Семевский, Василий Иванович

Василий Иванович Семевский
Псевдонимы:	В.И.С.; В.С.
Дата рождения:	25 декабря 1848 (6 января 1849)(1849-01-06)
Место рождения:	Полоцк, Витебская губерния, Российская империя
Дата смерти:	21 сентября (4 октября) 1916(1916-10-04) (67 лет)
Место смерти:	Петроград, Российская империя
Гражданство:	Российская империя
Род деятельности:	историк либерально-народнического направления, редактор, общественный деятель,публицист,журналист
Годы творчества:	1874—1916
Язык произведений:	русский
Дебют:	«Литература Екатерининского юбилея», 1874 год
Премии:	Уваровская премия Академии наук (1889 год), Самаринская премия (1898 год)
Награды:	Большая золотая медаль Вольного экономического общества (1889 год)

Васи́лий Ива́нович Семе́вский (25 декабря 1848 [6 января 1849] — 21 сентября [4 октября] 1916) — русский историк либерально-народнического направления, доктор русской истории, профессор, автор работ по социальной истории и истории передовой общественной мысли в России XVIII — первой половины XIX вв., по истории крестьянства, основатель и редактор журнала «Голос минувшего», общественный деятель. Происходил из дворянского рода Семевских, брат историка М. И. Семевского.

Биография

Юность

Василий Семевский учился с 1859 по 1863 год во Втором кадетском корпусе, а затем в 1-й петербургской гимназии, которую кончил в 1866 году с золотой медалью. По окончании гимназии поступил в Санкт-петербургскую медико-хирургическую академию, где обучался в течение двух лет. После этого он поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, который окончил в 1872 году. В университете определились научные интересы Василия: история русского крестьянства XVIII—XIX века.

Василий рано лишился родителей, его воспитанием и образованием занимался старший брат — известный историк Михаил Иванович Семевский (1837—1892). Кроме Михаила Василий имел ещё трёх братьев — Александра, Петра, Георгия и сестру Софью. Брат Александр был женат на сестре М. В. Петрашевского — Александре Васильевне.

Отношения между братьями никогда не были ровными, давала о себе знать разница в возрасте и темпераменте. Михаил на правах старшего покровительственно относился к младшему и при этом зачастую бывал резок, несправедлив к более мягкому, деликатному Василию. При этом на формирование интересов Василия самым непосредственным образом сказались профессиональные интересы старшего брата. Неудивительно, что первые статьи молодого учёного появилась в журнале М. И. Семевского «Русская старина»: «Литература Екатерининского юбилея», «Княгиня Екатерина Романовна Дашкова» (обе 1874 год), «Крепостные крестьяне при Екатерине II», (1876 год), «Александр Григорьевич Ильинский», (1878 год).

Научная карьера

В 1881 году в VIII томе «Записок» историко-филологического факультета Петербургского университета была представлена магистерская диссертация «Крестьяне при Екатерине II», которую ему удалось защитить только в Московском университете, поскольку профессор Петербургского университета К. Н. Бестужев-Рюмин препятствовал в постановке на защиту его диссертации.

И всё же с 1882 года он начинает читать лекционный материал в Санкт-Петербургском университете в качестве приват-доцента (им были читан курс русской истории). В 1886 году он был отстранён от преподавания на кафедре по причине т. н. «вредного направления». Распоряжение на отстранение Семевского отдал министр народного просвещения И. Д. Делянов с подачи К. Н. Бестужева-Рюмина. В условиях реакции 80-х годов пробуждение интереса студентов к серьёзному изучению судеб русского крестьянства и к социально-экономическим условиям его жизни считалось неуместным. Отныне историк был обречён на кабинетную деятельность, а со студентами вынужден был заниматься исключительно на дому.

