Сексуально-либеральный феминизм

Сексуально-положительный феминизм (просексуальный феминизм, сексуально-радикальный феминизм, или сексуально либеральный феминизм) — феминистское движение с центральной идеей сексуального раскрепощения женщин как необходимого компонента их свободы. Представителями сексуально-радикального феминизма являются Эллен Уиллис (англ. Ellen Willis), Сьюзи Брайт (англ. Susie Bright), Патрик Калифиа (англ. Patrick Califia), Гэйл Рубин (англ. Gayle Rubin), Аведон Кэрол (англ. Avedon Carol) и Бетти Додсон (англ. Betty Dodson). Движение оформилось в начале 1980-х, в период интенсивных секс-войн с лидирующими представителями антипорнографического феминизма Кэтрин Маккиннон (англ. Catharine MacKinnon), Андреа Дворкин, Робин Морган (англ. Robin Morgan) и Дорчен Лайдхолдт (англ. Dorchen Leidholdt), считающими, что порнография имеет сильную причинно-следственную связь с патриархальным контролем за сексуальностью женщин и провоцирует гендерное насилие.

Сексуально-положительный феминизм обращается главным образом к причинам феминизма, не подразумевая, что сторонник является членом феминистского движения. Термин чаще всего используется по отношению к мужчинам, которые проявляют интерес к феминизму и борются за права женщин. Множество мужчин-профеминистов мужчин вовлечено в политическую жизнь, чаще всего в области защиты женских прав и насилия над женщинами.

Основные положения

Основой сексуально-положительного феминизма является положение о том, что сексуальная свобода есть неотъемлемый компонент свободы женщин. Исходя из этого, Сексуально-положительные феминисты противостоят попыткам государства и общества контролировать сексуальную активность между взрослыми людьми по их взаимному согласию, вне зависимости от того, кто предпринимает эти попытки: государство, другие феминисты, противники феминизма или любой другой институт. Они положительно относятся к группам сексуальных меньшинств, подчёкивая важность образования коалиций с членами тех групп, против которых оборачивается отрицательное отношение к сексу. Сексуально-либеральный феминизм связан с сексуально-либеральным движением.

Гейл Рубин так подытожил суть конфликта из-за секса внутри феминизма: «…По этому вопросу в феминистской мысли были представлены две тенденции. Первая критиковала ограничения женского сексуального поведения и осуждало издержки, которые общество возлагает на женщин, если они сексуально активны. Эта традиция феминистской мысли призывала к сексуальному освобождению, которое было бы благом как для женщин, так и для мужчин. Вторая тенденция рассматривала сексуальную свободу как простое расширение мужских привилегий. Эта традиция происходит из консервативной, враждебной сексу системы представлений».

Сексуально-положительный феминизм объединяет борцов с цензурой, активистов ЛГБТ, феминистских учёных, сексуальных радикалов, производителей порнографии и эротики и прочих. Сексуально-либеральные феминисты отвергают неприятие мужской сексуальности, которое они приписывают многим радикальным феминистам. Они полагают, что патриархат ограничивает сексуальное самовыражение людей, и желают увеличения сексуальных возможностей у всех людей, без ограничения порнографии (Квин, 1996). Сексуально-либеральные феминисты обычно отвергают «сексуальных эссенциализм», который они определяют как «представление, что секс есть природная сила, существовавшая прежде социальной жизни и формировавшая общественные институты». По их мнению, сексуальная ориентация и гендер, как социальные структуры, испытывают огромное влияние общества.

В частности, сексуально-либеральная позиция сексуально-радикального феминизма происходит из глубокого сомнения в том, что законы патриархата, ограничивающие сексуальность, могут способствовать настоящим интересам женщин. Другие феминисты понимают сексуальное освобождение женщин как главный мотив, в действительности руководящий женским движением. Наоми Вульф пишет: «Оргазм есть естественный телесный позыв к феминистской политике». Феминисты-индивидуалисты противятся законам, ограничивающим продажу и рекламу противозачаточных средств. Шарон Пресли, «народный координатор ассоциации либертарных феминистов», пишет, что в области сексуальности правительство вопиющим образом дискриминирует женщин.

