Семёнов, Юрий Иванович

Юрий Иванович Семёнов
Юрий Семёнов (август 1999 года)
Место рождения:	Свердловск, СССР
Научная сфера:	история первобытного общества, этнография, философия истории
Место работы:	РМИ, КПИ, МФТИ
Учёная степень:	кандидат философских наук доктор исторических наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	КПИ (1951)
Известен как:	специалист в первобытной истории, создатель глобально-формационной концепции мировой истории

Ю́рий Ива́нович Семёнов (род. 5 сентября 1929, Свердловск, СССР) — советский и российский историк, философ, этнолог, специалист по философии истории, истории первобытного общества, теории познания; создатель оригинальной глобально-формационной (эстафетно-стадиальной) концепции мировой истории. Кандидат философских наук, доктор исторических наук, профессор.

Окончил исторический факультет Красноярского государственного педагогического института. Некоторое время преподавал историю в провинциальных вузах. После того, как его работы в области антропосоциогенеза привлекли внимание видных московских учёных, защитил докторскую диссертацию в Институте этнографии (1963 год). В 1967 году Семёнов становится профессором кафедры философии Московского физико-технического института (г. Долгопрудный), где проработал полвека и продолжает работать до настоящего времени (осень 2016 года). Также по совместительству долгое время работал в Институте всеобщей истории АН СССР и Институте этнологии и антропологии РАН.

Начав научную карьеру с изучения первобытного общества, Семёнов одновременно разрабатывал проблему политарного общества — первого классового общества, предшествовавшего феодализму. Исследование в этой области привело его к созданию глобально-стадиальной концепции мировой истории. На протяжении всей своей научной карьеры разделяя основные положения марксизма, Семёнов вместе с тем развивал эти идеи на основе нового фактического материала, став, таким образом, одним из видных представителей советского (а затем — российского) «творческого марксизма».

Биография

Родился 5 сентября 1929 года в семье железнодорожника. Отца в 1931 году перевели на работу на Украину, затем, в 1936 году, — в Сибирь. В 1947 году с серебряной медалью окончил среднюю школу города Боготол Красноярского края. Выбирая между физикой и историей, которые в равной степени его привлекали, остановил выбор на последней и поступил на исторический факультет Красноярского государственного педагогического института. Уже по итогам первого курса Семёнов получил одну из двух выделенных вузу именных стипендий и продолжал оставаться сталинским стипендиатом все последующие годы. После завершения обучения в институте с отличием окончил отделение философии годичных курсов преподавателей общественных наук при Уральском государственном университете. Там же он сдал все экзамены кандидатского минимума по философии. Отклонив предложение заведующего кафедрой философии УрГУ М. Т. Иовчука поступить к нему в аспирантуру, Семёнов вернулся в Красноярск, где с 1952 года стал старшим преподавателем, а затем доцентом, кафедры философии КГПИ, а также вёл активную научную деятельность.

Уже тогда Юрий Иванович заинтересовался вопросами теории познания и азиатского способа производства. Без отрыва от преподавательской деятельности он написал работу «Некоторые проблемы предыстории человеческого мышления», которую представил в качестве диссертации на соискание учёной степени кандидата философских наук. Однако члены кафедры философии Томского государственного университета посоветовали ему переделать работу, выбросив все положения, которые выходили за рамки общепринятого в науке. Не желая портить труд, Семёнов в течение двух недель на основе одной из глав прежней работы написал новую — «Возникновение и основные этапы развития труда (в связи с проблемой становления человеческого общества)», которую и защитил 21 ноября 1956 года.

В 1957 году в «Учёных записках КГПИ» была напечатана его статья «К вопросу о первой форме классового общества», в которой он доказывал, что первой классовой общественно-экономической формацией была не рабовладельческая, как это было общепризнанно в советской науке, а та, которая была основана на способе производства, названном К. Марксом азиатским.

В 1962 году Семёнов опубликовал монографию «Возникновение человеческого общества». С этого же года он стал заведовать кафедрой философии Рязанского медицинского института имени И. П. Павлова. Оказавшись вблизи Москвы, Юрий Иванович предоставил свою монографию в сектор исторического материализма Института философии в качестве диссертации на соискание учёной степени доктора философских наук. Однако Институт философии тянул с рассмотрением работы молодого учёного, и в результате Семёнов получил предложение от известного советского антрополога Г. Ф. Дебеца защитить диссертацию в Институте этнографии. 18 июня 1963 года состоялась защита в виде представления монографии «Возникновение человеческого общества», по итогам которой Юрию Ивановичу была присуждена степень доктора исторических наук. Официальными оппонентами были выдающиеся советские учёные — доктор биологических наук Георгий Францевич Дебец, доктор исторических наук Павел Иосифович Борисковский, доктор исторических наук Борис Осипович Долгих и доктор философских наук Александр Георгиевич Спиркин. По словам самого учёного, на тот момент он стал самым молодым доктором наук в Советском Союзе

В 1967 году Семёнов становится профессором кафедры философии Московского физико-технического института (г. Долгопрудный). В 1980—1984 гг. он — заведующий этой кафедрой, затем — снова профессор. Одновременно с преподаванием философии в МФТИ Семёнов работал по совместительству: в 1968—1970 гг. — старшим научным сотрудником сектора методологии истории Института всеобщей истории АН СССР, с 1972 по 2002 г. — старшим, ведущим, главным научным сотрудником сектора истории первобытного общества, а после его упразднения — Центра по исследованию межнациональных отношений Института этнографии АН СССР (с 1990 г. — Институт этнологии и антропологии РАН), с 1999 года — профессором кафедры социальной философии философского факультета Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова.

