. В октябре 1920 года представитель РСФСР в Эстонии. В октябре 1921 года утвержден членом коллегии Наркомата Земледелия РСФСР. В это же время приступает к работе в Наркомате рабоче-крестьянской инспекции.

Как работник центрального аппарата Седельников шефствовал над парт-ячейкой Рублевской водонапорной станции. Там у него не сложились отношения главным инженером Московского водопровода Владимиром Васильевичем Ольденборгером (1863—1921). Особо они обострились после того, как весной 1921 года на выборах депутатов в Моссовет рабочие станции из двух кандидатов, Седельникова и Ольденборгера, предпочли не партийца, а инженера. Главного инженера исключили из коллегии по управлению водопроводом. Седельников опубликовал статью, направленную против Ольденборгера, в «Экономической жизни». Была создана комиссия по проверке работы Московского водопровода, но она нашла состояние водопровода удовлетворительным. Вслед за этим Седельников пишет донос в ВЧК о «наличии на водопроводе, в сердце Красной Москвы, контрреволюционной организации». По совпадению одновременно власти не пропустили заказ на заграничные котлы, и пожилой инженер покончил с собой.

В феврале 1922 года, по указанию опять же Ленина прошел показательный процесс в Верховном трибунале под председательством Крыленко. Члены партячейки, участвовавшие в травле Ольденборгера, приговорены к общественному порицанию. Седельников — к двум годам тюрьмы, но неизвестно отсидел ли он их, или этот срок был условным.

В 1926 году Седельников по поручению Рабкрина изучает, как обстоят дела с рационализаторством и изобретательством в стране. В 1929 г. он публикует на эту тему книгу «Пути советского изобретательства». Седельников постоянно сотрудничает с газетой «Труд», где публикует многочисленные статьи на ту же тему. Им разработан новый закон об изобретательстве.

26 мая 1930 года по дороге на заседание комиссии СНК СССР Т. И. Седельников скончался в машине от разрыва сердца.

Отрывок, характеризующий Седельников, Тимофей Иванович

Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»