Сенусерт III

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Фараон Древнего Египта
Сенусерт II Аменемхет III
Сенусерт III
XII династия
Среднее царство

Голова сфинкса Сенусерта III. Государственный музей Египетского искусства. Мюнхен
Хронология
  • 1872 — 1853/52 гг. (19 - 20 лет) — по Ю. фон Бекерату
  • 1837 — 1818/1798 гг. (18/39 лет) — по Schneider
Сенусерт III на Викискладе

Сенусерт III — фараон Древнего Египта из XII династии (Среднее царство), правивший приблизительно в 1872 — 1853 годах до н. э.





Биография

Сын Сенусерта II. Тронным именем Сенусерта III было Ха-Кау-Ра — «Сияющие души Ра». Сенусерт взошел на трон около 1879 года до н. э. и, вероятно, царствовал около 37 лет (Манефон говорит о 48 годах правления этого фараона, которого он называет Сесострис[1]).

О его мудром царствовании остались многие воспоминания, впоследствии ему поклонялись как божеству, стал одним из прообразов Сесостриса, мифического собирательного образа могущественного и мудрого египетского фараона. Сенусерт успешно провёл внутренние реформы в Египте: ограничил власть номархов, чрезмерная независимость которых бросала вызов власти фараона. Сенусерт создал новую систему управления, в результате страна была разделена на три административных центра — Север, Юг и Главу Юга (Элефантина и Нижняя Нубия), каждый из которых управлялся советом старшин, а последние подчинялись визирю царя.

После того, как внутри государства был наведен порядок, Сенусерт смог заняться внешней политикой. В самом начале своего правления он предпринял несколько военных кампаний в Нубию. Но целью их была защита южных границ Египта от набегов воинственных соседей и сохранение доступа к торговым путям и рудникам Нубии. На 8-м году правления (ок. 1871) Сенусерт предпринял военный поход в Нубию, в ходе которого южная граница Египта была отодвинута до современных Куммэ и Семне, выше вторых порогов. Отныне, по приказу фараона, ни один туземец не имел права переходить эту границу, за исключением, идущих торговать в особое, для этого предназначенное место. На каждом берегу Нила Сенусерт установил по пограничной стеле и воздвиг по мощной крепости. Более крупная — в Семне на западном берегу реки получила название «Могуществен Ха-кау-Ра». В её стенах фараон построил храм местному нубийскому богу Дедуну. Для перевозки товаров и войск по Нилу в этот же 8-й год Сенусерта в гранитных скалах, в районе первого порога, был пробит канал длиной 78 м и более 10 м шириной, так как канал прорытый при фараоне VI династии Меренра I к этому времени был уже давно затянут песком и им не пользовались. Об этом событии сообщает надпись, высеченная на скале на острове Сехель: «Он сделал это в качестве своего памятника для богини Анукет, владычицы Нубии, построив для неё канал под названием „Прекрасны пути Ха-кау-Ра“, дабы он жил вечно».

На 12-м году (ок. 1867), беспорядки среди беспокойных нубийских племен к югу от границы, вновь потребовали вмешательства египетского войска. Мятеж был подавлен и Сенусерт вернулся в Египет. Перед самым началом 16-го года правления Сенусерта (ок. 1863), кутишские племена, включавшие варваров, живущих на востоке от нильской долины, сделали неожиданный набег на пограничные земли Египта. В ответ на это Сенусерт предпринял большой поход в Нубию, во время которого «захватил их женщин, захватил их имущество, вошел силой в их дома, разрушил их жилища, снял их урожай зерна и сжёг». Потом он ещё раз подтвердил установление границы по Семне в надписи на большой плите, поставленной в местном храме. Там он оставил предостережение будущим царям: «Теперь каждый мой сын, который будет поддерживать эту границу, которую установил моё величество, он будет считаться моим сыном, рожденным моим величеством, подобным любимому сыну своего отца, который устанавливает границы, которые установлены им. Теперь тот из них, кто ослабит их, и не будет отвоевывать их, он — не мой сын, он не был рожден мною». Для усиления границы Сенусерт перестроил и расширил крепость в Вади-Хальфе, возвёл крепость в Матуге (18 км южнее Вади-Хальфы), а также твердыню на острове Уронарти, получившую название — «Отражение троглодитов (иунтиу)», где был помещён дубликат вторичного установления границ.