Научная деятельность

Антропосоциогенез

Начав свою педагогическую карьеру с преподавания философии, Ю. И. Семёнов планировал сосредоточить в этой области знания и свои научные работы, но, по его собственным словам, начиная с конца 1960-х годов у него практически полностью исчезла возможность публиковать работы по теории познания и философии истории: «В результате я стал заниматься проблемами той области знания, где преград было значительно меньше — истории первобытного общества, а тем самым и этнографии первобытности».

В этой области Юрий Иванович начал с исследования проблемы возникновения человека и человеческого общества. В монографии «Возникновение человеческого общества» (1962; переиздана в доработанном виде в 1966 году под названием «Как возникло человечество»; снова переиздана с новым предисловием и приложениями в 2002 году) он впервые в науке показал, что становление человека (антропогенез) нельзя понять, не рассмотрев становление общества (социогенез), что антропогенез и социогенез представляют собой не два самостоятельных, хотя и тесно связанных процесса, а две стороны одного единого процесса — антропосоциогенеза. Семёнову удалось показать, что история человечества прежде всего делится на два основных этапа: (1) эпоху антропосоциогенеза, когда ещё только формирующиеся люди (пралюди) жили в ещё только формирующемся обществе (праобществе) и (2) эпоху развития готового сформировавшегося человеческого общества, стадиями развития которого являются общественно-экономические формации. Период от завершения антропосоциогенеза до возникновения классов и государства (первобытного общества) был подразделён на эпохи раннего первобытного (первобытно-коммунистического), позднего первобытного (первобытно-престижного) и предклассового (переходного к классовому) общества.

Согласно Семёнову, суть социогенеза состояла в становлении социальных (прежде всего коммуналистических экономических) отношений, ранее на Земле никогда не существовавших, и обуздании ими зоологических инстинктов: пищевого и полового. Вначале был подавлен и введён в социальные рамки первый, а значительно позднее и второй. Половой инстинкт был окончательно поставлен под социальный контроль с появлением экзогамии, рода и группового дуально-родового брака. В результате на смену формирующемуся человеческому обществу (праобществу) пришло готовое сформировавшееся общество в форме первобытно-коммунистического. Завершение становления общества было одновременно завершением и становления человека. Вместе с родом возник и Homo sapiens. Более детально процесс становления первобытно-коммунистических отношений был раскрыт в работе «На заре человеческой истории» (1979).

Уже в книге «Как возникло человечество» (1966) был дан первоначальный набросок картины возникновения брака и семьи. Окончательно новая схема эволюции брака и семьи был изложена в другой работе — «Происхождение брака и семьи» (1974), в которой развитие было доведено до нашего времени. Были выделены стадии: (1) неограниченного промискуитета, (2) ограниченного во времени промискуитета, (3) дуально-родового группового брака, (4) эгалитарного индивидуального брака, (5) патриархического индивидуального брака и (6) неоэгалитарного индивидуального брака. От концепции матриархата, которая долгое время являлась догматизированной в советской науке частью учения Моргана и Энгельса, он отказался ещё в статье 1959 года.

Помимо всего указанного, в работе «Как возникло человечество» было показано возникновение тотемизма, раскрыт механизм происхождения первой формы религии и выявлены основные стадии эволюции религии в первобытную эпоху: магия, оменализм, фетишизм, эманизм, демонизм, политеизм. Предпринят был и детальный анализ происхождения веры в душу. В последующих работах были вскрыты две основные стадии развития религии в классовом обществе: религии сервиологические (страха и повиновения) и религии сотериологические (спасения и посмертного воздаяния).

Резонанс. Уже первая работа Семёнова по проблемам становления предклассового общества вызвала интерес на Западе, хотя там, как и в Советском Союзе, она получила неоднозначную оценку. Американский палеоантрополог Ричард Клейн в рецензии на книгу «Как возникло человечество» писал: «[Работа Семёнова] главным образом страдает от его способа поиска истины — желания строго определить время первого появления экзогамии и тотемизма. Я думаю, что не совру, если скажу, что, с точки зрения западных праисториков, ошибочными кажутся не столько ответы Семёнова, сколько вопросы, которые он задаёт». Американский генетик Феодосий Добржанский поставил под сомнение ряд утверждений Семёнова, но не привёл никаких аргументов, которые бы опровергали положения рецензируемой им книги.

