Семеняко, Юрий Владимирович

Юрий Владимирович Семеняко белор. Юрый Уладзіміравіч Семяняка
Основная информация
Дата рождения	26 ноября 1925(1925-11-26)
Место рождения	Минск, БССР, СССР
Дата смерти	16 июля 1990(1990-07-16) (64 года)
Место смерти	Минск, БССР, СССР
Страна	СССР СССР
Профессии	композитор, кинокомпозитор
Сотрудничество	ВИА «Песняры», «Лявоны», «Чаровницы», «Верасы», Наталия Гайда
Награды

Ю́рий Влади́мирович Семеня́ко (белор. Ю́рый Уладзі́міравіч Семяня́ка; 1925—1990) — белорусский советский композитор. Лауреат Государственной премии БССР (1972). Народный артист БССР (1974).

Биография

Родился 26 ноября 1925 года в Минске. Окончил Белорусскую государственную консерваторию им. А. В. Луначарского по классу композиции профессора Анатолия Богатырёва (1941).

Участник Великой Отечественной войны, на фронте с августа 1944 года.

С 1946 по 1956 год — концертмейстер в ансамбле (затем — Государственная академическая хоровая капелла Белорусской ССР) под управлением Г. Р. Ширмы. В этот период написаны первые песни «Ой, шумяць лясы зялёныя» и «Явар i калiна».

С 1946 по 1951 годы жил и работал в Гродно (Республика Беларусь), часто встречался с учениками и педагогами школы. Именно его имя, начиная с 1995 года, стала носить музыкальная школа.

В 1976—1978 годы заместитель председателя, в 1978—1980 годы — председатель правления Союза композиторов Белорусской ССР.

Награды и звания

• заслуженный деятель искусств БССР (1962)
• Государственная премия БССР (1972)
• народный артист БССР (1974)
• орден Отечественной войны II степени (6.4.1985)

Творчество

Написал более 300 песен, 5 оперетт, 4 оперы, музыку к кинофильмам.

Работал в вокально-симфоническом, камерно-инструментальном, камерно-вокальном и песенном жанрах. Из его произведений формировались репертуары ВИА «Песняры», «Лявоны», «Верасы».

Был известен в первую очередь как поэт-песенник, преимущественно писал музыку на стихи белорусских поэтов Максима Богдановича, Якуба Коласа, Янки Купалы, Максима Танка, Петруся Бровки, Алеся Бачило, Адама Русака, Геннадия Буравкина, Владимира Каризны, Эди Огнецвет. Получили популярность многие лирические и патриотические песни Ю. В. Семеняко («Ой, шумят леса зеленые», «Застольная», «Помнишь, милый мой, денёчки», дуэт «Явор и калина», «Ты мне вясною прыснілася», «Не за вочы чорныя», «Якая ты цудоўная, Радзіма», «Я сэрцам з табой», «Беларусь — мая песня», «Люблю цябе, Белая Русь», «Расцвітай, Беларусь»).

Излюбленными жанрами композитора были опера и музыкальная комедия. Опера Ю. В. Семеняко «Колючая роза» (1960) стала первым в Белоруссии оперным произведением на современную тематику. Композитор был одним из первопроходцев в белорусской музыке жанра оперетты (оперетта «Сцяпан — вялікі пан» и оперетта-водевиль «Неделя вечной любви»).

Одной из вершин в творчестве композитора стала опера-поэма «Зорка Венера», созданная по мотивам произведений Максима Богдановича. Итогом творчества композитора можно считать последнюю оперу Ю. В. Семеняко «Новая земля», написанная по мотивам одноимённой поэмы Якуба Коласа. Значительным достижением Ю. В. Семеняко является музыкальная комедия «Павлинка» (по одноимённой пьесе Янки Купалы).

