Секундный маятник

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Секундный маятник — маятник, период колебаний которого составляет точно 2 секунды; одна секунда для отклонения от одного крайнего положения до другого и одна секунда для возвращения обратно (частота колебаний 1/2 Гц). Груз маятника подвешен на оси так, что он может свободно качаться[1]. Колебания маятника совершаются под действием силы тяжести, силы упругости и силы трения. Во многих случаях силой трения можно пренебречь, а от сил упругости (либо сил тяжести) абстрагироваться, заменив их связями. После того как маятник смещается в сторону от положения равновесия, благодаря силе земного притяжения он возвращается обратно к положению равновесия. Время одного полного цикла качания маятника, то есть время, затрачиваемое маятником на движение от одного крайнего положения до возврата в то же положение, называется периодом колебаний. Длительность периода качания маятника зависит от его длины, а также, в незначительной степени, от распределения груза (расположение момента инерции относительно собственного центра масс) и амплитуды (размаха) качания маятника.

При ускорении свободного падения, равном стандартному значению[en]* (9,80665 м/с2), длина секундного маятника составляет 0,994 метра (39,1 дюйма). Эта величина впервые была установлена французским математиком М. Мерсенном в 1644 году. В 1660 году Лондонское королевское общество предложило использовать длину секундного маятника в качестве универсальной стандартной единицы длины, для которой в 1675 году итальянский изобретатель и метролог Тито Ливио Бураттини предложил специальное название — метр, но идея об универсальной единице измерения в то время не была поддержана, и лишь в XVIII веке получила дальнейшее развитие.

Во время экспедиции в Южную Америку 1671—1673 годов французский астроном Ж. Рише установил, что на широте +5° период колебаний секундного маятника увеличивается по сравнению с тем, который наблюдается в Париже, расположенном на 48-м градусе широты (что было первым прямым доказательством уменьшения силы тяжести по мере приближения к экватору). С учётом выявленной зависимости в 1790 году французский государственный деятель Ш. Талейран предложил установить величину стандартной единицы длины равной длине секундного маятника на широте 45°[1]. В том же году Томас Джефферсон предложил в рамках задуманной им реформы системы мер в США[en] ввести меру длины, равную одной трети длины секундного маятника, назвав её «фут» (англ. foot)[2].

В 1670 году Уильям Клемент использовал секундный маятник в своей оригинальной версии маятниковых часов Х. Гюйгенса, создав напольные часы, которые могли отсчитывать секунды[3].



См. также

Напишите отзыв о статье "Секундный маятник"

Примечания

  1. 1 2 [www.roma1.infn.it/~dagos/history/sm/node3.html Seconds pendulum]
  2. Cochrane Rexmond. Appendix B: The metric system in the United States // [nvl.nist.gov/nvl2.cfm?doc_id=505 Measures for progress: a history of the National Bureau of Standards]. — U.S. Department of Commerce, 1966. — P. 532.
  3. [illumin.usc.edu/article.php?articleID=64&page=2 Long Case Clock: Pendulum]

Отрывок, характеризующий Секундный маятник

Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.