Вместе с тем английский философ и социальный антрополог Эрнест Геллнер, проанализировав научный вклад Семёнова в области изучения становления первобытного общества, назвал его одним из «наиболее эрудированных историков антропологии и других общественных наук. Он весьма полно и точно осведомлён об антропологических исследованиях на Западе и к тому же обладает замечательным даром сжатого и беспристрастного изложения научных идей. … Но труды Семёнова выходят далеко за рамки анализа тех или иных научных направлений. Он показал себя и как самостоятельный теоретик, причём творчески мыслящий, изобретательный и оригинальный. Будучи приверженцем марксизма, он быстро воспринимает проблемы, пронизывающие теоретическую структуру этого учения, и выдвигает идеи, важные для развития этих проблем».

Российский этнолог Г. Е. Марков в рецензии на «Происхождение брака и семьи» также отмечал большое количество спорных утверждений, но в целом был согласен с тем, что «новая монография Ю. И. Семенова имеет большое научное значение».

Дискуссии в «Советской этнографии»

В 1970-е годы Семёнов на страницах журнала «Советская этнография» вступил в острую дискуссию по вопросам первобытного общества. Его оппонентами выступили другие видные специалисты в этой области, в частности Н. А. Бутинов, В. Р. Кабо и В. М. Бахта. Дискуссия велась вокруг вопросов о родовой организации и общине в первобытном обществе и роли, которую они играли в производстве: Юрий Иванович полагал, что экзогамный род являлся основной производящей единицей, тогда как Бутинов и Кабо утверждали, что родовые отношения вовсе не носили производственный характер; Семёнов полагал, что материнский род предшествовал отцовскому, Бутинов и Кабо считали, что материнский и отцовский род — явления во всех отношениях совершенно равноценные, существующие параллельно, они могут прямо или через промежуточные формы переходить друг в друга.

О ситуации в этнологии

…если на Западе в тупик завёл отказ от эволюционизма, то у нас — абсолютизация и увековечение старых эволюционистских концепций. Два внешне совершенно противоположных подхода: в одном случае — полное отбрасывание прежних теорий, в другом — их полное сохранение привели к одному и тому результату — теоретическому тупику. …Поэтому мне и не только мне пришлось бороться на два фронта, с одной стороны, против тех, кто остался верен нашим старым догмам, с другой, против тех, кто пытался насадить у нас тоже далеко не новые, господствующие на Западе антиэволюционистские догмы. В результате первые обвиняли меня и моих единомышленников в ревизионизме, вторые — в догматизме.

Ю. И. Семёнов

О выступлении Семёнова

1.11.1963. Вчера был на симпозиуме по поводу Мор­гана. Тяжелое впечатление. Во-первых, увидел, как еще силен проклятый дог­матизм. Семенов, казалось бы, мягкий и интеллигент­ный, в конце заседания, после выкриков Толстова и потрясения кулаками против тех, кто не хочет защи­щать Энгельса и Ленина, вылил ушаты зловонных по­моев на Бутинова, назвав его иезуитом, софистом, антимарксистом, и т. д. Гнусно выступил. И что еще ме­ня огорчило, славные ребята — сотрудники института — не нашли в этом ничего особенного.

Из дневника В. А. Рубина

Поводом для дискуссии послужил выход книги Бутинова «Папуасы Новой Гвинеи» (1968), на которую Семёнов ответил критической рецензией в журнале «Советская этнография». В журнале «Народы Азии и Африки» на эту книгу была опубликована рецензия В. М. Бахты, который не только поддержал Бутинова, но и оспорил выдвинутую Семёновым теорию. Через некоторое время журнал опубликовал ответное письмо Семёнова, в котором учёный указал, что свои опровержения Бахта построил, основываясь на тезисах, которые сам же Семёнову и приписал.

В статье 1970 года, вновь опубликованной в журнале «Советская этнография», Юрий Иванович в русле всё той же проблематики предложил своё решение вопроса т. н. «австралийской контроверзы» — проблемы перехода австралийских народов от материнского счёта родства к отцовскому. В своих теоретических построениях Семёнов исходил из собственной концепции дуально-родового группового брака. В 1971 году с критикой теории Семёнова выступил М. А. Членов. В ответ на его замечания Семёнов опубликовал статью «Проблема исторического соотношения материнской и отцовской филиации у австралийцев». На этот раз с критикой его концепции выступил Хазанов. Опровержению его мнения Семёнов посвятил ещё одну отдельную статью. На новом витке дискуссии, который последовал за выходом этой публикации, с опровержением гипотезы Семёнова выступили Членов, Хазанов и М. В. Крюков. Завершающим этапом дискуссии стали статьи, опубликованные в ответ на работу Семёнова «О специфике производственных (социально-экономических) отношений первобытного общества».

Спустя годы Юрий Иванович, который счёл аргументацию оппонентов недостаточной для опровержения своей гипотезы, признается: «Вообще в 70-е годы, пожалуй, не было автора, который подвергался бы большей критике на страницах „Советской этнографии“, чем я». «В ходе [этой дискуссии], — вспоминал Семёнов спустя многие годы, — в журнале печатались статьи, в которых мои взгляды подвергались самой резкой критике. И я, будучи членом редколлегии, не только не возражал, но, напротив, настаивал на их публикации».

