Сент-Джеймс Парк
- О парке см. Сент-Джеймсский парк
 | |
| Оригинальное название |
St James' Park |
|---|---|
| Местоположение | |
| Построен | |
| Открыт |
1892 |
| Реконструирован |
1998—2000 |
| Владелец | |
| Вместимость |
52 405 |
| Домашняя команда |
ФК «Ньюкасл Юнайтед» |
| Размеры поля |
105 x 68 м |
«Сент-Джеймс Парк» (англ. St James' Park) — футбольный стадион, расположенный в Ньюкасл-апон-Тайн, Англия. Домашняя арена футбольного клуба «Ньюкасл Юнайтед». Вместимость стадиона составляет 52 405 зрителей, что делает его третьим среди клубных и четвёртым среди всех футбольных стадионов Англии по этому показателю. В конце 2011 года был переименован в «Спорт-Директ Арена», в октябре 2012 года стадиону было возвращено историческое название.
В 1996 году принимал матчи чемпионата Европы по футболу (3 игры), в 2012 году принимал матчи футбольного турнира летних Олимпийских игр (6 игр), осенью 2015 года примет чемпионат мира по регби. 7 раз на стадионе играла сборная Англии по футболу, последний раз весной 2005 года в рамках отборочного турнира чемпионата мира 2006 года.
Помимо футбола, стадион используется как арена для международных соревнований, рок-концертов и т. д.
Содержание
История
Начальная история
Один из самых старых спортивных сооружений на северо-востоке Англии, построенный ещё в середине XIX века. В 1880 году «Ньюкасл Рейнджерс» впервые поиграли там в футбол, проведя тренировочный матч. Долгое время стадион находился фактически без хозяина, но в 1892 году, после объединения двух местных клубов «Ньюкасл Ист-Энд» и «Ньюкасл Вест-Энд» в «Ньюкасл Юнайтед», стадион перешёл ему во владение. Вскоре, в 1899 году на стадионе появились стоячие трибуны и вместимость стадиона увеличилась до 28 тысяч человек. Спустя десятилетие, в 1906 году, после реконструкции, стадион смог вместить 60 тысяч.
В XX веке
В 1987 году городской совет Ньюкасла распорядился закрыть Западную трибуну, которая была знаменита своей ужасающей для соперников, чёрно-белой надписью на стене «NEWCASTLE UNITED». После этого, вместо неё построили новую трибуну, названную в честь игрока «Ньюкасла» Джеки Милбурна — «Milburn Stand».
После трагедии на «Хиллсборо» в 1989 году, футбольные власти решили, что стоячие сектора для зрителей опасны, и запретили их. У клуба на тот момент не было денег, чтобы реконструировать стадион, но на помощь «сорокам» пришёл болельщик сэр Джон Холл. Он потратил 14 миллионов фунтов из собственного кармана на реконструкцию, а в 1993 году выделил деньги на строительство другой трибуны, которую назвали в его честь — «Sir John Hall Stand».
В 1996 году принимал матчи чемпионата Европы по футболу, а именно матчи группы B с участием сборной Франции, сборной Румынии и сборной Болгарии.
XXI век
В 2000 году на стадионе прошла последняя реконструкция, благодаря которой вместимость стадиона увеличилась до 52 405 человек.
10 ноября 2011 года на официальном сайте клуба была опубликована новость о временном переименовании стадиона на «Sports Direct Arena» для привлечения инвестиций и продажи названия заинтересованным сторонам [1]. Это вызывало бурное негодование среди болельщиков и футбольной общественности. Фанаты протестовали против данного решения и репутация владельца клуба Майка Эшли продолжала стремительно падать.
9 октября 2012 года клубу было возвращено оригинальное название в ходе спонсорской сделки клуба с «Wonga»[2].
Панорама стадиона
Напишите отзыв о статье "Сент-Джеймс Парк"
Примечания
- ↑ [www.bbc.com/sport/0/football/15668207 Newcastle rename St James' Park the Sports Direct Arena]
- ↑ [www.telegraph.co.uk/sport/football/teams/newcastle-united/9596399/Newcastle-United-sponsorship-deal-with-Wonga-will-see-St-James-Park-reinstated-as-stadium-name.html Newcastle United sponsorship deal with Wonga will see St James' Park reinstated as stadium name]
Ссылки
- [www.stadionwelt.de/stadionwelt_stadien/index.php?template=stadionlisten&stadion=St.%20James%20Park&foto_ordner=England/st_james_park&id=1026 Фотографии стадиона]
Отрывок, характеризующий Сент-Джеймс Парк– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему. Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы. Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины. Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя. Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему. Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал. Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте. С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он. «Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать. «Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело. И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!» Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание. Навигация | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
