Семь Морей

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Семь морей»)
Перейти к: навигация, поиск

Семь Морей (англ. Seven Seas) — идиоматическое выражение, с давних времён означающее Мировой океан в целом[1]. Выражение «Семь морей» (как, например, в обороте «плавание за Семь Морей») может относиться или к определённому набору водоёмов, или ко всему Мировому океану. В разное время выражение «Семь морей» имело разные значения. С XIX века термин был использован для обозначения семи океанических водоёмов[2][3]:





Древняя Месопотамия

Впервые термин «Семь морей» появляется за 2300 лет до нашей эры в 8-ом гимне шумерской жрицы Энхедуанны, посвящённом богине Инанне[4]. В Междуречье впервые в истории астрономии был введён учет наблюдаемых семи движущихся объектов в небесах — семь классических планет[en]/Семь Небес[en], шумеры также распространили эту семеричность на моря[5].

Античность

В древнем Риме термин Семь Морей, «septem maria» (латынь) и «Ἑπτὰ πελάγη» (древнегреческий), зачастую нёс иной смысл, нежели сегодня. Судоходную сеть, куда включали многочисленные озера, лагуны и перешейки, в устьях реки По, где та впадает в Адриатическое море, в обиходе называли «Семью Морями». Плиний Старший, римский писатель и флотоводец, писал об этих лагунах, отделяемых от открытого моря отмелями:

Все эти устья входят во Фла­ви­ев канал; первоначально прокопанный этрусками на основе [одного лишь] Сагис­ско­го устья. Они благодаря этому смогли направить поток [речной] воды через Атри­ан­ские болота, которые сейчас и названы «Семью морями», [а тогда звались Атри­ан­ски­ми] по славному этрусскому портовому городу Атрии. От него же старое название нынешнего Адриатического моря: Атри­а­ти­че­ское.[6]

Средневековая Аравия

Арабы и их близкие соседи называли семью морями (араб. بحار العالم, سبعة البحار‎) водоёмы, через которые совершали свои плаванья на Восток. С древних времён они являлись зонами торговли, а со времён пророка Мухаммеда стали местами широкого распространения ислама.

В IX-м веке нашей эры арабский автор аль-Якуби писал[7]:

Китай — огромная страна, достичь которой можно переплыв семь морей, каждое из которых имеет свой уникальный цвет, ветер, рыбу и бриз, не имеющиеся в других.

Из текста становится ясно, что желающий добраться от аравийских побережий до Китая водным путём должен пересечь семь морей: это море Фарс (بحر عرب, Персидский залив), Ларви или Зандж (بحر لاروي, Аравийское море[8]), Харканд (بحر هركند, Бенгальский залив[9]), Калах-бар (بحر كلاهبار, Малаккский пролив[10]), Салахат или Салахит (بحر سلاهط, Сингапурский пролив[11]), Кундрандж или Карданж (بحر كردنج, Сиамский залив[10]), Санха или Санджи (بحر صنجي, Восточно-Китайское море[10]). Каждое из них отличается особым цветом, имеет свои направления ветра и своеобразную фауну.

Также существовало понятие «семи арабских морей» (араб. بحار العالم, سبعة البحار‎), располагавшиеся в непосредственной близости к родине арабов, и в которых существовала постоянная навигация:

Средневековая Европа

В средневековой европейской литературе концепция Семи Морей соотносится со следующими морями:

Иногда к этому списку добавляли также включены Атлантический океан, Эгейское море, собственно Индийский океан и Северное море.

Ренессанс

В эпоху Возрождения была создана новая традиция географической иконографии, включающая, помимо морей, четыре континента (Четыре угла) и соответствующие им четыре реки.

Персы

Персы использовали термин «Семь морей» для описания потоков, образующих реку Амударья.

Талмудизм

Священник XVII-го века и ученый-гебраист Джон Лайтфут упоминает различные комбинации морей в его труде «Commentary on the New Testament». В главе, названной «The Seven Seas according to the Talmudists, and the four Rivers compassing the Land», где Лайтфут рассматривает семь морей, по воззрениям талмудистов омывающих земли Эрец-Исраэль, в числе прочих он упоминает «Великое море» (в настоящее время известное как Средиземное), «Тивериадское море» (Галилейское море), «Содомское море» (Мёртвое море), «Самахонитское озеро» (вероятно, высохшее озеро Мэром в долине Хула, упоминаемое как «Σημεχωνίτις» Иосифом Флавием и как Ям-Сумхи — в Талмуде), и некое озеро под названием «Sibbichaean»[12].

