Семибоярщина

Семибоя́рщина — принятое историками название правительства из семи бояр периода 1610—1612 гг.

Поражение войск Василия Шуйского от войск Речи Посполитой под Клушиным (24 июня (4 июля) 1610 года) окончательно подорвало шаткий авторитет «боярского царя», однако победители не спешили захватывать Москву. Тем временем к столице подступили «воры» Лжедмитрия II.

Состояние России к моменту избрания переходного правительства

Обстоятельства таковы, что Россия оказалась одновремено:

• В состоянии войны с Речью Посполитой (с 1609 года)
• Охвачена восстанием Лжедмитрия II (с 1607 года)

Кроме того, Россия почти одновременно перенесла:

• Восстание под руководством Ивана Болотникова (в 1606—1607 годах)
• Нападение ногайцев (в 1607—1608 годах)
• Нападение крымчаков (в 1608 году)

Причины формирования переходного правительства

Последовательная цепь событий привела к возникновению периода «Семибоярщины»

• Февраль 1610 года — часть тушинских оппозиционеров под Смоленском начали переговоры с польским королём Сигизмундом о приглашении на русское царство королевича Владислава с ограничением его прав в пользу Боярской думы и Земского собора.
• Май 1610 года — двадцатитрёхлетний влиятельный русский военачальник Скопин-Шуйский умирает после пира в Москве, что приводит к усилению антишуйских настроений.
• Июнь 1610 года — часть войск русского царя терпит поражение от поляков у села Клушино, а воевода другой части войска, Валуев, соглашается на поддержку кандидатуры королевича Владислава.

Таким образом, дорога на Москву полякам была открыта. С другой стороны, из Калуги, к Москве быстро двинулся Лжедмитрий II.

Московское восстание

17 (27) июля народ, недовольный неудачами Шуйского, стал собираться под окнами царского дворца с криками «Ты нам больше не царь!». Воевода Захарий Ляпунов собрал своих людей на Лобном месте и поддержал эти требования. Заговорщики, собравшись в районе Серпуховских ворот, объявили себя Земским собором и низложили Василия Шуйского с престола, а затем насильно постригли его в монахи Чудова монастыря.

В поисках согласия

Народное восстание попыталась обуздать Боярская дума, которая узаконила бунт и предприняла попытку предотвратить союз черни с подошедшими к стенам Москвы «ворами». Бояре во главе с Мстиславским образовали временное правительство, получившее название «Семибоярщины». Одной из задач нового правительства стала подготовка выборов нового царя. Однако «военные условия» требовали незамедлительных решений. Чтобы избежать борьбы боярских кланов за власть, было решено не избирать царём представителей русских родов.

Фактически власть нового правительства не распространялась за пределы Москвы: на западе от Москвы, в Хорошёве, встало войско Речи Посполитой во главе с гетманом Жолкевским, а на юго-востоке, в Коломенском — вернувшийся из-под Калуги Лжедмитрий II, с которым был и литовский отряд Сапеги. Лжедмитрия бояре особенно боялись, потому что он имел в среде московского простонародья множество сторонников и был по крайней мере популярнее, чем они. В результате было решено договориться с Жолкевским и пригласить на престол королевича Владислава на условиях его перехода в православие, как о том уже было договорено между Сигизмундом и тушинской делегацией.

Призвание поляков

17 (27) августа 1610 года бояре подписали договор с гетманом Жолкевским, согласно которому русским царём становился Владислав Ваза — сын Сигизмунда III. Речь не шла об вхождении в состав Речи Посполитой, поскольку московские бояре сохраняли автономию, равно как гарантировался официальный статус православия в границах России. Договор с представителями Сигизмунда позволил снять «тушинскую угрозу» для Москвы, поскольку Сапега согласился присягнуть царю Владиславу.