В 1889 году опять-таки в Московском университете он защищает докторскую диссертацию по русской истории: «Крестьянский вопрос в XVIII и первой половине XIX века». Здесь Семевским были рассмотрены большинство существенно важных проектов раскрепощения крестьян, высказывавшиеся и подготавливавшиеся В. В. Голицыным, Петром Первым, В. Н. Татищевым, Екатериной II, Александром I, Николаем I, декабристами и другими просвещенными людьми того времени. Он проанализировал конкретные меры и законопроекты по изменению положения крестьян, деятельность Вольного экономического общества, а также целого ряда комиссий, изучавших крестьянский вопрос. Показал деятельность секретных комитетов, занимавшихся крестьянским вопросом при Николае I, отражение крестьянского вопроса в русской литературе и науке, в деятельности революционных обществ. Он затронул и другой очень важный аспект проблемы: формы протеста крестьян против угнетения — побеги, поджоги, насилие над помещиками и т. д.

За эту работу он был награждён Академией наук Уваровской премией, а Вольное экономическое общество представило его к большой золотой медали.

Значение трудов В. И. Семевского

В русской исторической науке до Семевского история крестьянства отдельно никем не рассматривалась. Семевский делает следующее заключение: теоретическая основа раскрепощения крестьянства была выработана лучшими представителями передовой русской интеллигенции; программа освобождения крестьян, выдвинутая русской интеллигенцией, позднее сделалась и правительственной программой, хотя бы и с существенными оговорками, так крестьянам не была сохранена вся та земля, которая была им предоставлена помещиками в пользование.

С точки зрения марксистов, Семевский идеализировал крестьянскую общину, неправильно объяснял причины отмены крепостного права и т. п.

Историки немарксисстского толка сходятся в том, что Семевский изучал историю крестьянства и освободительного движения в России с демократических позиций, с привлечением огромного фактического материала, не делая широких обобщений и считая, что объективное изложение фактов само по себе приводит к правильным выводам. Труды его сохраняют значение в качестве свода большого и достоверного фактического материала.

Журналист, путешественник и общественный деятель

В 1880—1890 годы помимо «Русской старины» Семевский много сотрудничал в «Отечественных записках», «Устоях», «Русской мысли», «Вестнике Европы», «Русских ведомостях», «Историческом обозрении».

В 1886 году умирает известный педагог и детский писатель В. И. Водовозов. Семевский был его учеником и другом. Спустя два года он женится на его вдове — Елизавете Николаевне Водовозовой, (рожд. Цевловской), известной шестидесятнице, также детской писательнице и педагоге. Она переживёт обоих мужей и свою совместную жизнь с В. И. Водовозовым и с В. И. Семевским опишет позднее в мемуарной книге «На заре жизни», а также в отдельных мемуарных очерках.

В 1891 году Семевский по инициативе Иннокентия Сибирякова предпринял путешествие по Сибири для знакомства с местными архивами. Помимо архивных данных его интересовало также современное положение рабочих на золотых приисках Якутии, и ему удалось собрать массу фактического материала для своего исследования «Рабочие на сибирских золотых промыслах», которое появилось на страницах «Русской мысли» в 1893 — 1894 годах и в окончательном виде в 1898 году. За эту работу учёный был удостоен Самаринской премии.

В 1890-х годах Семевский принимает участие в деятельности Исторического общества при Петербургском университете, созданного профессором Н. И. Кареевым, чьи заседания также проходили на историко-филологическом факультете, в них принимали участие А. С. Лаппо-Данилевский, И. В. Лучицкий, Н. П. Павлов-Сильванский, Е. В. Тарле, Б. Д. Греков. С 1894 по 1896 год Семевский был заместителем председателя этого общества.

Семевский — автор статей в ЭСБЕ о декабристах: И. Д. Якушкине, С. П. Трубецком, Н. И. Тургеневе, В. И. Штейнгале, а также о М. М. Сперанском, Н. А. Спешневе, Фурье и фурьеризме и т. д.

