Сельская-Райх, Маргарита Ивановна

Маргарита (Мария) Сельская-Райх
Марі́я Се́льська-Райх
Маргит Райх. Львов, 1917
Имя при рождении:	Маргит Райх
Место рождения:	Коломыя
Жанр:	живопись
Учёба:	Краковская академия искусств Академия изобразительных искусств (Вена) «Академия модерн» в Париже (мастерская профессора Фернана Леже)
Стиль:	конструктивизм, кубизм

Маргарита (Мария) Ивановна Сельская-Райх (настоящие имя и фамилия — Маргит Райх, укр. Марі́я Се́льська-Райх; 26 мая 1903, Коломыя, Австро-Венгрия, ныне Ивано-Франковской области Украины — 3 февраля 1980, Львов) — украинская и советская художница. Член Союза советских художников Украины (1940). Жена художника Романа Сельского.

Биография

Родилась в еврейской семье инженера Исаака Райха и Лауры Райх (урождённой Шарф). В 1918 году, будучи ещё гимназисткой, Маргит стала посещать Свободную академию искусств. После окончания Коломыйской гимназии, начальное художественное образование получила в частной «Свободной академии», основанной архитектором Л. Пидгородецким во Львове (к этому времени вся семья Райх перебралась из Коломыи во Львов).

В 1920—1921 годах обучалась во Львовской художественно-промышленной школе, позже — в Краковской академии изящных искусств (1923—1924), Венской академии (1924—1925), в 1925—1927 годах продолжила совершенствовать мастерство в «Академии модерн» в Париже (мастерская профессора Фернана Леже) и у Амеде Озанфана. Дебютом Райх стала выставка картин в парижском «Салоне независимых» в 1926 году. В этот период она творила под влиянием Ренуара и создавала картины в стиле смеси импрессионизма, кубизма и конструктивизма.

В 1931 году Магрит сочеталась гражданским браком с художником Романом Сельским и стала Маргаритой Райх-Сельской. В 1930-х годах работала как независимый художник, была одним из основателей и членом молодёжного объединения художников «Artes» и львовского профессионального союза художников-пластиков (1933—1939), входила в Ассоциацию независимых украинских художников (АНУМ). С 1940 года — член Союза советских художников Украины (СРХУ).

В годы Второй мировой войны с 1942 года — узница Яновского концлагеря. Друзья помогли ей тайно покинуть лагерь, чем спасли жизнь. Скрываясь от ареста, до конца войны жила под чужим именем и с фиктивными документами.

Маргарита Райх-Сельская стала представительницей направления, которое получило название «украинский колоризм», и создавала портреты, натюрморты и пейзажи. Активная участница многих художественных выставок. Похоронена во Львове на Лычаковском кладбище.

Творчество

Представитель художественного направления, известного, как «украинский колоризм».

Автор многочисленных портретов, натюрмортов, пейзажей, среди которых

• «Девушка» (1939),
• «Пейзаж с Гуцульщины» (1956),
• «Гуцульский натюрморт» (1960),
• «Морской пейзаж» (1963),
• «Пейзаж Белгорода» (1965),
• «Скрипач» (1966),
• «Сбор винограда» (1966),
• «Вышивальщица» (1968),
• «Крымский пейзаж» (1965),
• «Карпатский мотив» (1965),
• «Мальвы» (1969),
• «Галя» (1969).

М. Сельская-Райх написала портреты Леси Украинки, И. Вильде, И. Свенцицкого, жены художника И. Труша — А. Труш-Драгомановой.

На творчество М. Сельской-Райх заметное влияние оказали западноевропейские художественные направления, особенно конструктивизм и кубизм. Картины художницы отличаются оригинальностью как цветового, так и композиционного решения. Почти все её полотна были композициями с глубоким философским смыслом, поражающие своей завершенностью, уравновешенностью построения, эмоциональной выразительностью и декоративностью красок.

Произведения М. Сельской-Райх выставлялись во Львове, Киеве, Москве, Варшаве, Кракове, Лодзи, Познани, Париже и др.

Ссылки

• [berkovich-zametki.com/2007/Zametki/Nomer11/Kojfman1.htm В. Койфман. Этюды о художниках. Украинская художница Маргит Сельская, или история еврейской девушки из Коломыи.]
• [all-paintings.livejournal.com/81796.html Картины М. Сельской-Райх]

Отрывок, характеризующий Сельская-Райх, Маргарита Ивановна

– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.