В. Р. Кабо, который не принимал участия в развернувшейся дискуссии, хотя и разделял взгляды Бутинова и Бахты (по утверждению Семёнова, Кабо ответил категорическим отказом на неоднократно возобновлявшиеся предложения редакции принять в ней участие), вступит в полемику с Семёновым спустя многие годы, когда уже в эмиграции напишет книгу воспоминаний «Дорога в Австралию», в которой среди прочего и представит Семёнова как догматика и ортодокса советской науки. В 2001 году Семёнов опубликует ответное письмо Кабо. В свою очередь ответ написал и Кабо, журнал его письмо не опубликовал, поэтому Владимир Рафаилович выставил его на своём личном сайте. Впрочем даже на этом многолетняя дискуссия Семёнова и оппонентов не закончится. В 2004 году ученица Кабо Артёмова опубликует в «Этнографическом обозрении» статью «Отечественная теория „первобытности“ и социальная организация австралийских аборигенов», в которой выступит в защиту своего учителя. Развёрнутый ответ Артёмовой, включающий детальные пояснения о своей научной позиции в годы полемики с Кабо и Бутиновым, Семёнов опубликовал в журнале «Личность. Культура. Общество».

Первобытная экономика и предклассовые общества

Решив в основном проблему происхождения общества, Семёнов занялся детальным исследованием первой формы его существования — первобытного общества. В 1960—70 годах в центре внимания западных этнологов оказались два вида экономических систем: первобытная экономика и крестьянская экономика. Выделился особый раздел этнологии (социальной антропологии), который специализировался на исследовании первобытных и крестьянских экономических отношений, получивший на Западе название экономической антропологии. Многие экономические антропологи пытались создать теорию первобытной экономики, к разработкам в этом направлении присоединился и Юрий Иванович. В работе «Экономическая этнология. Первобытное и раннее предклассовое общество» (Вып. 1—3. 1993) им была изложена система категорий, отражающая как статику, так и динамику развития экономических отношений, начиная с первобытно-коммунистических и кончая тем способом производства, который долгое время было принято именовать «азиатским».

Разработка теории первобытной экономики сделала возможным создание периодизации эволюции первобытного общества. Были выделены стадии (1) раннего первобытного общества, (2) позднего первобытного общества и (3) предклассового общества. Эта периодизация сейчас широко используется в российской науке. Развивая дальше эту периодизацию, Семёнов пришёл к выводу, что две первые ступени развития первобытного общества представляют собой не стадии эволюции одной общественно-экономической формации, а две тесно связанные, но, тем не менее, разные общественно-экономические формации: первобытно-коммунистическую и первобытно-престижную. Во второй первобытной формации огромную роль играла т. н. «престижная экономика».

Резонанс. Религиовед и этнограф П. И. Пучков в своей рецензии на книгу «Экономическая этнология» дал монографии общую высокую оценку и отметил, что «исследование Семёнова и по теоретической глубине, и по глобальности охвата темы (использован материал более чем по 400 народам), безусловно, представляет собой новую ступень в изучении первобытной экономики». «Следует также отметить, — акцентировал рецензент, — что книга Семенова — единственное в российской этнологической науке подробное исследование социально-экономических отношений в первобытном обществе, которые к тому же показаны в своем развитии».

Историк А. В. Коротаев в полемической статье «Некоторые проблемы эволюции архаических (и не только архаических) обществ», рассматривая монографию Семёнова «Экономическая этнология. Первобытное и раннее предклассовое общество» (1993) и статью «Переход от первобытного общества к классовому: пути и варианты развития» (1993), писал: «Действительно, о существовании альтернатив ставшей к настоящему времени почти классической схемой социально-политической эволюции „локальная группа — вождество — сложное вождество — раннее государство“ некоторые исследователи писали задолго до Ю. И. Семёнова. Но только Ю. И. Семёнов дал подробное рассмотрение и достаточно строгое описание на гигантском фактическом материале основных альтернатив вождеству. И мне не известны какие-либо полноценные аналоги подобной работе не только у нас, но и на Западе…». Вместе с тем в примечаниях к статье Коротаев отметил: «Хотя в указанной выше работе [статье 1993 года] марксистская ортодоксия Ю. И. Семёнова сыграла с ним, на мой взгляд, злую шутку, не позволив ему извлечь из того колоссального фактического материала, который был им проработан, всех тех выводов, которые можно было бы сделать, отказавшись от некоторых марксистских догм, например от отождествления общего уровня развития архаических обществ с уровнем развития в них отношений эксплуатации».

Политарный способ производства

При исследовании социально-экономической структуры предклассового общества Семёнов выявил существование трёх новых форм эксплуатации человека человеком, которые он назвал доминарной, магнарной и нобиларной. В последующем он пришёл к выводу, что в предклассовом обществе параллельно существовало, по меньшей мере, шесть социально-экономических типов социоисторических организмов и поэтому его нельзя охарактеризовать как общественно-экономическую формацию. Один из этих типов — формирующееся общество с «азиатским способом производства». Именно это общество дало начало первым классовым социоисторическим организмам, первым цивилизациям.

