Главные грехи

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Семь смертных грехов»)
Перейти к: навигация, поиск

Гла́вные грехи́, или коренны́е грехи́ (лат. peccata capitalia), — термин, которым в католическом богословии называют основные пороки, лежащие в основе множества других грехов: гордыня (тщеславие), алчность, зависть, гнев, похоть, чревоугодие, лень или уныние[1][2]. В восточной христианской традиции их принято называть семью смертными грехами[3]. В православной аскетике им соответствуют восемь главных греховных страстей: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордость[4][5]. Современные православные авторы иногда пишут о них как о восьми смертных грехах[6]. Семь (или восемь) смертных грехов следует отличать от отдельного теологического понятия смертного греха (лат. peccatum mortale, англ. mortal sin), которое введено для классификации грехов по степени тяжести и последствиям на тяжёлые и обыденные[2][7].





История учения о главных грехах

Восьмеричная схема на Востоке

Учение о восьми главных грехах сформировалось в монашеской среде, в восточной христианской аскетике. Перечень восьми главных грехов был широко распространён в ранней аскетической литературе[8]. Ещё Киприан Карфагенский, умерший в 258 году, в сочинении «О смертности» (в «Патрологии Миня» — De mortalitate[9]) упоминал восемь главных грехов[2]. Иоанн Кассиан в начале V века[10] в сочинении «Собеседования» (Collationes) говорит, что учение о восьми главных грехах принято повсюду[11]. Однако первым христианским автором, в трудах которого точно и определенно излагается учение о восьми главных грехах, считается Евагрий Понтийский, который в конце IV века изложил это учение в сочинении «О восьми злых помыслах» (в Добротолюбии это — «О восьми помыслах Анатолию»[12], в «Патрологии Миня» — De octo vitiosis cogitationibus[13])[8].

В этом сочинении Евагрия Понтийского суть учения о главных грехах сформулирована в самом начале следующими словами: «Есть восемь всех главных помыслов, от которых происходят все другие помыслы. Первый помысел чревоугодия, и после него — блуда, третий — сребролюбия, четвёртый — печали, пятый — гнева, шестой — уныния, седьмой — тщеславия, восьмой — гордости. Чтоб эти помыслы тревожили душу, или не тревожили, это не зависит от нас, но чтоб они оставались в нас надолго или не оставались, чтоб приводили в движение страсти, или не приводили, — это зависит от нас».

Евагрий писал на греческом языке, и его перечень главных грехов выглядит так:

  1. Γαστρι-μαργία («гастримарги́а») — дословно: чревоугодие (обжорство)
  2. Πορνεία («порни́а») — прелюбодеяние и блуд (половая распущенность)
  3. Φιλ-αργῠρία (филаргири́а) — алчность (дословно: сребролюбие)
  4. Θλῖψις («фли́псис») — печаль
  5. Ὀργή («орги́») — гнев
  6. Ἀκηδία («акиди́а») — уныние
  7. Κενο-δοξία («кенодокси́а») — дословно: тщеславие
  8. Ὑπερη-φᾰνία («гиперифани́а») — гордыня (гордость, дословно: высокомерие)

После Евагрия появляются сочинения других христианских авторов, развивающих учение о восьми главных грехах, например, Нил Синайский[14], Ефрем Сирин[15], Иоанн Лествичник[16] и другие, из поздних православных святых — Игнатий Брянчанинов[17]. Отличием традиционной восьмеричной схемы главных грехов от списка Евагрия Понтийского является то, что гнев и печаль меняются местами: гнев ставится на четвёртое, а печаль — на пятое место. Восемь указанных грехов условно рассматриваются как «плотские» (чревоугодие и блуд) и «душевные» (сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие и гордость)[18].

Восьмеричная схема на Западе

В западном христианстве учение о восьми главных грехах получило распространение благодаря трудам Иоанна Кассиана, который перенёс в западное монашество опыт аскетических традиций и практики, распространённых в Египте во второй половине IV в[19]. В египетском монашестве Иоанн Кассиан испытал сильное влияние учения Евагрия Понтийского[19] и, возможно, был знаком с Евагрием лично[20]. Кассиан заимствует учение о восьми главных пороках (principalia vitia) или страстях (principales passiones), как принято в восточной христианской традиции, от Евагрия Понтийского. Отличием схемы Кассиана от схемы Евагрия является взаимное распоположение страстей гнева и печали. О восьми главных грехах Иоанн писал в двух известных своих сочинениях: «О правилах общежительных монастырей» (De institutis coenobiorum[21][22][23]) и «Собеседованиях» (Collationes[24])[2] между 420 и 427 годами[10].

