Сеземан, Василий Эмильевич

Василий Эмильевич Сеземан
1912
Дата рождения:	30 мая (11 июня) 1884(1884-06-11)
Место рождения:	Выборг, Великое княжество Финляндское
Дата смерти:	23 марта 1963(1963-03-23) (78 лет)
Место смерти:	Вильнюс, Литовская ССР, СССР
Страна:	Финляндия, СССРРоссийская империя

Василий Эмильевич Сеземан (лит. Vosylius Sezemanas, 30 мая (11 июня) 1884, Выборг, Великое княжество Финляндское — 23 марта 1963, Вильнюс, Литовская ССР) — российский, литовский, советский философ-неокантианец марбургской школы. Профессор Каунасского и Вильнюсского университетов. Узник ГУЛага, лагерный наставник Б. Дандарона.

Биография

Родился в семье врача, финляндского шведа Эмиля Германа Сеземана, который некоторое время преподавал анатомию в Хельсинкском университете, и Иды Марии, в девичестве Бекман, из семьи лифляндского министра с немецкими корнями. В 1871 году семья переехала в Санкт-Петербург. Начал высшее образование в Военно-медицинской академии, в 1903 году со второго курса перешёл на классическое отделение историко-филологического факультета С.-Петербургского университета, где стал изучать античную и новую философию. Здесь на него значительное влияние оказал преподаватель философии Н. О. Лосский. Классическую филологию В. Э. Сеземан изучал у Ф. Ф. Зелинского.

В 1909 году оставлен при кафедре философии для получения профессорского звания и командирован в университеты Марбурга и Берлина. Здесь он занимался у Г. Когена, П. Наторпа, Э. Кассирера, Г. Дильса и Г. Вёльфлина. Очень важным для его последующей жизни было продолжение в Германии знакомства с Н. Гартманом, в своё время повлиявшим на отказ Сеземана от медицинского образования в пользу философии. Большое впечатление на него произвела встреча с Х. Ортега-и-Гассетом.

По возвращении преподавал философию в Петербурге. Во время Первой мировой войны добровольцем ушёл на фронт. После Февральской революции некоторое время работал в архиве Временного правительства. В 1918 переехал с семьёй в Вятку, где стал преподавателем психологии и педагогики в Педагогическом институте. В 1919 году был избран доцентом Саратовского университета, где (вместе с В. М. Жирмунским) работал до 1921 года.

В 1921 году был участником восстановления Петербургского Философского общества, вместе с Э. Л. Радловым, Н. О. Лосским и И. И. Лапшиным был задействован в работе издательства «Academia», принимал активное участие в редакции журнала «Мысль».

Вскоре он, как гражданин Финляндии, переехал в Хельсинки; оттуда перебрался в Берлин, где работал переводчиком и преподавателем, примкнул к евразийскому движению и участвовал в работе Русского института.

С 1923 года работал в Каунасе, помог перебраться в Литву Л. П. Карсавину. В Литве написал все свои наиболее значительные работы. Продолжая публиковаться в Европе, активно включился в культурное строительство Литвы. Сделал значительный вклад в развитие и совершенствование литовской философской терминологии. В совершенстве освоив литовский язык, перевёл трактат Аристотеля «О душе». По рекомендации Н. Гартмана, Н. О. Лосского и С. Франка стал профессором новообразованного Вильнюсского университета. После закрытия университета немецкими оккупантами в 1943 году стал преподавателем немецкого языка в русских гимназиях и вёл философский кружок в еврейском гетто. После войны вновь стал профессором философии.

В 1950 году был арестован по обвинению в антисоветской деятельности и связях с сионистскими организациями, приговорён к 15 годам лагерей и отправлен в ГУЛАГ (первоначально — в лагерь Тайшет в Иркутской области). Значительная часть его рукописей была изъята и впоследствии исчезла. Во время заключения встретился с Бидией Дандароном, став его другом и наставником в европейской философии. В 1956 году был освобождён, вернулся в Вильнюс, а в 1958 году — полностью реабилитирован. После реабилитации до конца жизни — профессор логики Вильнюсского университета.

Похоронен на Антакальнском кладбище в Вильнюсе.

Философия

Магистерская диссертация В. Э. Сеземана — «Этика Платона и проблема зла». Ряд ранних работ связан с исследованием философии Платона.

В дальнейшем основной темой философского исследования стала проблема иррационального во взаимоотношении с рациональным, разрабатываемая на основе синтеза платонизма русской философии, восходящего к святоотеческой традиции, с философскими принципами неокантианства марбургской школы и «идеями чистой феноменологии» Э. Гуссерля. Особое влияние на В. Э. Сеземана оказали работа Э. Гуссерля «Идеи чистой феноменологии» и рецензия к ней П. Наторпа, а также систематическая разработка Гартманом феноменологических проблем в книге «Основные пути метафизики познания».