Юрий Иванович многие годы работал над проблемой «азиатского» способа производства, а тем самым и «азиатской» общественно-экономической формации. Его работа, в которой он первым в СССР после насильственного прекращения властью в начале 1930-х годов первой дискуссии об азиатском способе производства выступил с критикой безраздельно господствовавшей в советской исторической и философской науке точки зрения на социально-экономический строй Древнего Востока как на рабовладельческий, была опубликована ещё в 1957 году. И только спустя семь лет (в 1964 году) не только в СССР, но и среди последователей марксизма во всём мире, началась вторая дискуссия об азиатском способе производства, в которой учёный принял самое активное участие на стороне противников ортодоксального взгляда.

В результате многолетних научных разработок Юрий Иванович пришёл к выводу, что суть «азиатского» (политарного — по терминологии Семёнова) способа производства заключается в общеклассовой частной собственности как на средства производства, так и на личности производителей. Поскольку общеклассовая частная собственность всегда приобретает форму государственной, то это неизменно влечёт за собой совпадение класса эксплуататоров если и не со всем государственным аппаратом, то, во всяком случае, с его ядром. Члены господствующего класса — политаристы — владели средствами производства и производителями материальных благ только сообща. Поэтому они вместе взятые с неизбежностью входили в особую иерархически организованную систему распределения прибавочного продукта — политосистему. Глава этой системы, а тем самым и государственного аппарата, был верховным распорядителем общеклассовой частной собственности и, соответственно, прибавочного продукта. Согласно Семёнову, политарха от других правителей отличает фактическое право на жизнь и смерть подданных, причём всех без исключения — как эксплуатируемых, так и эксплуататоров.

Становление политаризма невозможно без систематического массового террора, что, согласно Семёнову, объясняет среди прочего разгул инквизиции и опричнину Ивана Грозного в XVI веке и сталинские репрессии в XX веке.

Древнеполитаризм, как и феодализм, по Семёнову, — «двухэтажный» способ производства. Он включает в себя в качестве своего глубинного основания крестьянско-общинный способ производства. Собственность на средства производства вообще, на землю прежде всего, — здесь расщеплена: общеклассовая политарная частная собственность оказывается не полной, а верховной, и вместе с этим она представляет собой собственность не только на землю, но и на личности непосредственных производителей. Крестьянские общины или отдельные крестьянские дворы — подчинённые собственники земли, а входящие в них крестьяне — подчинённые собственники своей личности, а тем самым и своей рабочей силы. Для двух остальных вариантов древнеполитарного способа производства была характерна не верховная, а полная общеклассовая частная собственность. Они были одноэтажными.

Общая теория политарного способа производства, а тем самым и политарной общественно-экономической формации, была изложена в работе, которая была написана в 1974 году, рекомендована к публикации в сборнике работ сектора истории первобытного общества Института этнографии, выброшена в издательстве «Наука» из него и, в конце концов, в сокращённом виде и под другим названием («Об одном из типов традиционных социальных структур Африки и Азии: прагосударство и аграрные отношения») напечатана в 1980 году в одном из сборников Института востоковедения.

В дальнейшем Семёнов обнаружил, что существует не один, а несколько политарных способов производства. Один из них — древнеполитарный способ, возникший на Древнем Востоке и просуществовавший в Азии до конца XIX в. Он бытовал в двух видах («городском» и «сельском») и в трёх формах (политообщинной, политодоминарной и политомагнарной). Разные варианты политарного способа производства возникали в разные эпохи в Спарте, Древнем Риме, Северной Европе, в России, в Западной Европе начала нового времени.

Один из вариантов политарного способа производства — неополитарный — возник в России после Октябрьской революции 1917 года. Так исследование предклассового и ранних классовых обществ привело к пониманию сущности социально-экономического строя СССР. К выводу о том, что в СССР и в других стран т. н. «социалистического лагеря» существовал не социализм, а неополитаризм, Семёнов окончательно пришёл ещё в начале 70-х годов. Статья, в которой была изложена теория политарного способа производства, была, по его словам, потому и выброшена из сборника, что заведующий отделом археологии и этнографии издательства «Наука» понял, что все основные её положения вполне могут быть применены для характеристики и советского общества. Более или менее детальная картина становления неополитаризма в СССР была нарисована в статье, написанной в начале 1991 года, категорически отвергнутой журналами «Социологические исследования» и «Свободная мысль» и, наконец, опубликованной в расширенном виде в 1993 году в мало кому известном малотиражном альманахе «Российский этнограф». Она называлась «Россия: что с ней случилось в двадцатом веке».

В 2008 году был издан сборник работ «Политарный способ производства: сущность и место в истории человечества и России», в котором были собраны наиболее важные работы Семёнова по вопросам политаризма.

