Секкер, Томас

Томас Секкер Thomas Secker
Архиепископ Кентерберийский
Портрет Томаса Секкера кисти Джошуа Рейнольдса (Национальная портретная галерея, Лондон).
Епископское посвящение	1734
Интронизация	1758
Конец правления	1768
Предшественник	Мэтью Хаттон
Преемник	Фредерик Корнуоллис
Другая должность	Епископ Бристольский (1734-1737) Епископ Оксфордский (1737-1758)
Родился	1693(1693) Сибторп (Ноттингемшир)
Умер	3 августа 1768(1768-08-03) Ламбет (боро Лондона)
Похоронен	Ламбет

Томас Секкер (англ. Thomas Secker; Сибторп, Ноттингемшир, 1693 — Ламбет, 3 августа 1768) — епископ Бристольский (1734—1737), епископ Оксфордский (1737—1758), 86-й архиепископ Кентерберийский (1758—1768).

Биография

Ранние годы

Томас Секкер был вторым из троих детей Томаса Секкера, внука мясника из Марстона (Линкольншир) и его третьей жены Эбигейл Брау, дочери богатого фермера из Ноттингемшира. Отец Секкера был бедным йоменом и нонконформистом, надеялся увидеть своего сына священником-диссентером, но умер в 1700 году. С 1699 года маленький Томас жил в Честерфилде в семье своей единокровной сестры Элизабет и её мужа Ричарда Милнса, посещал бесплатную школу. В 1708 году он поступил в диссентерскую академию в Аттерклиффе неподалёку от Шеффилда, но остался недоволен уровнем преподавания в этом заведении. Проживая в Аттерклиффе, Секкер познакомился с будущим лордом-канцлером Ирландии Джоном Баузом, а с 1710 года жил в лондонском доме его отца, получив в дополнение к своим познаниям в древнегреческом и латыни навыки в геометрии, алгебре и французском языке, а также штудировал «Опыт о человеческом разумении» (Essay Concerning Human Understanding) Джона Локка и познакомился со своим соседом, известным нонконформистским богословом Исааком Уоттсом, который порекомендовал ему для продолжения образования академию диссентера Сэмюэля Джонса в Глостере. Там Секкер улучшил уровень владения древними языками, добавив к ним иврит, халдейский и сирийский, а также изучал логику и математику. В 1713 году Джонс перевёл свою академию в Тьюксбери (Глостершир), но уровень образования в ней снизился, в 1714 году Секкер оставил академию и вернулся в Честерфилд.

Обучаясь в академии Джонса, Томас начал переписку с Джозефом Батлером, которая продолжалась в последующие годы. К 1715 году Секкер жил в Лондоне, изучая труды Евсевия Кесарийского и Уильяма Уистона, находившиеся в центре религиозных диспутов сторонников и противников церкви Англии. Видимо, в этот период возникли сомнения Секкера в истинности нонконформистских учений.

В 1716—1717 годах Секкер изучал анатомию у известного хирурга и атеиста Уильяма Чезелдена, в 1718—1721 годах изучал диссекцию в парижском госпитале для бедных Сальпетриер, не оставляя всё это время и своих занятий богословием.

Оксфорд, церковь, политика

В 1721 году Томас Секкер вернулся в Англию и поступил в Экзетер-колледж Оксфордского университета (очевидно, не позднее этого момента он отказался от диссентерских убеждений, поскольку для зачисления в Оксфорд требовалось письменное признание истинности 39 статей англиканского вероисповедания). В 1722 году Секкер получил степень бакалавра искусств, а позднее в том же году епископ Дарэмский Тэлбот посвятил его в диакона церкви Святого Джеймса на Пикадилли в Лондоне. В 1723 году тот же епископ Тэлбот посвятил Секкера в сан священника в том же соборе, позднее Томас уехал в Дарэм в качестве капеллана епископа Тэлбота, а в 1724 году был назначен ректором церкви в Хотон-ле-Спринг недалеко от Дарэма. В том же году Секкер получил в Оксфорде степень магистра искусств.

В 1732 году Томас Секкер был назначен королевским капелланом благодаря известности в обществе, которую принесло ему чтение проповедей (в новой должности он обращался порой к королевскому двору Георга II и Каролины). В 1733 году Секкер стал ректором церкви Святого Джеймса на Пикадилли в Лондоне, сохранив за собой и Райтонский приход. В новой должности он продемонстрировал и свои деловые способности, приведя в порядок финансовую отчётность прихода, и продолжал чтение проповедей.

