Сент-Джайлс

собор
Собор Святого Эгидия St Giles' Cathedral
Сент-Джайлс
Страна	Шотландия
Город	Эдинбург
Координаты	55°56′58″ с. ш. 3°11′27″ з. д.55.9494944° с. ш. 3.1908944° з. д. / 55.9494944; -3.1908944
Конфессия	Церковь Шотландии
Сайт	[www.stgilescathedral.org.uk Официальный сайт]

Собор Святого Эгидия (англ. St Giles' Cathedral, Сент-Джайлс) — собор в Эдинбурге; принадлежит Шотландской пресвитерианской церкви. Находится в центре Королевской мили и является украшением данного маршрута. В течение 900 лет храм был центром религиозной жизни Эдинбурга, в настоящее время рассматривается как центр пресвитерианства.

Статус

Собором, то есть местом размещения епископской кафедры, Сент-Джайлс не является и называется так только формально, поскольку осуществлял эту функцию в течение лишь двух кратких периодов в XVII веке — в 1635—1638 и 1661—1689 годах. Назначение епископов в Сент-Джайлс было организовано английскими властями и спровоцировало беспорядки и епископские войны. В Средневековье, до Реформации собор святого Джайлса был главным храмом Эдинбурга и принадлежал епископству Сент-Эндрюс, епископская же кафедра располагалась в соборе Святого Андрея в городе Сент-Эндрюс, Файф. После Реформации, и на протяжении большей части своей истории шотландская пресвитерианская церковь не имела епископов, епархий и соответственно кафедральных соборов, посему собор святого Джайлса чаще называли, и до сих пор называют «главная церковь» (англ. high kirk).

История

Собор освящён в честь святого Джайлса, покровителя калек и прокажённых, который также считается покровителем Эдинбурга. Святой был очень популярен в Средние века.

Самая старая часть здания — четыре массивных центральных колонны — относится предположительно к 1124 году, хотя доказательств этому мало. В 1385 году в соборе произошёл пожар, после чего его почти полностью пришлось перестраивать. Большая часть современного собора относится именно к тому времени. В 1466 году собору был присвоен статус коллегиальной церкви. После повышения статуса, около 1490 года, к зданию собора была пристроена башня.

После Реформации 1560 года, соборная реликвия, десница святого Джайлса с алмазным перстнем, а также другие драгоценности и святыни были проданы эдинбургским ювелирам Майклу Гилберту и Джону Харту. Внутренняя часть собора была разделена на многочисленные залы в соответствии с реформатской пресвитерианской молитвенной традицией.

В течение почти 300 лет после Реформации собор широко использовался также и не для религиозных целей. В соборе в разное время было отделение полиции, пожарная станция, школа, магазин по продаже угля. В соборе также находилась гильотина шотландская дева, а в одном крыле собора действовала тюрьма для проституток и блудниц.

К 1800 году собор находился в удручающем состоянии и портил внешний облик Эдинбурга. В 1829 году для проведения реставрационных работ был назначен архитектор Уильям Бёрн. Для симметрии и улучшения внешнего вида здания были снесены несколько часовен, в оконные проёмы были вставлены более современные витражи, внешние стены собора были обложены новым обтёсанным камнем.

В 1872—1883 годах, сэр Уильям Чемберс, лорд-провост Эдинбурга, профинансировал новую реставрацию с целью создания «шотландского Вестминстерского аббатства». Для проведения реставрации был нанят Уильям Хэй, при проведении ремонтных работ были снесены старые галереи и перегородки возведённые во времена Реформации.

В оконные проёмы были вставлены витражи с библейскими сюжетами, что было принято не всеми прихожанами, поскольку, как считалось, идёт вразрез с пресвитерианскими традициями. Не все окна были заменены в то время в том числе и по вышеуказанным причинам, но это послужило началом процесса по претворению в жизнь плана, когда непрерывно в хронологическом порядке, витражи с северо-восточной части и до северо-западной части собора несут на себе повествование Библии. Завершена установка витражей была лишь в середине XX века, на одном из последних витражей изображён св. Андрей — покровитель Шотландии. Святой Андрей предстаёт в одеянии голубого цвета, в его образе угадывается облик знаменитого эдинбургского врача Джеймса Джеймсона, так как создание витража профинансировал благодарный пациент доктора.

Часовня

В 1911 году в соборе была устроена часовня ордена Чертополоха, не имевшего её с момента создания ордена в 1687 году. Каждый год, в июне или июле, монарх прибывает в Эдинбург и поселяется в Холирудском дворце. В ходе визита проводятся различные церемонии связанные с орденом Чертополоха, в часовне ордена происходит посвящение новых дам и рыцарей ордена. У каждого рыцаря ордена в часовне имеется небольшая комната, над которой помещается его меч, геральдический шлем и герб, после смерти рыцаря герб не удаляется, а переносится ниже на заднюю стенку комнаты, таким образом комнаты украшены гербами членов королевского ордена с 1911.

Другое

Английский король Карл I принял решение навязать пресвитерианской церкви Шотландии новую богослужебную книгу «о совместной молитве» (англ. Book of Common Prayer). В Шотландии нововведение, исходящее от англичан понимания не нашло, и 27 июля 1637 года на воскресной службе, когда старший эдинбургский священник Джон Ханнах начал читать новую книгу, рыночная торговка Дженни Греддис бросила стул ему в голову, после чего начались массовые беспорядки. Беспорядки, распространившиеся по всему городу, привели к созданию ковентанского движения, которое быстро охватило всю Шотландию. В результате начался военный конфликт, известный как епископская война. Епископская война явилась частью войны трёх королевств и привела к гражданской войне в Англии и свержению и казни короля Карла I.

В конце XVII века для собора были изготовлены колокола. В 1707 году между парламентами Англии и Шотландии был подписан Акт об Унии и образовании нового государства Великобритания. На следующий день после подписания акта звонарь собора святого Джайлса отзвонил мелодию шотландской песни «Почему мне должно быть так грустно в мой день свадьбы?» (англ. Why should I be so sad on my wedding day?).

Туризм

Находясь в центре королевской мили собор является одним из самых популярных туристических мест в Эдинбурге. Кроме интересной средневековой архитектуры в собор туристов привлекают и многочисленные реликвии, хранящиеся в его здании. В соборе также похоронены многие известные и почётные граждане Шотландии, например, участник гражданской войны на стороне Карла I Джеймс Грэм, его враг, участник войны на стороне английского парламента Арчибальд Кэмпбелл. А также Роберт Льюис Стивенсон и Джон Нокс, хотя могила последнего утрачена.

Панорама

Ссылки

• [www.stgilescathedral.org.uk/ Официальный сайт собора]
• [www.hotels-edinburgh-scotland-hotels.com/st-giles-cathedral/ Фотографии собора]
• [www.undiscoveredscotland.co.uk/edinburgh/stgiles/ Сент-Джайлс на сайте Undiscovered Scotland]
• [www.edinburghtours.org.uk/edinburgh-walking-tours.htm ]

Отрывок, характеризующий Сент-Джайлс

– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.