Реакция. С резкой критикой концепции Семёнова выступил российский социолог Александр Тарасов, который также обвинил учёного в излишнем словотворчестве. «Смысл терминотворчества неясен. Зачем, например, Семенову понадобилось придумывать такое страшилище, как „урбополитархии“? Чем ему не нравится давно существующий и всем понятный термин „города-государства“?» — задаётся вопросом рецензент. Тарасов также указывал, что Семёнов, заявив о существовании общеклассовой частной собственности, не привёл никаких доказательств её существования, по сути подменив этим понятием понятие «государственная собственность». Тарасов приходит к выводу, что в основе своей теория «политаризма» (или двух «политаризмов» — «агро» и «индустро») — заимствованная у Шафаревича, только тот называл это «социализмом». Классовую сущность своего «политаризма» Семёнов позаимствовал у Восленского, Джиласа, Рицци и т. д. «То есть оригинального в теории, — резюмирует автор рецензии, — только терминология и изобретение мелких не существующих в природе „способов производства“».

Развёрнутый ответ Семёнова на рецензию Тарасова под заголовком «Дилетантизм против науки (размышления об одной рецензии)» был опубликован журналом «Скепсис». В статье учёный показал, что «рецензент не дал себе труда вникнуть в позицию автора и тем самым понять суть его доказательств. Во многом это связано с тем, что он вкладывает в используемые им термины иной смысл, чем автор». Отвечая на утверждение Тарасова, что общеклассовая частная собственность не может существовать в принципе, Юрий Иванович отметил: «постоянно оперируя понятием частной собственности, А. Н. Тарасов нигде и никак его не определяет. Я же в своей книге подробно объясняю, что именно я понимаю под частной собственностью. Человеку, выступающему с критикой моей точки зрения, нужно же хотя бы попытаться доказать, что данное мною определение частной собственности ошибочно, никуда не годится. Но ничего этого и в помине нет». Семёнов подробно рассмотрел все остальные замечания рецензента, резюмируя, что в основе всех претензий Тарасова — или его невнимательность при чтении книги, нежелание вникнуть в её содержание, либо попытка вложить в основные категории исторического материализма то значение, которое сами классики марксизма в него не вкладывали.

Обстоятельной критике концепцию политарного способа производства подверг другой представитель советского «творческого марксизма» В. П. Илюшечкин. Он отмечал, что «Ю. И. Семёнов <…> следует вульгарной трактовке [теории общественных формаций], согласно которой общественные способы производства определяются в антагонистических обществах по господствующей форме эксплуатации, то есть как технологические способы производства». В работах Маркса, указывает учёный, термин «способ производства» употребляется в двух разных значениях — в социологическом смысле (общественные способы производства) и в обыденном значении (технологические способы производства). Семёнов же, не различая эти два разные понятия, придал термину единственное значение — общественный способ производства, что совершенно ошибочно с точки зрения теоретических и методологических положений теории общественных формаций.

Глобально-стадиальная концепция мировой истории

Семёнов развил формационную теорию и создал глобально-стадиальную (эстафетно-стадиальную) концепцию мировой истории. В период с 1970 по 1980 гг. им было опубликовано несколько работ, в которых давалась эстафетная интерпретация смены ряда общественно-экономических формаций. Почти все они были переведены за рубежом. Согласно концепции Семёнова, ни одно общество не обязано проходить все формации, на чём настаивала советская историческая наука. Последние социоры не проходят той стадии, на которой находились первые, не повторяют их движение. Выходя на магистраль человеческой истории, они сразу начинают движение с того места, на котором остановились ранее бывшие супериорными социоисторические организмы. Такая интерпретация смены общественно-экономических формаций может быть названа глобально-формационным, а более широко — глобально-стадиальным пониманием истории.

Именно такое понимание всемирной истории было изложено и обосновано во многих работах Семёнова и наиболее полно в книге «Философия истории от древности до наших дней: Общая теория, основные проблемы, идеи и концепции» (2003). Такое понимание делало совершенно необходимым учёт связей не только «вертикальных», диахронных, то есть, связей между различными стадиями развития тех или иных социоисторических организмов, но и связей «горизонтальных», синхронных, то есть связей между одновременно существующими и воздействующими друг на друга социоисторическими организмами. Семёновым была разработана и введена в оборот целая система понятий, конкретизирующих глобально-формационное понимание всемирно-исторического процесса: межсоциорное взаимодействие, социорная индукция, исторические миры, исторический центр (мировая историческая система) и историческая периферия, супериорные и инфериорные социоисторические организмы, супериндукция и инфраиндукция, супериоризация, латерализация, общественно-экономическая параформация, ультрасупериоризация, историческое гнездо, историческая арена, центральное всемирно-историческое пространство, историческая зона.