Сочинения

• Оперы: «Колючая роза» (1960), «Когда опадают листья» (1968), «Звезда Венера» (1970), «Новая земля» (1978)
• Сценическая музыка: «Третье поколение» (по роману К. Чорного, Бобруйск, 1959), «Над волнами Серебрянки» (H. Козел, Минск, 1960), «Серебряная табакерка» (1961), «Маринка-красавица» (1962), «Приключения Незнайки» (1964), «Заячья школа» (1964), «Три поросенка» (1964), «Вечный огонь» (1964), «Поднятая целина» (по одноимённому роману М. Шолохова, Минск, 1962), «Рябиновое ожерелье» (Бобруйск, 1964), «Мурин бор» (1966), «Каваль-ваявода» (1968), «Поёт жаворонок» (Бобруйск, 1969, 2-я ред. Минск, 1971), «Золотая медаль» (по мотивам произведения И. Шамякина, Минск, 1972), «Павлинка» (Минск, 1973), «Неделя вечной любви» (оперетта-водевиль, Минск, 1975), «Степан — великий пан» (детский, Минск, 1979)
• Кантаты: «Ясные дороги» (сл. П. Трус, Я. Колас, М. Танк, 1957), «Памяти Константина Заслонова» (сл. Н. Алтухов, 1958), «Город юности» (сл. А. Бачило, 1964), «Величальная Минску» (сл. П. Хорьков, 1967), «Земля моя» (сл. В. Каризна, 1977), «В венок Максиму Богдановичу» (1980)
• Оркестровая музыка: «Молодёжная увертюра» (1962), «Увертюра» (1961), «Праздник молодёжи» (1976)
• Камерно-инструментальная музыка: «Фортепьянное трио» (1955)
• Вариации для колоратурного сопрано с симфоническим оркестром (сл. народные, 1970)
• Сюита «Родные песни» (сл. народные, 1979), «Ода Родине» (сл. О. Богданова, 1980)
• «Вальс верности» для сопрано с симфоническим оркестром (сл. В. Каризна)
• Концертная ария «Айчына» для колоратурного сопрано и симфонического оркестра (сл. Л. Куленковой, 1970)
• Романсы: «В твою светлицу» (сл. А. Путина, 1955), «Лес» (сл. Я. Колас, 1956), «Воспоминание» (сл. К. Киреенко, 1957), «Вечар асенні імгліцца» (сл. M. Машара), «Зося» (сл. А. Мицкевич), «Па-над рэчкаю» (сл. П. Приходько)
• Хоры: «Криницы» (сл. А. Бачило, 1959), «Спокойно дремлет Нарочь» (сл. М. Танк, 1960), «Бессмертие» (сл. Я. Серпин, 1960), «Хатынские колокола» (сл. А. Бачило, 1970), «Добрая ива» (сл. Н. Рыленков, 1973), «Вы слышали, как плачут деревья» (сл. П. Бровка, 1977), «А пуща шумит» (сл. Э. Волосевич, 1978), «Родник» (сл. Д. Луценко, 1980)
• Обработки белорусских народных песен для детского хора: «Лесной телеграф», «Следопыты», «Наша Зорька» (сл. М. Алтухов); «Вельмі ветлівы Мікіта», «Цыбуліна», «Зямля з блакітнымі вачамі» (сл. Э. Огнецвет); «Піянеры-дружбакі» (сл. А. Вольский); «Бярозкі ў Разліве» (сл. Е. Лось); «Зялёная песня» (сл. Н. Чернявский)
• Для хора с сопровождением: «Мы сэрцам з табой», «Вясна Радзімы», «Белая бярозка», «Бяссмерце», «Маладосць, у паход», «Гімн працы», «Ленінская праўда расцвітае» (сл. А. Бачило); «Славім мы свой край любімы», «Слухайце, людзі» (сл. П. Бровка); «Песня пра чорнае золата», «Песня пра партыю» (сл. М. Горулёв); «Вячэрняя зара» (сл. М. Гомолко); «Паходы» (сл. С. Гроховский); «Костер» (сл. В. Жохин); «Едзем на фестываль», «Песня нашай зямлі» (сл. М. Калачинский); «Беларусь мая сінявокая», «Бацькоўскую хату любіце», «Прыходзяць дзяўчаты бярозкамі», «Край наш чароўны» (сл. В. Каризна); «Флаг фестывалю» (сл. К. Киреенко); «Разам з сонцам», «Наша Гомельшчына» (сл. Э. Лякерман); «Бярозкі ў Разліве» (сл. Е. Лось); «Марш ветеранов труда» (сл. И. Малышев); «Вецер вее», «Ляціце, арлы-сокалы», «Песня пра Маладзечна» (сл. А. Русак); «Ой, шумят леса зеленые», «Две подружки», «О счастливой нашей доле» (сл. А. Ситковский); «Старана», «Песня аб Веры Харужай» (сл. Е. Янищиц)
• Для детского хора: «Вуліца Радзімы», «Жаваронкі» (сл. Э. Огнецвет); «Ластавачка-ластаўка» (сл. А. Бачило); «Прыход вясны» (сл. Г. Буравкин); «Майская песенка», «Герой чатырнаццаці гадоў» (сл. А. Вольский); «Кастрычніцкая песенька», «Паходы» (сл. С. Граховский); «Школьная падарожная», «Край любімы», «Сустрэчы пакаленняў», «Журавіны» (сл. В. Каризна); «У паходы», «Першамайская» (сл. П. Прудников); «Песня адважных» (сл. А. Русак); «У реки поет труба» (сл. А. Ситковский); «Іграй, гарманіст» (сл. М. Танк); «Турысцкая паходная» (сл. Н. Чернявский); «Мы клянёмся Веры Харужай» (сл. Е. Янищиц)