Иррационализм рассматривался В. Э. Сеземаном, с одной стороны, как негативная (нижняя) граница бытия, а с другой — как высшая, позитивная граница, за которой стоит первооснова космоса, воплощенная в принципах единства истины, добра и красоты. Первооснова — не только сверхбытие, но и сверхразумное. Первоначальные формы подобных характеристик бытия В. Э. Сеземан усматривал в традициях платонизма и в экзегетике отцов Церкви.

По мнению В. Э. Сеземана, европейская культура стоит на пороге катастрофы, погрузившись в иррациональные бытийные бездны, построенные на отрицательных началах. Единственный выход из кризиса В. Э. Сеземан видел в сущностной связи духовной культуры с высшим трансцендентным началом.

Семья

• супруга Антонина Николаевна Насонова — дочь Николая Викторовича Насонова и Екатерины Александровны Корниловой, дочери А. А. Корнилова, развод в 1922; в этом браке двое сыновей:
  • Алексей (1916—1989) — диктор на радио;
  • Дмитрий (1922—2010) — писатель, переводчик.
• супруга Вильма Ковригина с 1938 года, в этом браке 1 сын
  • Георгий (род. в 1945 г.) — химик, а также
  • Наталья (в замужестве Климанскене) — дочь супруги от первого брака, корреспондент Б. Дандарона.

Избранные труды

• Logika. — Kaunas: Rankus, 1928.
• Raštai. Gnoseologija. — V.: Mintis, 1987.
• Estetika. — V.: Mintis, 1970.
• Filosofijos istorija. Kultūra. — V.: Mintis, 1997.
• Реальная установка и «чистое» (безустановочное) знание (из рукописного наследия) (редакция и подготовка к публикации В. И. Повилайтиса) // Кантовский сборник.2011.1 (35). С.88-97 и Кантовский сборник. 2011 2 (36). С.81-89. ссылка: journals.kantiana.ru/kant_collection/466/1156/
• статьи: «Платонизм, Плотин и современность», «Рациональное и иррациональное в системе философии», «Теоретическая философия Марбургской школы», «Эстетическая оценка в истории искусства (К вопросу о связи истории искусства с эстетикой)» на сайте journals.rhga.ru/authors/index.php?ELEMENT_ID=25013

Литература

• Сеземан Василий Эмильевич // Философия: Энциклопедический словарь / Под ред. А. А. Ивина. — М.: Гардарика, 2004.
• [iph.ras.ru/elib/2678.html Сеземан Василий Эмильевич] // Новая философская энциклопедия.
• Русские философы в Литве: Карсавин, Сеземан, Шилкарский: [сб. науч. публ. / сост., подгот. к публ. вступ. ст. В. И. Повилайтис]. — Калининград: Изд-во Рос. гос. ун-та, 2005. — 93 с.
• Повилайтис В. И. О философии Василия Сеземана // Исследования по истории русской мысли: Ежегодник за 2004—2005 год. М., 2007. С. 234—248.

