Секст Афраний Бурр

Секст Афраний Бурр (лат. Sextus Afranius Burrus 1  — 62) — римский военачальник и государственный деятель, префект преторианцев во время правления императора Нерона.

Происхождение и начало службы

Принадлежал к сословию всадников. Бурр начал свою карьеру на гражданской службе, выполняя личные финансовые поручения Ливии, а затем императоров Тиберия и Клавдия. Нет точных сведений, когда именно он познакомился с Агриппиной Младшей, но она благоволила ему. Именно благодаря протекции Агриппины Бурр был назначен префектом преторианской гвардии в 52 году, сменив преданных Клавдию Лузия Гету и Руфрия Криспина. После смерти Клавдия, который, возможно, был отравлен женой, Бурр привёл молодого Нерона в лагерь преторианцев и приказал солдатам приветствовать юношу как императора. Его поддержка Агриппины и Нерона оказалось решающей в те дни, ведь реальной военной силой в столице обладал только Бурр.

Бурр и Сенека

Первые месяцы после воцарения Нерона властолюбивая Агриппина стала подлинным правителем государства. Однако император быстро стал тяготиться таким положением дел и постепенно отстранил её от управления империей, перепоручив эти обязанности своему воспитателю Сенеке и Бурру. В последующие семь лет два этих человека были теневыми правителями Рима. Их союз представляет собой уникальный в римский истории случай — два ближайших советника императора не только не соперничали, но и весьма плодотворно сотрудничали. Бурр, который не пользовался большим авторитетом в среде сенаторов и римских аристократов, занимался делами армии и укреплял общественный порядок в Риме. Внутренняя политика Бурра и Сенеки отличалась умеренностью, в описываемые годы не осуществлялись репрессии, направленные против Сената, а снабжение столицы хлебом сохранялось на должном уровне. Оба «министра» старались придать артистическим увлечениям императора более пристойный вид и, таким образом, избежать скандалов. Не препятствовали они и его увлечению вольноотпущенницей Актой.

Нет оснований думать, что Нерон решился бы на убийство матери без согласия Бурра и Сенеки. Однако все античные авторы указывают на то, что исполнителями убийства были не подчинённые Бурру преторианцы, а офицеры флота.

Смерть

На Бурра дважды падали подозрения в заговоре против Нерона. Первый раз его обвиняли в желании возвести на престол Рубелия Плавта — потомка Октавиана Августа по материнской линии. Однако ничего доказать не удалось: весьма вероятно, что заговора вообще не существовало. Во второй раз Бурра и могущественного вольноотпущенника Палланта обвиняли в заговоре в пользу Фавста Корнелия Суллы (мужа Антонии, дочери Клавдия). Нерон не поверил этому и отправил обвинителя в ссылку.

В 62 году Бурр скончался, причиной назвали опухоль в горле, возможно, префект действительно болел раком. Впрочем, весьма популярной была версия об отравлении. Нерон якобы под видом лекарственной мази для нёба передал ему яд (это поддерживает и Светоний). У императора были причины желать смерти Афрания Бурра. Тот выступал категорически против развода Нерона с Октавией, чего очень желал император.

Вместо Бурра Нерон назначил на место префекта претория двух человек, Фения Руфа и Софония Тигеллина, который вскоре стал главным советником императора. После смерти Бурра Сенека ушёл в отставку, а политический курс Нерона ужесточился. Император развёлся с Октавией, а позднее приказал умертвить её.

Известно, что у Бурра была повреждена рука, что дало повод Агриппине обозвать его «калекой».

Литература

• П. Корнелий Тацит «Анналы»
• Г. Светоний Транквилл «Жизнь двенадцати цезарей»
• М. Грант «Римские императоры»

Отрывок, характеризующий Секст Афраний Бурр

Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.