Проанализировав развитие Руси-России от истоков до наших дней, Юрий Иванович Семёнов установил, что в конце XIX века Россия оказалась в зависимости от западной мировой капиталистической системы и в России, соответственно, утвердился периферийный капитализм. Тем самым была раскрыта сущность Октябрьской революции 1917 года. Её объективная задача состояла не в утверждении социализма, а в освобождении России от зависимости от Запада и тем самым в ликвидации периферийного капитализма. Она была не социалистической, а социорно-освободительной и тем самым антикапиталистической. В силу недостаточного уровня развития производительных сил в России после победы революции начался процесс становления частной собственности в форме общеклассовой частной собственности, который завершился возникновением неополитарного общества. Крушение советской системы, согласно Семёнову, тоже произошло в полном соответствии с законами существования политаризма. В идеальном политарном обществе, по его мнению, члены господствующего класса не обладают никакой частной собственностью. Однако во всех политарных обществах (и в древних, и в советском) члены государственного аппарата стремились к персонализации собственности — к разделу между собой прежних государственных средств производства. В случае с Россией персонализация (или приватизация) привела к появлению двух эксплуататорских классов — имеющего первостепенное значение «класса переродившихся капиталистов» и подчинённого ему капиталистического класса.

Резонанс. Несмотря на то, что Семёнов отстаивал свою глобально-стадиальную концепцию всемирной истории на протяжении нескольких десятилетий, начиная с 1970-х гг., несмотря на то, что его работы по этой тематике переводились и публиковались за рубежом, данная концепция в равной степени не была ни принята, ни опровергнута его коллегами. В рецензии на «Философию истории» Д. В. Джохадзе назвал книгу «бесценным приобретением мирового обществоведения», однако столь высокая оценка была дана исследованию развития философии истории, которую предпринял автор на основе богатейшего количества источников (библиография книги содержит 1450 наименований), но о собственной теории Семёнова, которой посвящён отдельный раздел книги, рецензент умолчал. Таким же образом поступил и Юрий Муравьев, также в целом давший высокую оценку книги.

Теория этноса и нации

Семёнов развил теорию этноса и нации. Он полагал, что этносов в первобытную эпоху не было. Слово «народ» применительно к этому времени означает не этнос, а конгломерат демосоциальных организмов с общими культурой и языком. Учёный выявил, что нация не является одной из форм этнической общности. Индивидов, принадлежащих к одной нации, объединяет не культура, язык и этническое самосознание, как членов этноса, а наличие общего отечества. Нация есть явление не этническое, а прежде всего политическое.

Ещё в 1966 году в журнале «Народы Азии и Африки» была опубликована статья Семёнова «Из истории теоретической разработки В. И. Лениным национального вопроса», в которой была дана обстоятельная критика работы И. В. Сталина «Марксизм и национальный вопрос». Семёнов утверждал, что эта работа представляет собой не теоретический труд, а одну из многих выходивших в то время популярных брошюр. Позже учёный включился в дискуссию о понятии «нация» и предложил свою собственную дефиницию. Согласно Семёнову, нация — это совокупность людей, объединённых общим отечеством. В отличие от этноса, с которым нацию нередко ошибочно отождествляют, нация — явление политической жизни, наиболее отчётливо она находит своё выражение в национальных движениях. Идея национального единства, без которой нет нации, могла оформиться только в борьбе за создание единого отечества или обретение им независимости.

Резонанс. В одной из своих работ Юрий Иванович вспоминал: «Спустя некоторое время я узнал, что руководством отдела науки ЦК КПСС был поставлен вопрос о необходимости включения в программы курсов по философии, научному коммунизму и истории партии в качестве обязательной работы И. В. Сталина „Марксизм и национальный вопрос“. С большим трудом противникам этого предложения всё же удалось провалить его. И важным их аргументом являлась ссылка на мою статью, в которой, как они указывали, работа Сталина была полностью развенчана».

Педагогическая деятельность

С начала 1970-х гг. и до сих пор Семёнов преподает философию в Московском физико-техническом институте, до этого пять лет заведовал кафедрой философии Рязанского медицинского института им. И. П. Павлова, а еще раньше был вначале старшим преподавателем, затем доцентом кафедры философии и политэкономии Красноярского педагогического института. Кроме работы в МФТИ, несколько последних лет преподавал на философском факультете Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова.

В одном из интервью Семёнов признавался, что преподавательская работа обеспечивала ему стабильный доход и позволяла заниматься наукой в свободное время (работать в научно-исследовательских учреждениях Юрий Иванович отказывался, «чтобы сохранить возможность заниматься в области науки только тем, что меня интересовало»). Семёнов признавал, что любит преподавать и с удовольствием это делает, хотя преподавание отнимало много времени, которое могло быть затрачено на науку. «Иногда читатели моих книг, — признавался учёный, — говорят, что в них все изложено стройно, логично, предельно ясно и понятно. Это во многом результат практики преподавания, которая требует четкого, ясного и понятного изложения материала. Я никогда, даже в старые времена, не излагал содержания тех или иных учебников. Я всегда читал курсы, которые принято называть авторскими, и в них излагал результаты своих собственных исследований в области философии и других наук».