• Для ансамблей: «Дарагая мая Беларусь» (сл. А. Астрейко); «На тое ж я ручай», «Песня аб граніцы» (сл. А. Бачило); «На зямлі маіх бацькоў» (сл. С. Бондаренко); «Над Пінай» (сл. 3. Вагер); «Мінчаначка-вясняначка» (сл. Э. Волосевич); «Не забыць», «Падкажы» (сл. М. Горулёв); «Вясенняя мелодыя» (сл. М. Колочинский); «Явар і каліна» (сл. Я. Купала); «За Белаю вежай» (сл. Е. Лось); «Добры вечар», «Шолах залатых лістоў», «Добры вечар, Мінск вячэрні» (сл. Я. Пуща); «Подружки» (сл. Н. Рыленков); «Дняпро», «Клён i бярозка», «Маці дачку аддавала» (сл. А. Русак); «Вдвоем в машине», «Из Москвы агроном» (сл. А. Ситковский); «Юная бярозка» (сл. А. Ставер); «Хороши вы, годы молодые» (сл. О. Фадеев); «Дзявочая лірычная», «Помні, дружа любімы» (сл. M. Шушкевич).
• Песни: «Алые маки», «Бярозка», «Горят костры», «Мінская песенька», «Радзіма вясновая», «Старонка мая» (сл. М. Алтухов); «Крыніца любові» (сл. H. Аксёнчиц); «Мы – першакласнікі», «Цымбалісты», «Я тужыць не стану» (сл. Э. Огнецвет); «Если знаю» (сл. В. Арлов); «Свеціць месяц», «Зімовая калыханка», «Твае мне мроіліся вочы» (сл. А. Астрейко); «Беларусь – сястра Расіі», «Прызнанне», «Радзіма светлая мая» (сл. С. Бондаренко); «Балада аб горадзе-героі», «Дарыце цюльпаны», «Дзівіцца вуліца», «Краю родны», «Мілы мой, адзіны», «Мой горад», «На тое ж я ручай», «Нашы маці», «Радзіме», «Расцвітай, Беларусь», «Халастым не застануся», «Я сэрцам з табой», «Як сказалі» (сл. А. Бачило); «Быць камуністам», «Заўсёды ў сэрцы тое лета» (сл. П. Бровка); «Край мой», «Камісары», «Навек люблю i помню», «Незнаёмка», «Прылятайце, ластаўкі» (сл. Г. Буравкин); «Краю роднага краса» (сл. П. Боцу); «Беларусь – мая песня» (сл. М. Браун); «Мой яснавокі сокал» (сл. Э. Волосевич); «Вясновае здарэнне» (сл. А. Вольский); «Ой, дзяўчына» (сл. М. Василёк); «Воспоминание», «Песенка о верности» (сл. М. Горулёв); «Айчына», «Надзіна песенька» (сл. М. Гелер); «Ты адна» (сл. М. Глейзеров); «Я влюблен» (сл. А. Градов); «Пад дажджом» (сл. С. Граховский); «Вечаровы роздум» (сл. Л. Дайнеко); «Травы детства», «Когда я думаю о маме» (сл. В. Демидов); «Малююць дзеці» (сл. С. Законников); «Я шукаў цябе» (сл. Г. Колесник); «Лирическая» (сл. И. Козак); «Вальс вернасці», «Вечар усміхаецца сняжынкамі», «Дом, дзе мы нарадзіліся», «Жаночая ласка», «Журавіны», «Кастрычнік», «Крыніца дабраты», «Ленін – наша вясна», «Люблю цябе, Белая Русь», «Навагодняя песенька», «Пагранічнік», «Пачакай мяне», «Песня родная», «Сами дарагі», «Сняжынка», «Усё тут сэрцу блізка», «Цвіці, Алтай», «Чароўнае святло», «Шчасце мае», «Якая ты цудоўная, Радзіма» (сл. В. Каризна); «Гераіня зорная» (сл. Я. Крупенько); «Советская власть» (сл. В. Киняев); «Песня о Жодино» (сл. В. Кужзалевич); «Ленінскія зорачкі» (сл. Е. Лось); «Песня о Ленине» (сл. А. Лозневой); «Пярсцёнак» (сл. М. Малявко); «Тебе мое признание» (сл. Я. Непачалович); «Мой сад» (сл. А. Пашкевич); «Портрет» (сл. Р. Петренко); «З другам», «Легка йсці па той дарожцы», «Маці», «Не глядзі на другіх», «Не за вочы чорныя», «Ручаёк», «Сінічка», «Ты прыйдзеш ка мне», «Усюды мне з табой вясна» (сл. А. Русак); «Ты мне песню праспявала», «Шумяць бярозы ў парку Перамоп» (сл. Ю. Свирка); «А мне ў шчасце верыцца», «Беларусачка» (сл. А. Ставер); «Ганна», «Памяць» (сл. М. Танк); «Ліст да маці», «Чараўніца» (сл. H. Тулупова); «Песня воинов ПВО» (сл. П. Хорьков); «Родине» (сл. А. Тетивкин); «Гори, моя звезда» (сл. А. Чумаков); «Зямля мая зялёная», «Помні, дружа любімы», «Ты мне вясною прыснілася», «Березонька» (сл. М. Шушкевич); «Верабейка», «Козачка-свавольніца» (сл. С. Шушкевич); «Нарачанка» (сл. Л. Евменов); «Одна у нас Россия», «Родны дом» (сл. М. Ясень).