В 1734 году по инициативе Георга II Секкер был возведён в епископское достоинство и занял Бристольскую кафедру, где также в первую очередь занялся изучением финансового положения епархии, а затем принялся объезжать приходы для знакомства с положением дел на местах.
В 1737 году он стал епископом Оксфордским; с 1738 года объезжал епархию, и его опросные листы и письма духовенству представляют собой важный источник информации о церковной жизни того периода (ответы священников публиковались в печати). Секкер совершил пять пастырских визитов в период с 1738 по 1753 год, добиваясь от священников тщательного исполнения их обязанностей. Всё время пребывания в епископских должностях он сохранял за собой пребенду Дарэмского собора и место ректора церкви Святого Джеймса (до 1750 года), поскольку обе его епископские кафедры считались бедными в финансовом отношении. Большую часть времени он проводил в Лондоне, продолжая читать проповеди и достойно исполняя обязанности приходского священника.

В числе прихожан Секкера как настоятеля церкви Святого Джеймса состоял принц Уэльский Фредерик, и в лондонском обществе распространялись недостоверные слухи, будто ректор в присутствии принца лично читал проповедь на тему пятой заповеди («Почитай отца твоего и матерь твою, как повелел тебе Господь, Бог твой, чтобы продлились дни твои, и чтобы хорошо тебе было на той земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе»), когда Фредерик с 1737 года находился в конфликте с Георгом II. Секкер отрицал этот факт и утверждал, что его отношения с сыном короля были корректными (он крестил семерых из девяти детей Фредерика), но не слишком близкими, и он не пытался оказывать влияние на поступки высокопоставленного прихожанина.

В качестве епископа Секкер стал членом Палаты лордов, и до конца 1740-х годов регулярно посещал заседания палаты, оставив множество собственноручных записей дебатов, послуживших позднее Уильяму Коббету одним из источников парламентской истории. Вопреки позиции правительства, в 1736 году Секкер вместе со всеми епископами голосовал против билля, облегчавшего положение квакеров, в 1739 — против договора Пардо с Испанией по вопросам контрабанды, Асьенто и свободы мореплавания, в 1742 — за создание комитета по расследованию действий британского командования в войне с Испанией, а также в ряде других случаев в последующие годы. Будучи сторонником вигов, считал полезным включение в состав правительства «лучших» тори.

В 1750 году Секкер стал деканом собора Святого Павла, после чего оставил Дарэмскую пребенду и должность ректора церкви Святого Джеймса. Король санкционировал назначение, поскольку пришёл к этому времени к убеждению, что Секкер отказался от политической поддержки оппозиции. В качестве декана Томас систематизировал архив собора и сумел обеспечить необходимые ремонтные работы.

В 1749—1755 годах Секкер поддерживл Томаса Чёрча в его дискуссии с Коньерсом Миддлтоном по вопросу о существовании чудес после времён апостолов, а также содействовал библеисту Бенджамину Кенникотту в его работе по собиранию древнееврейских рукописей и поддерживал научный метод изучения Библии вопреки мнению последователей Джона Хатчинсона.

Архиепископ Кентерберийский

21 апреля 1758 года Томас Секкер стал архиепископом Кентерберийским (Георг II санкционировал назначение, только убедившись, что тот более не причастен к оппозиции). В 1760 году отношения архиепископа с монархом ещё более улучшились, поскольку престол занял внук Георга II Георг III, которого Секкер в своё время крестил. В 1761 году Секкер провёл обряд венчания нового короля с Шарлоттой Мекленбург-Стрелицкой, а позднее в том же году — провёл коронацию. В период архиепископата Секкера центром религиозной жизни страны стал Ламбетский дворец, в котором хозяин принимал большое количество священнослужителей и аристократов. По распоряжению Секкера библиотекарь Ламбетского дворца Эндрю Дюкарелл систематизировал архивы, оставшиеся от архиепископов прошлого, но деятельность самого Секкера ныне также подробно освещена в документах этого архива.