А. В. Пименов, заведующий кафедрой истории МФТИ, в своих воспоминаниях о студенческих годах писал: «Знаменитый этнограф и историк первобытного общества Ю. И. Семенов читал курс, который назывался „историческим материализмом“. В действительности же это был строгий, иногда ироничный и поистине бесстрашный анализ исторического процесса, звучавший тем более убедительно, что Юрий Иванович говорил очень просто и неброско по форме, с той интонацией рассуждения вслух, которая доступна только тем, кто действительно думает о науке и для кого преподавание — один из способов отрешиться от утомительных мелочей повседневности. А между тем на дворе был 1983 г., и когда речь заходила о роли личности в истории — этот сюжет Ю. И. Семенов иллюстрировал, в подробностях рассматривая феномен сталинизма, — вдруг становилось ясно, что интеллектуальная смелость и гражданское мужество действительно сродни друг другу».

Основные работы

Полный список работ состоянием на 2004 год приведён в номерах журнала «Этнографическое обозрение» (№ 1, 1997; № 5, 1999; [journal.iea.ras.ru/archive/2000s/2004/Spisok_Semenov_2006_6.pdf № 6, 2004]).

• Возникновение человеческого общества. — Красноярск: Изд-во КГПИ, 1962. — 672 с.
• Как возникло человечество. — М.: Наука, 1966. — 567 с. — 40 000 экз.
• Происхождение брака и семьи. — 1-ое изд. — М.: Мысль, 1974. — 308 с. — 15 000 экз.
• На заре человеческой истории. — М.: Мысль, 1989. — 318 с. — 50 000 экз.
• Экономическая этнология. Первобытное и раннее предклассовое общество. Ч. 1-3 // Материалы к серии «Народы и культуры». Вып. ХХ. Экономическая этнология. Книга 1. М., Институт этнологии и антропологии РАН. 1993. 710, XXV с.
• [scepsis.ru/library/id_1036.html Введение во всемирную историю. Вып. 1. Проблема и понятийный аппарат. Возникновение человеческого общества]. — М.: Изд-во МФТИ, 1997. — 202 с.
• [scepsis.ru/library/id_1151.html Введение во всемирную историю. Вып. 2. История первобытного общества]. — М.: Изд-во МФТИ, 1999. — 192 с.
• [scepsis.ru/library/id_1912.html Введение во всемирную историю. Вып. 3. История цивилизованного общества (XXX в. до н. э. — XX в. н. э.)]. — М.: Изд-во МФТИ, 2001. — 208 с.
• [scepsis.ru/library/id_1065.html Философия истории. (Общая теория, основные проблемы, идеи и концепции от древности до наших дней)]. — М.: Современные тетради, 2003. — 776 с. — 2500 экз.
• Политарный («азиатский») способ производства: сущность и место в истории человечества и России. — М.: Волшебный ключ, 2008. — 401 с. — 500 экз.
• Происхождение брака и семьи. — 2-е издание, дополненное. — М.: Красанд, 2010. — 312 с. — (Академия фундаментальных исследований: этнология).
• Введение в науку философии. Книга 1. Предмет философии, её основные понятия и место в системе человеческого знания. — М.: Либроком, 2013. — 224 с.
• Введение в науку философии. Книга 2. Вечные проблемы философии. От проблемы источника и природы знания и познания до проблемы императивов человеческого поведения. — М.: Либроком, 2013. — 344 с.
• Введение в науку философии. Книга 3. Марксистский прорыв в философии. — М.: Либроком, 2013. — 240 с.
• Введение в науку философии. Книга 4. Современные проблемы теории познания, или Логики разумного мышления (умозримый мир в себе и для нас, факты, проблема, понимание и объяснение, идея, интуиция, холия, гипотеза, теория). — М.: Либроком, 2013. — 304 с.
• Введение в науку философии. Книга 5. Проблема истины. Мышление, воля и мозг. — М.: Либроком, 2013. — 232 с.
• Введение в науку философии. Книга 6. Трудная судьба философии диалектического материализма (конец XIX — начало XXI в.). — М.: Либроком, 2013. — 232 с.
• Происхождение и развитие экономики. От первобытного коммунизма к обществам с частной собственностью, классами и государством (древневосточному, античному и феодальному). — М.: Красанд, 2014. — 720 с. — ISBN 978-5-396-00584-6.

Ссылки

• [orthomarxism.narod.ru/ Сайт, посвящённый работам Ю. И. Семёнова]. Проверено 20 мая 2012. [www.webcitation.org/67uqKQfsG Архивировано из первоисточника 25 мая 2012].
• [www.scepsis.ru/authors/id_8.html Тексты Ю. И. Семёнова на сайте научно-просветительского журнала «Скепсис»]. Проверено 20 мая 2012. [www.webcitation.org/67uqLJTOY Архивировано из первоисточника 25 мая 2012].
• [philosophy.ivlis.com Архив лекций по философии науки, прочитанных профессором МФТИ Ю. И. Семёновым в 2005/2006 учебном году]

Персоналии   История   Философия   СССР   Россия

Отрывок, характеризующий Семёнов, Юрий Иванович

Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.