Опасаясь Самозванца, бояре пошли далее и в ночь на 21 сентября (1 октября) тайно впустили отряд Жолкевского в Кремль, после отъезда которого в октябре должность командира гарнизона отошла Александру Гонсевскому. «Правой рукой» коменданта Кремля стал боярин Михаил Салтыков. После появления интервентов в Кремле представители «Семибоярщины» фактически превратились в заложников, а после капитуляции польско-литовского гарнизона многие из них были «освобождены» и приняли участие в избрании нового русского царя.

Название «Семибоярщина»

При описании современными Смутному времени источниками боярских комиссий встречаются обороты о «седмочисленных боярах». Словообразование «Семибоярщина» встречается позднее, в XIX веке. В [ru.wikisource.org/wiki/Наезды_(Бестужев-Марлинский) повести A.A. Бестужева-Марлинского «Наезды, повесть 1613 года»] (1831 год), термин [ru.wikisource.org/wiki/Наезды_(Бестужев-Марлинский)/Глава_I «семибоярщина»] встречается впервые.

Количество избранных бояр

Боярские комиссии в отсутствие царя формировались и раньше. Как правило, состав этих групп ограничивался семью персонами или немного количественно отличались. Котошихин пишет по этому поводу:

«А пойдучи в поход на войну, или по монастырем молитися, или для гулянья в далние и в ближние места, двор свой царской и Москву для оберегания, приказывает одному человеку боярину, а с ним товарыщам околничим двум человеком, да думным дворяном двум же человеком, и думным дьяком.»

Настроения в Боярской думе, московском обществе и в провинции

Небольшая группа во главе с патриархом Гермогеном поддерживала царя Василия Шуйского. Сам патриарх стоял за Шуйского даже в день свержения последнего.

Партия Голицыных рассчитывала свергнуть Шуйского и провозгласить царём Василия Голицына. При этом Голицыных поддерживал воевода Ляпунов.

Тушинский боярин Дмитрий Трубецкой тайно вёл переговоры в Москве в интересах Лжедмитрия.

Клан Романовых, изначально ориентировавшийся на Голицыных, рассчитывал посадить на трон Михаила Романова.

Возглавлявший думу князь Мстиславский не имел чёткой позиции, но тяготел к признанию польского королевича русским царём.

С середины июля 1610 года войска самозванца, которые насчитывали несколько тысяч человек, расположились в Коломенском. Почти одновременно, 17 (27) июля, был свергнут Василий Шуйский, 19 (29) июля он насильно пострижен в монахи, а 20 (30) июля по провинциальным городам разослали грамоты с оповещением об этом событии. 24 июля (3 августа) коронный гетман Жолкевский был уже в 7 верстах от Москвы со стороны Хорошевских лугов. В связи с этим, приходилось выбирать уже между Лжедмитрием II и королевичем Владиславом.

Историк Соловьёв оценивает сложившуюся ситуацию так:

«Если у самозванца могли быть приверженцы в низших слоях московского народонаселения, то бояре и все лучшие люди никак не могли согласиться принять вора, который приведет в Думу своих тушинских и калужских бояр, окольничих и дворян думных, который имение богатых людей отдаст на разграбление своим козакам и шпыням городским, своим давним союзникам. Поэтому для бояр и лучших людей, для людей охранительных, имевших что охранять, единственным спасением от вора и его козаков был Владислав, то есть гетман Жолкевский с своим войском. Главою стороны Лжедимитриевой был Захар Ляпунов, прельщенный громадными обещаниями вора; главою стороны Владиславовой был первый боярин — князь Мстиславский, который объявил, что сам он не хочет быть царем, но не хочет также видеть царем и кого-нибудь из своих братьев бояр, а что должно избрать государя из царского рода».

