Селиверстов, Николай Дмитриевич

Николай Дмитриевич Селиверстов<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Пензенский губернатор
1867 — 1872
Предшественник:	Василий Павлович Александровский
Преемник:	Александр Александрович Татищев
Рождение:	1830(1830) Симбирская губерния
Смерть:	17 октября 1890(1890-10-17) Париж
Род:	Селиверстовы
Военная служба
Звание:	генерал-лейтенант
Награды:

Николай Дмитриевич Селиверстов (1830, Симбирская губерния — 17 октября 1890, Париж) — пензенский губернатор (1867—1872), генерал-лейтенант, тайный советник, почётный опекун.

Биография

Николай Дмитриевич Селиверстов, крупный землевладелец и предприниматель, происходил из старинного дворянского рода. В 1847 году Селиверстов окончил Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, после чего был зачислен в лейб-гвардии Гусарский полк. Участвовал в Крымской войне 1853—1856 годов. С 1856 года — чиновник по особым поручениям при шефе жандармов и начальнике 3-го отделения В. А. Долгорукове; с 1861 года — при министре внутренних дел А. Е. Тимашеве.

В 1864 году — начальник штаба войск, расположенных в Симбирской, Саратовской, Самарской и Казанской губерниях. В 1867 году в чине генерал-майора был назначен пензенским губернатором. Николай Дмитриевич оставил заметный след в истории Пензенской губернии, всемерно содействовал созданию земства. При нём в Пензе было открыто несколько образовательных учреждений: в 1867 году — земская фельдшерская школа (ныне Пензенское медицинское училище), в 1870 году — Первая женская гимназия (в которой училась Надежда Ладыгина-Котс), в 1871 году — мужская прогимназия (впоследствии — 2-я мужская гимназия, в которой учились Вячеслав Карпинский, Всеволод Мейерхольд и Иван Мозжухин и др.), начал действовать механический завод Крюгера и другие предприятия, была учреждена ссудно-сберегательная касса при казённой палате и казначействе.

За свои заслуги перед губернией был удостоен в 1870 году звания почётного гражданина Чембара, Нижнего Ломова, Керенска, Городища, а в 1871 году — Пензы. Кроме того, в Кузнецком и Нижнеломовском уездах ему присвоили звание почётного мирового судьи. В марте 1872 года по состоянию здоровья был освобождён от должности губернатора и зачислен в запасные войска, после чего выехал за границу.

В апреле 1875 года вышел в отставку с военной службы с присвоением чина генерал-лейтенанта, затем был переименован в тайные советники и назначен почётным опекуном Московского присутствия Опекунского совета. В марте 1878 года был переименован в генерал-лейтенанты и назначен товарищем главного начальника 3-го отделения и шефа жандармов Мезенцова. После его убийства, в августе-октябре 1878 года временно исполнял обязанности начальника 3-го отделения и шефа Отдельного корпуса жандармов. В этом же году был награждён орденом Св. Владимира 2-й степени. Был инициатором передачи по подсудности дел о революционных террористах в военно-полевые суды. В конце 1878 года оставил службу в 3-м отделении и был назначен почётным опекуном Опекунского совета в Санкт-Петербурге. Числился по армейской кавалерии, жил за границей, служебного содержания не получал.

17 октября 1890 года в номере гостиницы в Париже застрелен польским социалистом Станиславом Падлевским (род. 1857). Перед этим — по слухам, передаваемым А. Ф. Кони — Селиверстов «добровольно принял на себя обязанности главы политического сыска по отношению к проживавшим в Париже русским эмигрантам».

Селиверстов владел имениями в Тульской, Тамбовской и Саратовской губерниях, землёй и лесом в Пензенской губернии; домами в Москве, Пензе и Саратове; конным, мериносовым, чугунно-плавильным, кожевенным, клеевым и другими заводами, суконной фабрикой и механической мастерской в Саратовской губернии.

По завещанию Селиверстова городу Пензе были оставлены 300 тыс. рублей для открытия рисовальной школы (ныне Пензенское художественное училище им. К. А. Савицкого), а также библиотека и богатая коллекция картин и антиквариата, ставшая основой Пензенской картинной галереи.

Семья

Николай Дмитриевич был женат на Каваньковой — дочери тайного советника, фрейлине императорского двора. Брак был расторгнут Святейшим синодом с «дозволением мужу вступить в новое супружество».

Литература

• [vivaldi.nlr.ru/bx000010295/view#page=854 Селиверстов Николай Дмитриев.] // Список генералам по старшинству. Исправлено по 5-е апреля. — СПб.: Военная типография, 1868. — С. 827.
• [vivaldi.nlr.ru/bx000010300/view#page=619 Селиверстов Николай Дмитриевич] // Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е ноября. — СПб.: Военная типография, 1873. — С. 592.
• [vivaldi.nlr.ru/ab000000165/view#page=558 Селиверстов Николай Дмитриевич] // Список гражданским чинам первых трех классов. Исправлен по 1-е октября 1877 года. — СПб.: Типография Правительствующего сената, 1877. — С. 540—541.
• [vivaldi.nlr.ru/bx000010352/view#page=460 Селиверстов Николай Дмитриевич] // Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е июля. — СПб.: Военная типография, 1878. — С. 432.
• [vivaldi.nlr.ru/bx000010353/view#page=462 Селиверстов Николай Дмитриевич] // Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е января. — СПб.: Военная типография, 1879. — С. 432.
• [vivaldi.nlr.ru/bx000010382/view#page=220 Селиверстов Николай Дмитриевич] // Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е мая. — СПб.: Военная типография, 1889. — С. 190.
• «Пензенская энциклопедия». НИ «Большая Российская энциклопедия», Москва, 2001, с. 546.
• Колпакиди А., Север А. Спецслужбы Российской империи. — М.: Яуза Эксмо, 2010. — С. 145 - 147. — 768 с. — (Энциклопедия спецслужб). — 3000 экз. — ISBN 978-5-699-43615-6.
• Лурье Ф. М. Полицейские и провокаторы. СПб, 1992.
• Новицкий В. Д. Из воспоминаний жандарма. М, 1991.
• Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. М., 1993.
• Троицкий Н. А. Безумство храбрых. М., 1978.
• А. Фатыхова, С. Шишлов. Картинная галерея им. Н. Д. Селиверстова (1892—1897). // Пензенский временник любителей старины. 1992. № 4, 5.
• Формулярный список о службе пензенского губернатора Н. Д. Селиверстова // Пензенский временник любителей старины. № 5.

Отрывок, характеризующий Селиверстов, Николай Дмитриевич

Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.