Василий Иванович — активный участник многочисленных обществ петербургской интеллигенции. С 1880 года он состоял членом Общества любителей российской словесности, с 1895 года — член Вольного экономического общества. С этого же года он стал секретарём отдела для содействия самообразованию в комитете педагогического музея военно-учебных заведений. Он был также членом правления Литературного фонда.

В 1892 году скоропостижно скончался старший брат Василия — Михаил. Близкие Василия Ивановича предполагали, что старейший исторический журнал «Русская старина» перейдёт по наследству ему, однако окружение Михаила Ивановича распорядилось иначе: журналом завладели иные люди. Правда, Василий к этому времени давно отдалился от консервативного предприятия своего брата и печатался исключительно в радикальных, народнических или либеральных изданиях.

Последние годы

С начала первой русской революции его общественная деятельность ещё более активизируется. Он вступает в Союз освобождения, оказывается делегатом II-го съезда этого либерального движения (20-22 октября 1904 года, Петербург); принимает участие в акциях протеста петербургской интеллигенции против репрессивных мер правительства. Как и другие участники депутаций к правительству накануне 9 января 1905 года, он арестовывается и на две недели заключается в Петропавловскую крепость. С этого года он — председатель Комитета помощи освобождённым узникам Шлиссельбургской крепости, чьи обращения совместно с Н. Ф. Анненским и В. Я. Богучарским он публиковал на страницах журнала «„Былое“», и член Комитета по оказанию помощи политссыльным.

К этому времени Семевский идеологически давно примкнул к либерально-народническому «Русскому богатству», много и охотно печатается в «Былом» и «Минувших годах» В. Я. Богучарского и П. Е. Щёголева — журналах, специализировавшихся на истории освободительного движения. В 1906 году он стал одним из создателей партии народных социалистов (иначе говоря, Трудовой народно-социалистической партии, «энесы» или просто «трудовики») и членом её ЦК.

С наступлением новой реакции «Былое» и пришедшие ему на смену «Минувшие годы» были закрыты правительством. В. И. Семевского не оставляет мечта возглавить собственный исторический журнал по примеру своего старшего брата. Эта мечта смогла осуществиться только в 1913 году, когда начал выходить их совместный с С. П. Мельгуновым ежемесячник «Голос минувшего». Журнал этот оставил заметный след в отечественной историографии, правда Василию Ивановичу удалось в нём потрудиться немоногим более двух с половиной лет — осенью 1916 года он умирает. Журнал под редакцией Мельгунова продолжает выходить с перерывами все революционные годы и далее вплоть до НЭПа, уже в Советской России, пока не закрылся окончательно в 1923 году. С эмиграцией Мельгунова он продолжился за границей: «Голос минувшего на чужой стороне» (с 1926 года). Похоронен Василий Иванович Семевский в Петрограде на Литераторских мостках Волковского кладбища. Журнал «Голос мунувшего» в октябрьском номере 1916 года перепечатал все отклики на смерть Василия Ивановича, появившиеся в русской печати.

• С. П. Мельгунов. — Голос минувшего, 1916, сентябрь;
• С. П. Мельгунов. — Историк-гражданин. — Голос минувшего, 1916, октябрь;
• А. М. Горький. — Летопись, 1916, октябрь;
• Л. Ф. Пантелеев. — Памяти В. И. Семевского. — Голос минувшего, 1917, сентябрь-октябрь;
• С. Г. Сватиков. — Памяти В. И. Семевского. 1848—1916. — Ежемесячный журнал, 1916, сентябрь-октябрь.
• А. А. Корнилов — Василий Иванович Семевский и его исторические труды. — Вестник Европы. 1916, ноябрь;