Иоанн Кассиан писал на латыни, и его перечень восьми страстей в переводе с латыни таков:

  1. Gula (чревоугодие)
  2. Fornicatio (блуд)
  3. Avaritia (алчность)
  4. Ira (гнев)
  5. Tristitia (печаль)
  6. Acedia (уныние)
  7. Vanagloria (тщеславие)
  8. Superbia (гордыня)

После Кассиана восемь главных грехов в западном христианской традиции различали некоторые другие авторы, такие как Колумбан и Алкуин[2].

Западная схема семи главных грехов

Число семь, укрепившееся в католической традиции, для главных грехов в западном христианстве ввёл папа Григорий I Великий. Он перечислил семь грехов, которые затем включил в катехизис церкви, в сочинении под названием «Толкование на Книгу Иова, или Нравственные толкования» (Expositio in librum Iob sive Moralia[26][27])[2]. Из восьмеричной схемы он объединил в один грех печаль с унынием, тщеславие с гордыней и добавил зависть. Также он изменил последовательность грехов, поставив на первое место гордыню, затем — другие «душевные» грехи, а «плотские» грехи поставив в конец[28]. В результате список семи грехов папы Григория получил следующий вид:[29]

  1. Superbia (гордыня)
  2. Invidia (зависть)
  3. Ira (гнев)
  4. Acedia (уныние)
  5. Avaritia (алчность)
  6. Gula (чревоугодие)
  7. Luxuria (похоть, блуд)

Поэт Данте Алигьери в поэме Божественная комедия (ок. 1307—1321), во второй её части, описывает семь кругов чистилища в порядке, соответствующем этому перечислению семи грехов папой Григорием I[30].

В период средневековья большое влияние на развитие учения о семи главных грехах в католической теологии оказал святой Фома Аквинский, который занимался развитием этого учения в своём фундаментальном труде «Сумма теологии». Фома писал сочинения на латыни и в рассуждениях по этому поводу предпочитал употреблять термин vitium (англ. vice)[2][31], подразумевающий в контексте порок, склад характера, склоняющий к совершению греха. Фома отличал это понятие от греха как неверного с моральной точки зрения действия. Он утверждал, что грех превосходит порок в зле[32].

Фома Аквинский определил главные пороки в качестве источника множества грехов следующим образом: «главный порок таков, что имеет чрезвычайно желанную цель, так что в её вожделении человек прибегает к совершению многих грехов, которые все берут начало в этом пороке как их главной причине»[2]. Фома рассматривал те же семь главных грехов, которые перечислил папа Григорий, но в несколько ином порядке. Тот же самый список главных грехов предоставлял святой Бонавентура в сочинении «Краткое изложение богословия» (Breviloquium)[33].

К XVIII веку учение о семи смертных грехах проникает и в русское православие. В частности его активно использует Тихон Задонский[34]:

  1. гордость
  2. лакомство
  3. блуд
  4. обжорство
  5. зависть
  6. гнев
  7. леность

См. также

Напишите отзыв о статье "Главные грехи"