Возникновение

Гейл Рубин (1984) и Венди МакЭлрой утверждают, что корни сексуально-либерального феминизма восходят к XIX столетию, что выразилось в деятельности сексуальных реформаторов и борцов за сексуальное образование и доступ к противозачаточным средствам, как, например, Хэвлока Эллиса, Маргарет Сэнгер, Мэри Денетт и позднее Альфреда Кинси. Тем не менее, современная ветвь сексуально-либерального феминизма возникла после того, как в 1970-х годах феминистское движение объявило порнографию орудием подавления женщин. Подъём феминизма второй волны, начавшийся в 1960-е, совпал с сексуальной революцией и изменением законодательства, ослабившим юридические ограничения на доступ к порнографии. В 1970-е годы радикальные феминисты стали все больше сосредотачиваться на вопросах сексуальности в патриархальном обществе. Некоторые феминистские группы начали заниматься изданием предписаний по поводу того, как должна выглядеть сексуальность, правильная с точки зрения феминизма. В особенности это было характерно для групп лесбийских сепаратисток, но некоторые группы гетеросексуальных женщин, как, например, Красные Чулки, тоже начали действовать подобным образом. Многие феминисты стали относиться с подозрением к удовольствию от секса как таковому. С другой стороны, были и такие феминисты, как Бетти Додсон, которая считала, что удовольствие женщин от секса и мастурбация станут главными причинами освобождения женщин. Порнография, тем не менее, не была основным вопросом; радикальные феминисты были, в общем, против неё, но не считали этот вопрос особенно важным до середины 1970-х. (Хотя были группы феминистов, боровшиеся за права проституток, как COYOTE, проводившая кампанию за декриминализацию проституции.)

В конце 1970-х в американской культуре всё сильнее было беспокойство о последствиях сексуальной свободы, в том числе непосредственным показом секса и насилия в средствах массовой информации, выходом в свет порнографии, возросшей сексуальной активностью подростков и такими вопросами, как распространение детской порнографии и так называемых «снафф-фильмов». (Критики утверждают, что эта атмосфера дошла до моральной паники, достигшей своего пика в середине 1980-х). Эта обеспокоенность нашла своё отражение в феминистском движении, когда радикальные феминистские группы стали утверждать, что порнография есть опора патриархата и прямо способствует насилию над женщинами. Робин Морган резюмировала эту идею в своем изречении: «Порнография — теория; изнасилование — практика».

Андреа Дворкин и Робин Морган страстно продвигали антипорнографическую позицию, основываясь на радикальном феминизме, начиная с 1974 года, а феминистские антипорнографические группы, («Женщины против порнографии» и другие) стали особенно активны в Соединенных Штатах Америки во второй половине 1970-х годов. Когда антипорнографические феминисты стали выступать против не только порнографии, но и проституции и садомазохизма, другие феминисты забеспокоились по поводу тенденции, которую принимало движение, и стали относиться как антипорнографическому феминизму более критично. Это относилось к феминистам, практикующим БДСМ, к борцам за права проституток и ко многим либеральным и антиавторитарным феминистам, для которых свобода слова, сексуальная свобода и защита женской деятельности стояли на первом месте.

Одним из первых возражений против антипорнографической тенденции в феминистском движении было сочинение Эллен Уиллис «Феминизм, Морализм и Порнография» (Уиллис, 1992а). В ответ на образование в 1979 году «Женщин против порнографии» Уиллис выразила опасение по поводу попыток антипорнографических феминистов превратить феминизм в одностороннее движение, и утверждала, что феминистам не следует провозглашать огульную анафему всей порнографии и что ограничения на распространение порнографии могут с той же легкостью быть приложены к речам, которые сами феминисты считают правильными («Горизонты вожделения: одобряет ли женское движение секс?» 1981) . Гэйли Рубин (1984) призывает феминистов переосмыслить свою теорию сексуальности, говоря, что существующее отношение феминистов к сексу зачастую рассматривает сексуальное раскрепощение как тенденцию, которая только увеличивает мужские привилегии. Рубин критикует антипорнографических феминистов, которые, как она утверждает, «фактически осудили любой вариант сексуального самовыражения как противный феминизму», что, по её мнению, опасно сближается с консервативной, антифеминистской сексуальной моралью. Рубин призывает феминистов рассматривать политические аспекты сексуальности, не продвигая сексуальные репрессии. Она также утверждает, что упреки в подавлении женщин должны быть направлены против тех, кто заслужил их, против «семьи, религии, образования, практики воспитания детей, средств массовой информации, государства, психиатрии, дискриминации в сфере труда и неравной оплаты труда», а не против сексуальных меньшинств, имеющих относительно малое влияние.

Макэлрой (1995) утверждает, что для феминистов в 1970-х и 1980-х обращение к вопросам сексуального самовыражения было результатом фрустрации по поводу явных неудач феминизма в достижении успеха на политической арене: в Соединенных Штатах Поправка о равных правах провалилась, а право на аборт было поставлено под угрозу во время правления Рейгана.

Главные политические вопросы, имеющие отношение к сексуально-либеральному феминизму

Порнография

Первым вопросом, объединившим сексуально-либеральных феминистов, был, вероятно, вопрос порнографии, хотя в настоящее время взгляды представителей этого движения на неё сложны и неоднозначны. На протяжении 1980-х Андреа Дворкин и Катарина Маккиннон вместе со своими сторонниками боролись за принятие антипорнографических постановлений в целом ряде городов Соединенных Штатов и Канады. Первое такое постановление было принято городским советом Миннеаполиса в 1983 году. Тактика Дворкин и Маккиннон состояла в том, чтобы объявить показ порнографии сексуальной дискриминацией женщин и, таким образом, нарушением их гражданских прав. На это сексуально-либеральные феминисты отвечали, что законодательство против порнографии нарушает право женщин на свободу слова. Вскоре после этого коалиции антипорнографических феминистов и консервативных групп удалось провести схожее постановление в Индианаполисе. Позже это постановление было объявлено Федеральным судом неконституционным.