Библиография книг

• [dlib.rsl.ru/viewer/01003653826#?page=1 В. И. Водовозов : Биогр. очерк.] — Санкт-Петербург : тип. Ф. С. Сущинского, 1888. — 170
• Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II, т. 1—2, СПБ, 1881—1901;
• Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX в., т. 1—2, СПБ, Типография Товарищества «Общественная Польза», 1888; Том 1. Крестьянский вопрос в XVIII и первой четверти XIX века. [6], LIII, 517, [6] с.; Том 2. Крестьянский вопрос в царствование Императора Николая. [4], 625, [2] с.;
• Несколько слов о В. Н. Каразине. — СПб., 1893.
• На сибирских золотых промыслах. — СПб., 1896.
• Рабочие на сибирских золотых промыслах, т. 1—2, СПБ, 1898;
• Общественные движения в России в первую половину XIX века. Том 1. Декабристы. СПб., Книгоиздательство М. В. Пирожкова, 1905;
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003762308#?page=1 Политические и общественные идеи декабристов]., СПБ, 1909;
• Кирилло-Мефодиевское общество. 1846—1847 гг., [М., 1918];
• М. В. Буташевич-Петрашевский и петрашевцы, ч. 1, М., 1922.

Библиография статей

• Литература Екатерининского юбилея. — Русская старина, 1874, апрель;
• Княгиня Екатерина Романовна Дашкова. — Русская старина, 1874, т. IX, стр. 407—430;
• Крепостные крестьяне при Екатерине II. — Русская старина, 1876;
• Сельский священник во второй половине XVIII века. — Русская старина, 1877, т. XIX;
• Волнение крестьян, приписанных к олонецким заводам, в 1769—1771 гг. — «Древняя и Новая Россия», 1877, июнь, июль;
• Александр Григорьевич Ильинский, (Некролог). — Русская старина, 1878, т. XXI;
• Крестьяне вотчин духовенства во второй половине XVIII века. — Русская мысль 1882, сентябрь, октябрь;
• Домашний быт и нравы крестьян во второй половине XVIII века — Устои, 1882, декабрь;
• Пожалование населенных имений при императоре Павле. — Русская старина, 1882, декабрь;
• Крестьянский вопрос в царствование Императора Николая. — Русская мысль, 1884, июнь, октябрь, ноябрь, декабрь, 1885, февраль, март, май, июнь, июль, сентябрь, ноябрь, 1886, март, апрель, июнь, октябрь, декабрь;
• Н. И. Костомаров, 1817—1885 г. Историко-биографический очерк. — Русская старина, 1886, т. XLIX, стр. 181—212;
• В. И. Водовозов. Биографический очерк. — Вестник Европы, 1887, ноябрь, декабрь; Отдельное издание с добавлениями и с приложением портрета В. И. Водовозова;
• Н. Д. Хвощинская-Зайончковская (В. Крестовский-псевдоним). — Русская мысль, 1890, октябрь, ноябрь, декабрь.
• Н. Д. Хвощинская-Заинчковская. Русская старина, т. 69;
• Несколько слов о В. Н. Каразине. — Вестник Европы, 1893, февраль;
• Крепостное право и крестьянская реформа в произведениях М. Е. Салтыкова. «Сборник правоведения и общественных знаний», издан московским юридическим обществом, 1893, т. I.;
• Рабочие на сибирских золотых приисках в пятидесятых годах. — Русская мысль, 1893, октябрь, ноябрь, декабрь
• Законодательное регулирование положения рабочих на золотых промыслах. — Русская мысль, 1894, май;
• Рабочие на сибирских золотых приисках в щестидесятых годах. — Русская мысль, 1894, октябрь, декабрь;
• Крупное пожертвование в пользу рабочих. — Русские ведомости, 1894, № 97; Перепечатано отдельной брошюрой;
• Притязания золотопромышленников. — Русские ведомости, 1895, № 7;
• Несколько слов в память Николая Михайловича Ядринцева. — Русская мысль, 1895, январь;
• Необходимость отмены телесных наказаний. — Русская мысль, 1896, февраль, март;
• Из истории общественных течений в России в XVIII в. и первой половине XIX в. Историческое обозрение, т. IX. См. «Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского петербургского университета», 1869—1894 г. (т. II, 1898);
• Горнозаводские крестьяне во второй половине ХVIII века. — Русская мысль, 1900, январь, апрель;
• В. Р. Щиглев. (Некролог). — Русские ведомости, 1903, № 297;
• Вопрос о преобразовании государственного строя России в ХVIII и первой четверти ХIХ века. (Очерк из истории политических и общественных идей) — Былое, 1906, январь, февраль, март;
• Пожалования населённых имений в царствование Екатерины II. Очерк из истории частной земельной собственности в России. — Журнал для всех, 1906, апрель, май;
• Волнение в Семёновском полку в 1820 году. — Былое, 1907, январь, февраль, март;
• Иосиф Викторович Поджио. — Галерея шлиссельбургских узников. Часть 1. — СПб., 1907
• Николай Александрович Гулак. — Галерея шлиссельбургских узников. Часть 1. — СПб., 1907
• Декабристы-масоны. — Минувшие годы, 1908, февраль, март, май-июнь.
• Новый французский труд по истории России ХVIII-го и ХIХ-го столетий. — Русское богатство, 1910, декабрь;
• Н. Г. Чернышевский о крестьянском вопросе. — Русские ведомости, 1911, № 40;
• У могилы П. Ф. Якубовича. — Русское богатство, 1911, апрель;
• Кирилло-Мефодиевское общество 1846-47 гг. — Русское богатство, 1911, май, июнь;
• К истории 1812 года. — Русские ведомости, 1912, № 34;
• К характеристике Н. Ф. Анненского. — Русское богатство, 1912, август;
• Крестьянский вопрос в литературе Екатерининского времени. — в сб. «Великая реформа». Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем. Юбилейное издание. В шести томах. Т. 1. — М.: Изд. товарищества И. Д. Сытина, 1911;
• Декабристы и крестьянский вопрос. — в сб. «Великая реформа». Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем. Юбилейное издание. В шести томах. Т. 2. — М.: Изд. товарищества И. Д. Сытина, 1911;
• Петрашевцы и крестьянский вопрос. — в сб. «Великая реформа». Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем. Юбилейное издание. В шести томах. Т. 3. — М.: Изд. товарищества И. Д. Сытина, 1911;
• М. В. Буташевич-Петрашевский в Сибири. — Голос минувшего, 1915, май.
• Волнения крестьян в 1812 г. и связанные с Отечественной войною /Отечественная война и русское общество. М., 1912 г., Т.V,с.74-113.

