Марникс, Филипп ван

Филипп ван Марникс де Сент-Альдегонд
Filips van Marnix van Sint-Aldegonde
Род деятельности:	дипломат и военачальник
Место рождения:	Брюссель

Филипп ван Марникс, господин де Сент-Альдегонд (нидерл. Filips van Marnix, heer van Sint-Aldegonde, heer van West-Souburg; 1538—1598)— нидерландский дипломат и военачальник, один из даровитейших писателей XVI века.

Филипп ван Марникс родился в 1538 году в городе Брюсселе.

Учился в Женеве при Кальвине и возвратился на родину, исполненный ненавистью к испанскому владычеству. Во вспыхнувшем в скором времени восстании он и пером и мечом ратовал за свободу своего народа. Его считают автором «компромисса», который за подписью 500 дворян был поднесен в торжественном шествии наместнице 5 апреля 1566 года и в котором были изложены требования об уничтожении инквизиции, отмене эдикта о вероисповедании и о всеобщей амнистии. Подача этого документа признается за начало отделения Нидерландов от Испании.

После занятия страны войсками Фернандо Альвареса де Толедо (Альбы) он бежал в Германию вместе с приверженцами Вильгельма Оранского и там более, чем кто-либо, трудился над делом основания Нидерландского государства.

Уже 18 июля 1572 года ему удалось своими дипломатическими и ораторскими талантами склонить нидерландские сословия в Дордрехте к признанию Вильгельма штатгальтером Голландии, Зеландии и Утрехта. На дипломатическом же поприще он сослужил службу молодой республике в 1576 при заключении Гентского соглашения, в силу которого 17 провинций, католические на юге и евангелические на севере, соединились вместе для общей борьбы против Испании.

В 1578 году он присутствовал на сейме в Вормсе и в 1590 году вел дела республики в Англии. Менее посчастливилось ему в качестве воина. В 1573 он попал в плен к испанцам, где томился целый год, а защита Антверпена против Александра Фарнезе, герцога Пармы, в которой он играл руководящую роль в качестве бюргермейстера, окончилась взятием города Фарнезе. С тех пор деятельность его замолкает. Свои последние годы он провел большею частью в замке Вестзонбурге близ Флиссингена.

Ван Марникс скончался в городе Лейдене 15 декабря 1598 года.

Из его нидерландских стихотворений особенно выдаются: национальная песнь «Вильгельм Нассауский» и его сатира «Binkorff», одно из классических произведений в прозе нидерландской литературы XVI столетия. Изображен на бельгийской почтовой марке 1998 года.

Литература

• Броес, «F. van Marnix, heer van Saint A., bijzonder aan de Hand van Willem I» (2 тома, Амстердам, 1838—40);
• Жюст, «Vie de Marnix de St.-A.» (Гаага, 1858);
• Лакруа и фан Минен, «Notices biographiques et bibliografiques sur Ph. de Marnix.» (Брюс., 1858);
• Лакруа издал также сочинения Альдегонде под названием «Oeuvres de Ph. de Marnix» (Брюс., 1859).

Источники

• Марникс де Сент-Альдегонд Филипп — статья из Большой советской энциклопедии.

Отрывок, характеризующий Марникс, Филипп ван

К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»