Композиторская фильмография

• 1960 — «Любовью надо дорожить»
• 1961 — «Песня нашей земли»
• 1963 — «Весенняя мелодия»
• 1966 — «Дороги Белоруссии»
• 1975 — «Мы — хлопцы живучие» (экранизация повести И. Серкова «Мы — хлопцы живучие»; реж. Владимир Станкевич, «Белтелефильм»)

Музыка к радио- и телеспектаклям

• «Тимур и его команда» (по одноимённой повести А. Гайдара, 1958)
• «Случайные встречи»
• «Веселый Буратино»
• «Примаки» (по произведению Я. Купалы, 1968)
• «Девчата нашего села»
• «Человек, который не родился»
• «Странное дело»
• «Далекие окна»
• «Последний шаг»
• «Плач перепёлки» (по роману И. Чигринова, 1979)

Память

• Международный конкурс молодых композиторов им. Ю. В. Семеняко
• Именем Ю. В. Семеняко названа улица в Минске
• Имя Ю.В. Семеняко постановлением Кабинета Министров Республики Беларусь №331 от 27 июня 1995 года стала носить "Детская музыкальная школа искусств №1 г.Гродно" (Республика Беларусь, г.Гродно).

Отрывок, характеризующий Семеняко, Юрий Владимирович

– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».