См. также

• Великая реформа

Ссылки

• И. М. Кр. (Краснопёров И. М.) Семевский, Василий Иванович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [az.lib.ru/w/wodowozowa_e_n/text_0010.shtml Водовозова Е. Н. На заре жизни].
• «Русские ведомости». 1863—1913. Сборник статей. М., 1913 г.
• [isaran.ru/?q=ru/fund&ida=1&guid=6A0F1ACC-1F15-3426-BCCA-58C8A30F845B Фонд Семевского Василия Ивановича] на сайте Архива РАН

Литература

• Z. (Алексей Н. Веселовский) — Диспут г. В. И. Семевского в Москве. — Вестник Европы, 1882, май;
• А.В-н (А. Н. Пыпин) — История крестьянского вопроса в России. «Крестьянский вопрос в России» В. И. Семевского. — Вестник Европы, 1888, июль.
• Историография истории СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции, 2 изд., М., 1971, с. 290—94;
• Волков С. И., — В. И. Семевский. (К научной биографии), История СССР, 1959, № 5;
• Критский Ю. М., — В. И. Семевский и цензура, История СССР, 1970, № 3;
• История исторической науки в СССР. Дооктябрьский период. Библиография, М., 1965.

Отрывок, характеризующий Семевский, Василий Иванович

– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.