Ост-Индия

В колониальную эпоху клиперы, совершавшие чайные гонки из Китая в Англию, проходя самый длинный торговый путь того времени, проплывали через семь морей около голландской Ост-Индии: Банда, Сулавеси, Флорес, Яванское, Южно-Китайское, Сулу и Тиморское моря. Таким образом, если кто-то в те времена говорил о том, что плавал за семь морей, то это должно было значить это означало, что он отправился на другой конец света и вернулся[13].

Современность

В более близкие нам времена выражение «Семь Морей» вновь сделалось популярным благодаря Редьярду Киплингу: так он озаглавил сборник своих стихотворений. Тогда же термин «Seven Seas» был использован для обозначения семи крупнейших водоёмов планеты[3]:

References

  1. [www.bartleby.com/59/15/sevenseas.html The New Dictionary of Cultural Literacy]. — 3rd. — Houghton Mifflin Company. (англ.)
  2. [www.oxforddictionaries.com/definition/english/seven?q=seven+seas#seven__17 "Seven" - Oxford lulDictionaries]. Oxford University Press. — «the seven seas: 2. All the oceans of the world (conventionally listed as the Arctic, Antarctic, North Pacific, South Pacific, North Atlantic, South Atlantic, and Indian Oceans).»  Проверено 10 апреля 2015. (англ.)
  3. 1 2 [www.worldatlas.com/aatlas/infopage/sevensea.htm What and Where are the Seven Seas?]. World Atlas. (англ.)
  4. Inanna, Lady of Largest Heart: Poems of the Sumerian High. — University of Texas. — ISBN 0-292-75242-3. (англ.)
  5. www.livescience.com/27663-seven-seas.html  (англ.)
  6. Гай Плиний Секунд Старший. Естественная история. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1327003000#0016 Книга III. Гл. 16.] Текст по изданию: Архив истории науки и техники. Москва, Янус-К, 2010. С. 393—454. Перевод с лат. и комментарии Б. А. Старостина.
  7. Lunde, Paul (July–August 2005). «[www.saudiaramcoworld.com/issue/200504/the.seas.of.sindbad.htm The Seas of Sindbad]». Saudi Aramco World 56 (4). Проверено 2007-03-27. (англ.)
  8. [www.geocities.com/CollegePark/Library/9803/cowasjee/cowas9.html 'The Pakistan Sea']. Cowasjee Articles (December 24, 1993). [www.webcitation.org/query?url=www.geocities.com/CollegePark/Library/9803/cowasjee/cowas9.html&date=2009-10-25+06:59:34 Архивировано из первоисточника 25 октября 2009]. (англ.)
  9. McKinnon, E. Edwards (October 1988). «[cip.cornell.edu/DPubS?service=Repository&version=1.0&verb=Disseminate&view=body&content-type=pdf_1&handle=seap.indo/1107010942 Beyond Serandib: A Note on Lambri at the Northern Tip of Aceh]». Indonesia 46: 103–121. DOI:10.2307/3351047. (англ.)
  10. 1 2 3 M. Th. Houtsma. [books.google.com/books?id=p5U3AAAAIAAJ&printsec=frontcover E. J. Brill's first encyclopaedia of Islam 1913-1936]. — BRILL. — ISBN 978-90-04-08265-6. (англ.)
  11. [history.melayuonline.com/?a=bUwvaUpTL0lMeTRVYzY%3D= Tumasik Kingdom]. Melayu Online. (англ.)
  12. Lightfoot, John [philologos.org/__eb-jl/cent01.htm#four The seven Seas according to the Talmudists, and the four Rivers compassing the Land]. A Chorographical Century. (англ.)
  13. [www.thesevenseasgroup.eu/ The Seven Seas Group]. (англ.)

Напишите отзыв о статье "Семь Морей"

Отрывок, характеризующий Семь Морей

Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.