Примечания

  1. Катехизис Католической церкви, 1866
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 O'Neil A. C. [www.newadvent.org/cathen/14004b.htm Sin] // The Catholic Encyclopedia. — New York: Robert Appleton Company, 1912. — Vol. 14.
  3. Примечание. Катехизис католической церкви, 4 издание на русском языке 2001 г., с. 442.
  4. Восемь главных грехов // Жизнь во Христе. Нравственный катехизис. — Львов: Издательство Украинского Католического Университета, 2004. — С. 82—90.
  5. [azbyka.ru/otechnik/antropologiya-i-asketika/vvedenie-v-pravoslavnuyu-asketiku/3_2_1 Cвященник Сергий Дергалев. Восемь главных страстей // Введение в православную аскетику]
  6. Священник Павел Гумеров. [www.pravoslavie.ru/put/29226.htm Восемь смертных грехов и борьба с ними] // Православие.Ру
  7. Катехизис Католической церкви, 1854—1863
  8. 1 2 [www.pagez.ru/olb/386.php Викентий Фрадински. Жизнь, богословские труды и нравственно-аскетическое учение прп. Нила Синайского]
  9. Cyprianus, De mortalitate, IV
  10. 1 2 Guy J.-C. Institutions // Sources chrétiennes. Vol. 109 / Texte latin revue, introd., trad. et notes par J.-C. Guy. Paris, 1965. P. 11; Уивер Р. Х. Божественная благодать и человеческое действие: исследование полупелагианских споров. М., 2006. С. 112
  11. Joannis Cassiani, Migne lat. s., t. 49, Collat V, cap. XVIII, col. 635 AB
  12. Авва Евагрий. [azbyka.ru/dictionary/05/dobrotolyubie_060-all.shtml О восьми помыслах Анатолию]
  13. Evagrius Ponticus. «De octo vitiosis cogitationibus». Migne gr. s., t. 40, cap. I—IX, col. 1272—1276 AB
  14. Преподобный Нил Синайский. [azbyka.ru/dictionary/05/dobrotolyubie_089-all.shtml О восьми духах зла]
  15. Святой Ефрем Сирианин. [azbyka.ru/dictionary/05/dobrotolyubie_106-all.shtml О борьбе с восемью главными страстями]
  16. Святой Иоанн Лествичник. [azbyka.ru/dictionary/05/dobrotolyubie_121-all.shtml О борьбе с восьмью главными страстями]
  17. Святитель Игнатий Брянчанинов. Аскетические опыты том 1. [azbyka.ru/tserkov/duhovnaya_zhizn/molitva/isihazm_iisusova_molitva/bryanchaninov_asketicheskie_opyty_1_14-all.shtml Восемь главных страстей с их подразделениями и отраслями]
  18. Иванов М. С. [www.pravenc.ru/text/166453.html Грех] // Православная энциклопедия. Том XII. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2006. — С. 330—345. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-017-Х
  19. 1 2 Фокин А. Р. [www.bogoslov.ru/text/1243158.html Учение преподобного Иоанна Кассиана о делании и созерцании] // Богослов.Ру. — 16.11.2010.
  20. Омэнн Д. [www.gumer.info/bogoslov_Buks/katholic/Aumann/04.php Глава 4. Монашество на Западе] // [www.gumer.info/bogoslov_Buks/katholic/Aumann/index.php Христианская духовность в католической традиции] / Пер. с англ.. — Минск, 1994.
  21. John Cassian. [www.newadvent.org/fathers/350705.htm Institutes (Book V)] (англ.)
  22. Добротолюбие. Святой Иоанн Кассиан Римлянин. [azbyka.ru/dictionary/05/dobrotolyubie_069-all.shtml Общее очертание страстей и борьбы с ними] и далее
  23. Полное изложение на русском языке: Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин. [azbyka.ru/?otechnik/Ioann_Kassian_Rimljanin/kastoru Послание к Кастору, епископу Аптскому, о правилах общежительных монастырей (Книги 5 — 12)] // Писания преподобнаго отца Иоанна Кассиана Римлянина / пер. с лат. епископа Петра. — Издание 2-е. Афонскаго Русскаго Пантелеимонова монастыря. — М.: Типо-Литография И. Ефимова, 1892. — С. 7–27.
  24. John Cassian. [www.newadvent.org/fathers/350805.htm Conference 5] (англ.)
  25. [www.deutsche-biographie.de/sfz7583.html Busaeus, Johannes (1543–1611), Jesuit]
  26. Sanctus Gregorius Magnus. Expositio in librum Iob sive Moralia, XXXI, xvii (лат.)
  27. St. Gregory the Great. [www.lectionarycentral.com/GregoryMoralia/Book31.html Book 31] // [www.lectionarycentral.com/GregoryMoraliaIndex.html Morals on the book of yob] = Expositio in librum Iob sive Moralia. — London: Oxford, John henry Parker; J.G.F. and J. Rivinston, 1844. (англ.)
  28. Кротов Я. Г. [www.messia.ru/rasylka/003/378.htm История классификации греха]
  29. Кротов Я. Г. [www.svoboda.org/content/transcript/1564110.html Классификация грехов у христиан разных эпох и разных конфессий] // Радио Свобода, 28.02.2009
  30. Godsall-Myers Jean E. [books.google.com/books?id=Hgw0WSuUZn4C&pg=PA27&dq=luxuria+divine.comedy#v=onepage&q=luxuria&f=false Speaking in the medieval world]. — Brill, 2003. — P. 27. — ISBN 90-04-12955-3.
  31. [catholiceducation.org/articles/religion/re0465.html Fr. William Saunders. What are Capital Sins?] // Catholic Education Resource Center
  32. Delany J. [www.newadvent.org/cathen/15403c.htm Vice] // The Catholic Encyclopedia. — New York: Robert Appleton Company, 1912. — Vol. 15.
  33. [www.agnuz.info/tl_files/library/books/Bonaventure_breviloquium/index.htm St. Bonaventure. Breviloquium], [www.agnuz.info/tl_files/library/books/Bonaventure_breviloquium/page04.htm III], 9
  34. [ni-ka.com.ua/index.php?Lev=uveschania#zado26 ДОЛЖНОСТЬ СВЯЩЕННИЧЕСКАЯ О СЕМИ СВЯТЫХ ТАИНСТВАХ]

Ссылки

  • [www.7grehov.net 7grehov.net] — сайт посвящённый 7—ми смертным грехам и борьбе с ними.


Восемь главных грехов в православии[С 1]

Гордыня | Тщеславие | Печаль | Гнев | Уныние | Сребролюбие | Чревоугодие | Блуд

Семь главных грехов в католицизме[С 2]

Гордыня | Зависть | Гнев | Уныние | Сребролюбие | Чревоугодие | Похоть

Отрывок, характеризующий Главные грехи

– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.