Секкер активно взаимодействовал с архиепископом Йоркским Робертом Драммондом в управлении Фондом королевы Анны, финансировавшем бедное духовенство, и в других направлениях, затрагивающих общецерковные интересы. При этом он резко сократил своё участие в парламентской работе и стремился сгладить озабоченность части общества чрезмерно усилившейся властью церкви. Тем не менее, в 1765 году он выступил в Палате лордов против отмены брачного законодательства 1753 года, которым был введён единый обряд венчания. При содействии Объединённого общества распространения Евангелия за рубежом Секкер ещё с 1741 года добивался учреждения епископских кафедр в Американских колониях.

Характерной особенностью архиепископата Томаса Секкера стало его стремление оказывать помощь протестантам, подвергавшимся гонениям в странах Европы. Он сделал всё возможное для распространения в Англии информации о резне протестантов в Торне в 1757 году и для оказания протестантской общине этого города финансовой помощи для восстановления здания церкви. В 1767—1768 годах он организовал кампанию помощи общине вальденсов и венгерским протестантам, помогал гугенотам и во Франции, и эмигрантам из числа гугенотов в Лондоне.

Томас Секкер умер в Ламбетском дворце 3 августа 1768 года и был похоронен в крытом переходе между дворцом и северным входом в Ламбетскую церковь.

Семья

В 1725 году Томас Секкер женился на Кэтрин Бенсон (церемонию провёл епископ Тэлбот в Лондоне), семья Секкеров продолжала жить по соседству с семьёй Тэлботов и в Лондоне, и в Хотон-ле-Спринг, где Секкер исполнял не только обязанности сельского священника, но также использовал свои медицинские навыки для помощи прихожанам. Из-за ухудшившегося состояния здоровья миссис Секкер Томас добился места ректора церкви в Райтоне (Тайн-энд-Уир) и третьей пребенды в Дарэме, а затем супруги переехали Бат и в Лондон, где оставались до 1728 года.

Литература

• [books.google.ru/books?id=LDIDAAAAYAAJ&pg=RA3-PT72&dq=Secker+Attercliffe&hl=ru&sa=X&ei=QnaTUrmHD8rhywPYjoGgBA&ved=0CF4Q6AEwBw#v=onepage&q=Secker%20Attercliffe&f=false The Biographical Magazine: Containing Portraits of Eminent and Ingenious Persons of Every Age and Nation, with Their Lives and Characters]. — E. Wilson, 1819. — Vol. 1.
• Carpenter E., Hastings A. [books.google.ru/books?id=ee0-EsYR9aEC&printsec=frontcover&dq=Cantuar:+The+Archbishops+in+Their+Office++%D0%90%D0%B2%D1%82%D0%BE%D1%80%D1%8B:+Edward+Carpenter&hl=ru&sa=X&ei=0cJCUu_1Auj74QTl9ICICQ&ved=0CDEQ6AEwAA#v=onepage&q=Cantuar%3A%20The%20Archbishops%20in%20Their%20Office%20%20%D0%90%D0%B2%D1%82%D0%BE%D1%80%D1%8B%3A%20Edward%20Carpenter&f=false Cantuar: The Archbishops in Their Office]. — Continuum, 1997. — 607 p. — ISBN 978-08-2643-089-2.
• Dr Gibson W., Gibson W. [books.google.ru/books?id=t-X1oZZvcFgC&pg=PT1&dq=The+Church+of+England+1688-1832:+Unity+and+Accord&hl=ru&sa=X&ei=8Zx_UpqgHpi84AP8x4H4BQ&ved=0CC8Q6AEwAA#v=onepage&q=The%20Church%20of%20England%201688-1832%3A%20Unity%20and%20Accord&f=false The Church of England 1688-1832: Unity and Accord]. — Routledge, 2012. — 288 p. — ISBN 978-11-3455-205-4.
• Sykes N. [books.google.ru/books?id=UQcWCuoG6YcC&printsec=frontcover&dq=From+Sheldon+to+Secker:+Aspects+of+English+Church+History+1660-1768&hl=ru&sa=X&ei=xAeJUuCWH-fW4AS6lYD4Dg&ved=0CC8Q6AEwAA#v=onepage&q=From%20Sheldon%20to%20Secker%3A%20Aspects%20of%20English%20Church%20History%201660-1768&f=false From Sheldon to Secker: Aspects of English Church History 1660-1768]. — Cambridge University Press, 2004. — 252 p. — ISBN 978-05-2154-819-9.

Ссылки

• Jeremy Gregory [www.oxforddnb.com/view/article/24998?docPos=1 Secker Thomas]//Oxford Dictionary of National Biography

Отрывок, характеризующий Секкер, Томас

– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.