Сент-Этьен-дю-Мон

Достопримечательность
Сент-Этьен-дю-Мон
Строительство	1494—1624 годы

Сент-Этье́н-дю-Мон (Saint-Étienne-du-Mont, «Святой-Стефан-на-Горе») — католическая церковь на холме св. Женевьевы в Париже.

Чтобы разгрузить переполненное прихожанами аббатство Святой Женевьевы, папа Гонорий III распорядился в 1222 году построить неподалёку отдельную приходскую церковь апостола Стефана для нужд растущего населения близлежащих кварталов. Значительную часть паствы в первые века существования храма составляли студенты Сорбонны.

Несмотря на перестройку 1328 года, к концу XV века храм не мог вместить всех прихожан. В 1492 году аббатство выделило принадлежавший ему участок на горе св. Женевьевы на строительство более вместительного храма в стиле поздней готики («пламенеющей»). Основные строительные работы пришлись на правление Людовика XII и Франциска I.

Строительство продолжалось более века и завершилось в 1622—1626 годах возведением фасада. Фасад был достроен в начале XVII века на средства Маргариты де Валуа. Тогда же были выполнены фигурные витражи. В 1626 году новый храм освятил парижский архиепископ Жан-Франсуа де Гонди. На протяжении XVII и XVIII веков церковь св. Стефана пользовалась большим успехом у парижан. Сюда регулярно перевозили из аббатства мощи св. Женевьевы. В 1744 году Людовик XV решил переместить аббатство.

С началом революции церковь была секуляризована и обращена в «храм сыновней почтительности», а мощи святой Женевьевы сожжены. Здание аббатства было отдано под лицей Генриха IV. В 1804 году здание аббатства было разрушено для высвобождения места для прокладки будущей улицы Хлодвига, уцелела только башня, которая предназначалась для школьных помещений.

Литургия возобновилась по условиям конкордата Наполеона в 1801 году. Во время Второй империи городской архитектор Виктор Бальтар распорядился осуществить реставрацию храма, в том числе восстановить скульптурное убранство, утраченное за годы революции.

В конце XVIII века рядом была выстроена новая грандиозная церковь в честь небесной покровительницы французской столицы, обращённая в 1791 году в национальный пантеон. В 1857 году священник Жан Луи Верже заколол служившего в храме новенну архиепископа Сибура. В 1997 году в храме отслужил мессу Иоанн Павел II.

С храмом св. Стефана связаны имена многих примечательных личностей. Здесь служил органистом композитор Морис Дюрюфле. После упразднения Пор-Рояля в 1711 году в церковь св. Стефана были перенесены останки Блеза Паскаля. Ранее в храме нашёл упокоение Жан Расин. На церковном кладбище похоронен революционер Марат.

Архитектура

Фасад создан в 1610—1622 годах под влиянием Ренессанса. Внутри помещение церкви представляет собой зал длиной 69 и шириной 29,5 метра. Трансепт не выступает наружу, боковые нефы достаточно высоки. Наклон церкви слева обусловливается рельефом местности, однако эти сдвиги едва заметны.

В кино

В фильме Вуди Аллена «Полночь в Париже» (2011) главный герой переносится из современного Парижа в 1920-е годы на пороге церкви Сент-Этьен-дю-Мон.

Также в этой церкви происходит одна из сцен приключенческого фильма «Арсен Люпен» (2004).

Литература

• Bernard Mahieu, L'église Saint-Étienne-du-Mont de Paris, SIDES/Éditions de la Tourelle, coll. « Les plus belles églises de Paris », Paris, 1985 ISBN 2-86861-007-2.

Отрывок, характеризующий Сент-Этьен-дю-Мон

В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.