Отрывок, характеризующий Сеземан, Василий Эмильевич

– Как можно быть здоровой… когда нравственно страдаешь? Разве можно оставаться спокойною в наше время, когда есть у человека чувство? – сказала Анна Павловна. – Вы весь вечер у меня, надеюсь?
– А праздник английского посланника? Нынче середа. Мне надо показаться там, – сказал князь. – Дочь заедет за мной и повезет меня.
– Я думала, что нынешний праздник отменен. Je vous avoue que toutes ces fetes et tous ces feux d'artifice commencent a devenir insipides. [Признаюсь, все эти праздники и фейерверки становятся несносны.]
– Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы отменили, – сказал князь, по привычке, как заведенные часы, говоря вещи, которым он и не хотел, чтобы верили.
– Ne me tourmentez pas. Eh bien, qu'a t on decide par rapport a la depeche de Novosiizoff? Vous savez tout. [Не мучьте меня. Ну, что же решили по случаю депеши Новосильцова? Вы все знаете.]
– Как вам сказать? – сказал князь холодным, скучающим тоном. – Qu'a t on decide? On a decide que Buonaparte a brule ses vaisseaux, et je crois que nous sommes en train de bruler les notres. [Что решили? Решили, что Бонапарте сжег свои корабли; и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши.] – Князь Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов.
Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
В середине разговора про политические действия Анна Павловна разгорячилась.
– Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни должны искупить кровь праведника… На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?… Англия с своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души императора Александра. Она отказалась очистить Мальту. Она хочет видеть, ищет заднюю мысль наших действий. Что они сказали Новосильцову?… Ничего. Они не поняли, они не могут понять самоотвержения нашего императора, который ничего не хочет для себя и всё хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали, и того не будет! Пруссия уж объявила, что Бонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против него… И я не верю ни в одном слове ни Гарденбергу, ни Гаугвицу. Cette fameuse neutralite prussienne, ce n'est qu'un piege. [Этот пресловутый нейтралитет Пруссии – только западня.] Я верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет Европу!… – Она вдруг остановилась с улыбкою насмешки над своею горячностью.
– Я думаю, – сказал князь улыбаясь, – что ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?
– Сейчас. A propos, – прибавила она, опять успокоиваясь, – нынче у меня два очень интересные человека, le vicomte de MorteMariet, il est allie aux Montmorency par les Rohans, [Кстати, – виконт Мортемар,] он в родстве с Монморанси чрез Роганов,] одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом l'abbe Morio: [аббат Морио:] вы знаете этот глубокий ум? Он был принят государем. Вы знаете?
– А! Я очень рад буду, – сказал князь. – Скажите, – прибавил он, как будто только что вспомнив что то и особенно небрежно, тогда как то, о чем он спрашивал, было главною целью его посещения, – правда, что l'imperatrice mere [императрица мать] желает назначения барона Функе первым секретарем в Вену? C'est un pauvre sire, ce baron, a ce qu'il parait. [Этот барон, кажется, ничтожная личность.] – Князь Василий желал определить сына на это место, которое через императрицу Марию Феодоровну старались доставить барону.
Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни кто другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице.
– Monsieur le baron de Funke a ete recommande a l'imperatrice mere par sa soeur, [Барон Функе рекомендован императрице матери ее сестрою,] – только сказала она грустным, сухим тоном. В то время, как Анна Павловна назвала императрицу, лицо ее вдруг представило глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединенное с грустью, что с ней бывало каждый раз, когда она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице. Она сказала, что ее величество изволила оказать барону Функе beaucoup d'estime, [много уважения,] и опять взгляд ее подернулся грустью.
Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворною и женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелконуть князя за то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же время утешить его.
– Mais a propos de votre famille,[Кстати о вашей семье,] – сказала она, – знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, fait les delices de tout le monde. On la trouve belle, comme le jour. [составляет восторг всего общества. Ее находят прекрасною, как день.]
Князь наклонился в знак уважения и признательности.
– Я часто думаю, – продолжала Анна Павловна после минутного молчания, подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, – я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, – вставила она безапелляционно, приподняв брови) – таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите.
И она улыбнулась своею восторженною улыбкой.
– Que voulez vous? Lafater aurait dit que je n'ai pas la bosse de la paterienite, [Чего вы хотите? Лафатер сказал бы, что у меня нет шишки родительской любви,] – сказал князь.
– Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с вами. Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будь сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас…
Князь не отвечал, но она молча, значительно глядя на него, ждала ответа. Князь Василий поморщился.
– Что вы хотите, чтоб я делал! – сказал он наконец. – Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли des imbeciles. [дураки.] Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль – беспокойный. Вот одно различие, – сказал он, улыбаясь более неестественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко выказывая в сложившихся около его рта морщинах что то неожиданно грубое и неприятное.
– И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы вы не были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, – сказала Анна Павловна, задумчиво поднимая глаза.
– Je suis votre [Я ваш] верный раб, et a vous seule je puis l'avouer. Мои дети – ce sont les entraves de mon existence. [вам одним могу признаться. Мои дети – обуза моего существования.] – Он помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе.
Анна Павловна задумалась.
– Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына Анатоля? Говорят, – сказала она, – что старые девицы ont la manie des Marieiages. [имеют манию женить.] Я еще не чувствую за собою этой слабости, но у меня есть одна petite personne [маленькая особа], которая очень несчастлива с отцом, une parente a nous, une princesse [наша родственница, княжна] Болконская. – Князь Василий не отвечал, хотя с свойственною светским людям быстротой соображения и памяти показал движением головы, что он принял к соображению эти сведения.
– Нет, вы знаете ли, что этот Анатоль мне стоит 40.000 в год, – сказал он, видимо, не в силах удерживать печальный ход своих мыслей. Он помолчал.
– Что будет через пять лет, если это пойдет так? Voila l'avantage d'etre pere. [Вот выгода быть отцом.] Она богата, ваша княжна?
– Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый. La pauvre petite est malheureuse, comme les pierres. [Бедняжка несчастлива, как камни.] У нее брат, вот что недавно женился на Lise Мейнен, адъютант Кутузова. Он будет нынче у меня.
– Ecoutez, chere Annette, [Послушайте, милая Аннет,] – сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за руку и пригибая ее почему то книзу. – Arrangez moi cette affaire et je suis votre [Устройте мне это дело, и я навсегда ваш] вернейший раб a tout jamais pan , comme mon староста m'ecrit des [как пишет мне мой староста] донесенья: покой ер п!. Она хорошей фамилии и богата. Всё, что мне нужно.
И он с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою рукой, развалившись на креслах и глядя в сторону.
– Attendez [Подождите], – сказала Анна Павловна, соображая. – Я нынче же поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). [с Лизой (женой молодого Болконского).] И, может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille, que je ferai mon apprentissage de vieille fille. [Я в вашем семействе начну обучаться ремеслу старой девки.]


Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная, как la femme la plus seduisante de Petersbourg [самая обворожительная женщина в Петербурге,], молодая, маленькая княгиня Болконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и аббат Морио и многие другие.