Рубин пишет, что антипорнографические феминисты преувеличивают опасность порнографии, показывая наиболее шокирующие порнографические изображения (например, связанные с садомазохизмом) вне контекста, подразумевая, что изображаемых женщин действительно насилуют, но не обращая внимания на то, что эти сцены изображают фантазии и используют актёров, которые согласились с тем, чтобы их так показывали (Рубин, 1984). Сексуально-либеральные феминисты утверждают, что доступ к порнографии важен для женщин так же, как для мужчин, и что в порнографии как таковой нет ничего унижающего женщин (Макэлрой, 1996; Строссен, 2000). Антипорнографические феминисты не согласны с этим, часто указывая, что само изображение подобных действий часто вдохновляет преступников на претворение этого в реальность.

Сексуальная работа

Некоторые сексуально-либеральные феминисты верят, что женщины и мужчины могут получить позитивный опыт в проституции, и что там, где она незаконна, проституцию нужно декриминализовать. Они утверждают, что проституция необязательно плоха для женщин-проституток, если к ним относятся с уважением и если их профессия не стигматизируется обществом.

Другие сексуально-либеральные феминисты держатся разнообразных взглядов на проституцию, расходясь в оценке как её самой, так и её связи с классом, расой, торговлей людьми, и по многим другим вопросам. Сексуально-либеральные феминисты в общем согласны, что сами проститутки не должны подвергаться стигматизации или наказанию.

БДСМ

Садомазохизм критиковался антипорнографическими феминистками за эротизацию власти и насилия и за способствование мизогинии (Рубин, 1984). Они утверждали, что женщины, решающие выбор заняться БДСМ, делают выбор, который в конечном счете вреден для женщин. Сексуально-либеральный феминистки возражают, что садомазохистские действия, совершаемые по взаимному согласию, приносят наслаждение многим женщинам и реализуют их сексуальные наклонности. Они утверждают, что феминисткам не следует нападать на сексуальные желания других женщин как на «противные феминизму» или интернализующие подавление, и что нет никакой связи между сексуально необычными действиями, совершаемыми по взаимному согласию, и сексуальными преступлениями. Некоторые антипорнографические феминистки полагают, что существует связь между садомазохистскими сценами, совершаемыми добровольно, и изнасилованием и сексуальными оскорблениями, совершаемыми по принуждению, но сексуально-либеральные феминистки находят такие взгляды обидными для женщин. Часто указывают, что в БДСМ роли не привязаны к полу, но определяются личными предпочтениями.

Сексуальная ориентация

Хотя расхожий стереотип приписывает феминистскам лесбийские наклонности, Макэлрой (1995) отмечает, что многие феминистки не хотели, чтобы их ассоциировали с гомосексуальностью. Бетти Фридан, одна из основательниц феминизма второй волны, предостерегала против лесбиянства и называла его «угрозой лаванды» (позже она отказалась от этих взглядов). Сексуально-либеральные феминистки верят, что признание правомерности любой сексуальной ориентации необходимо для того, чтобы женщины получили полную сексуальную свободу. Не дистанцироваться от гомо- и бисексуальности из-за боязни повредить имидж феминизма в большом свете, а продвигать принятие их -вот, по мнению сексуально-либеральных феминисток, необходимое условие освобождения женщин.

См. также

О сексуально-либеральном феминизме высказывались постмодернистская писательница Кэти Акер, порноактриса Нина Хартли, канадская анархистка-индивидуалистка Вэнди Макэлрой, новозеландская певица Лорд и другие.

Тема поддерживается несколькими женскими коммерческими организациями и НКО, среди которых наиболее крупной является основанная в 1989 году британская социальная сеть «Феминисты против цензуры».

Феминистская порногафия занимает небольшую, но развивающуюся нишу в порноидустрии. Так с 1986-го по 2006-й годы в США выпускался лесбийский эротический журнал On Our Backs, в Канаде в 2006 году была учреждена кинонаграда за феминистскую порнографию Feminist Porn Award, а в 2009 году аналогичная награда PorYes на другом кинофестивале была впервые вручена в Германии.

Дополнительная литература

• [books.google.co.uk/books/about/Jane_Sexes_It_Up.html?id=VlgvnIS87AQC&redir_esc=y/ Jane Sexes It Up: True Confessions of Feminist Desire]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Сексуально-либеральный феминизм

Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.