Созыв Земского собора

Боярская дума не могла выбирать царя без участия Земского собора, однако положение требовало быстрого принятия решения. Поэтому сразу после свержения царя за Серпуховскими воротами Москвы были созваны те представители земства, которые были в наличии. События описываются по разному. У Костомарова:

«Захар Ляпунов с Салтыковым и Хомутовым взошли на высокое Лобное место и стали приглашать бояр, патриарха, духовных, дворян, детей боярских и весь православный народ на всенародное собрание за Серпуховскими воротами. Народ отовсюду повалил за Серпуховские ворота. Съехались туда бояре. Прибыл и патриарх»

В Московском летописце действия изложены более жестко:

«Вся Москва и внидоша во град (то есть в Кремль) и бояр взяша и патриарха Ермогена насильством и ведоша за Москву-реку к Серпуховским воротам».

В этом случае исследователи сталкиваются с казусом права. В период отсутствия главы государства необходима политическая воля и исполнение закона, но силовое давление на одного (или нескольких) представителя власти можно расценить как незаконный акт, а следовательно и решение Земского собора в этом случае может быть признано не бесспорно легитимным. Не менее важен вопрос, а было ли собрание людей, созванных через набат, действительно собором? По данным исследователя В. Н. Латкина, который использовал материалы Столяровского хронографа, где перечислены чины, присутствовавшие на Соборе 1610 года, Земской Собор созвали в минимальном составе.

«И Бояря, князь Федор Иванович Мстиславской, и все Бояря, и Окольничие, и Думные люди, и Стольники, и Стряпчие, и Дворяне, и гости, и торговые лучшие люди съезжались за город…»

С. Ф. Платонов объясняет наличие в Москве земских чинов из провинции тем, что они находились в столице по службе.

Состав

1. Князь Фёдор Иванович Мстиславский — год рождения неизвестен, но службу начал в 1575 году. К описываемому моменту возглавлял Боярскую думу. Во время междуцарствия его влияние возросло, он возглавил переговоры с поляками. Политика не отличалась активностью, ориентировался на конкретный момент. Умер, не оставив потомков, в 1622.
2. Князь Иван Михайлович Воротынский — год рождения неизвестен, но в 1573 году уже воевода в Муроме. К описываемому моменту пережил ссылку, неудачи и победы в войне, был политиком с опытом. Претендовал впоследствии на престол, но уступив в политической борьбе Романовым, поехал послом к будущему царю звать его на царство. Умер в 1627 году.
3. Князь Андрей Васильевич Трубецкой — год рождения неизвестен, но на военной службе с 1573 года. Деятельность военного и управленческого характера. К описываемому моменту участвовал в войне со Стефаном Баторием, крымчаками, ливонцами, шведами, черкасами, воеводствовал в нескольких городах, участвовал в дипломатических миссиях. Пожалован боярством в честь венчания на царство Бориса Годунова 3 (13) сентября 1598 г. Не чурался местничества. Умер без потомства в 1611 году.
4. Князь Андрей Васильевич Голицын (ум. 19 (29) марта 1611).
5. Князь Борис Михайлович Лыков-Оболенский (1576 — 2 (12) июня 1646).
6. Боярин Иван Никитич Романов (ум. 23 октября (2 ноября) 1640).
7. Боярин Фёдор Иванович Шереметев (ум. 1650).

См. также

• Семибанкирщина

Ссылки

• Соловьев С. М. [www.magister.msk.ru/library/history/solov/solv08p6.htm История России с древнейших времен].
• [www.krugosvet.ru/enc/istoriya/SEMIBOYARSHCHINA.html Семибоярщина].
• [www.world-history.ru/countries_about/2212.html Смутное время в России. Низложение Шуйского. Семибоярщина].
• [www.e-reading.org.ua/chapter.php/104293/45/Istomin_-_Ya_poznayu_mir._Istoriya_russkih_careii.html Семибоярщина и Междуцарствие].
• [www.vetrogon.ru/libref/04/15.php Семибоярщина и польско-литовская интервенция].
• [www.dissercat.com/content/semiboyarshchina-1610-1612-gg-sostav-i-politicheskaya-sudba Ананьев. автореферат диссертации].
• [www.opentextnn.ru/history/istochnik/textopen/?id=1499 Б. Флоря; Польско-литовская интервенция в России].

Отрывок, характеризующий Семибоярщина

Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?