Туре, Ахмед Секу

Секу Туре Ahmed Sékou Touré<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Секу Туре наносит визит в Вашингтон.</td></tr>
Президент Гвинеи
2 октября 1958 — 26 марта 1984
Предшественник:	Должность учреждена
Преемник:	Лансана Конте
Министр иностранных дел Гвинеи
2 октября 1958 — 29 января 1961
Предшественник:	Должность учреждена
Преемник:	Луи Лансана Беавоги
Вероисповедание:	Ислам
Рождение:	9 января 1922(1922-01-09) Фарана, Гвинея
Смерть:	26 марта 1984(1984-03-26) (62 года) Кливленд, Огайо, США
Супруга:	Андре Туре
Партия:	Демократическая партия Гвинеи
Награды:

Ахме́д Секу́ Туре́ (1922—1984) — гвинейский политический, государственный и общественный деятель, писатель, борец с колониализмом, первый президент Гвинеи с 2 октября 1958 по 26 марта 1984 года.

Биография

Родился 9 января 1922 года в городке Фарана во Французской Гвинее в крестьянской семье народа малинке. Приходился внуком известному лидеру антиколониальной борьбы народов Западного Судана Самори Туре, в 1884—1898 возглавлявшему сопротивление французской колонизации.

Ахмед Секу Туре проучился два года в Педагогическом лицее в центре колонии Конакри, однако в 1937 году был исключён за революционную деятельность (участие в забастовках). В 1945 году становится соучредителем объединения рабочих, в 1946 — вице-президентом Африканского демократического объединения, боровшегося за независимость стран Западной Африки. В 1947 году создал Демократическую партию Гвинеи, им же и возглавленную в 1952 году. С 1948 года был генеральным секретарём гвинейской секции Всеобщей конфедерации труда Франции, с 1950 года — генеральным секретарём Координационного комитета профсоюзов ВТФ во Французской Западной Африке, а с 1956 года — Всеобщей конфедерации трудящихся Чёрной Африки.

В 1956 году Ахмед Секу Туре был избран депутатом Национального собрания Франции и мэром Конакри, что позволило ему повести бескомпромиссную борьбу за предоставление Гвинеи независимости. На посту Президента Гвинеи (с момента провозглашения её независимости 2 октября 1958 года) проводил радикальные социалистические преобразования, предусматривавшие активную индустриализацию и создание промышленных гигантов при помощи советских специалистов. Значительно были расширены права женщин — вплоть до учреждения «женсоветов».

Ахмед Секу Туре выступал за полную деколонизацию Африки, борьбу с неоколониализмом, тесную интеграцию и взаимопомощь деколонизировавшихся стран, а также развитие дружественных отношений с СССР и странами социалистического лагеря. Для режима «турреанского социализма» (термин Клода Ривьера) были характерны массовые репрессии. Французские исследователи зарегистрировали 15 заявлении официальных правительственных органов о раскрытии заговоров «агентов пятой колоны империализма» все они завершились громкими политическими процессами, расправами с оппозиционерами. По подсчётам гвинейского диссидента Махмуда Ба за период с 1959 по1984 было репрессировано 50 500 граждан Гвинеи, в изгнание отправилось2 миллион 26 тысяч граждан странны то есть 35 % населения. Через один только военный лагерь Буаро в Конакри прошло 5000 заключённых.

25 апреля 1972 года передал пост главы правительства Луи Лансана Беавоги.

В 1978 году он впервые пригласил в Гвинею президента бывшей метрополии, Валери Жискар д’Эстена.

Скончался 26 марта 1984 года в госпитале Кливленд (США) во время операции.

Литература

• Ахмед Секу Туре (Люди и события) // Новое время. — М., 1968. — № 5. — С. 7.

Ссылки

• [www.prazdniki.ru/person/1/5137/]
• www.peoples.ru/state/politics/ahmed_ture/
• www.owl.ru/win/info/we_my/2000_sp/07.htm
• tsv21.narod.ru/photoalbum3.html

Отрывок, характеризующий Туре, Ахмед Секу

– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.