На 19-м году (ок. 1860) Сенусерт предпринял последний поход в Куш, который, быть может, являлся просто ревизионной экспедицией. При Сенусерте египетское влияние в Нубии распространялось до 3-х порогов. Фараоны, продолжавшие завоевательную политику Сенусерта III, сохранили воспоминания об его завоеваниях в Нубии, и почитали его в египетских храмах Нубии в качестве бога — покровителя этой страны. С тех пор, в Нубии начинается время египетской цивилизации, которая сопровождалась монументальными постройками.

Хотя большая часть воинственной энергии Сенусерта была направлена против Нубии, имеются также записи о его кампаниях в Сирии — но, скорее, это были походы для замирения возмущений и прекращения грабежей, чем для установления египетских границ. Так временем Сенусерта датируется надпись начальника телохранителей царя Хусебека, рассказывающая о большом переднеазиатском походе египтян. Во время этого похода египетская армия, под личным командованием Сенусерта, разгромила азиатские племена ментиу-сатет, вторглась в страну Ретену (область, включавшая в себя Северную Палестину и Южную Сирию), и захватила город Секмем (отождествляемый с Сехемом, совр. Нублус). Память о Сенусерте — этом могущественном и наиболее воинственном фараоне XII династии — жила в течение столетий, что нашло отражение в трудах греческих и римских писателей, в которых его образ воплотился в имени Сесостриса — легендарного покорителя полумира.

Большие богатства, добытые в Нубии были направлены в храмы Египта. Чиновник Икернофрет из Абидоса рассказывает, что царь приказал ему восстановить барку Осириса, а гробницу и храм отделать золотом, электрумом, ляпис-лазурью, малахитом и другими драгоценными камнями. В храм Ментухотепа в Дейр эль Бахри были доставлены гранитные статуи царя, размером своим превосходящие человеческий рост в шесть раз. Их расположили на нижней террасе заупокойного храма. По остаткам надписей на статуях жрецов можно заключить, что культ Амона продолжал процветать и, хотя столица и гробницы царей были перемещены на север, Фивы оставались религиозным центром.

Если статуи царей Древнего царства предназначались исключительно для заупокойных храмов, то во времена Среднего царства статуи царя стали устанавливаться не только в гробницах или пирамидных храмах, но и в храмах, посвященным различным богам. Они не были скрыты в замурованных сердабах или в залах, которые посещали лишь избранные. Новые памятники прославляли живого правителя государства, они представляли фараона богом на земле, от которого зависело благополучие его подданных. По всей стране было найдено большое количество статуй Сенусерта III, в основном, из чёрного гранита, сделанных с большим мастерством. Поражает тонкость работы и стремление реалистично передать портретные черты оригинала.

На север от Карнака, в Наг-эль-Медамуде, Сенусерт III воздвиг большой храм старому богу фиванской области — богу Монту. Во времена Нового царства и позже, в птолемеевскую эпоху и римское время, он был перестроен, но прекрасно сохранившиеся гранитные ворота храма, а также великолепные статуи, указывают на то, что этот храм был построен ещё в Среднем царстве.

Сенусерт построил пирамиду в Дахшуре. Это была самая большая (107 × 107 м, выс. 77,7 м) пирамида XII династии. Но её ядро, выполненное из кирпича-сырца, разрушилось после того, как были сняты покрывавшие его известняковые плиты. Вход в пирамиду был расположен с западной стороны. В погребальную камеру путь вёл через систему крайне запутанных коридоров и колодцев. Однако все эти предосторожности не спасли пирамиду от грабителей. В северной части двора пирамиды Сенусерта обнаружил погребения его царицы Меререт и принцессы Сит-Хатхор — его сестры и, возможно, жены. В этих погребениях были найдены несколько прекрасных ювелирных украшений, которые сохранились потому, что были сложены прямо в гробнице, а не надеты на мумию.

По годам правления Сенусерта III определяется вся хронология Среднего царства. 7-м годом, 8 месяцем и 16 числом правления Сенусерта в папирусе Кахунского архива датируется время восхода Сотиса (Сириуса). Эта дата по астрономическим вычислениям падает на 1870 год плюс-минус 6 лет, наиболее вероятно, на 1872 год до н. э.

Имя

Родословие Сенусерта III

Культурное влияние

Фараон Сенусерт (Сесострис) III — один из главных действующих лиц мистическо-приключенческой серии произведений Кристиана Жака «Мистерии Осириса».

Напишите отзыв о статье "Сенусерт III"

Примечания

  1. [simposium.ru/ru/node/10151 Манефон. Египтика. Книга II, XII Династия]

Литература

  • История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Часть 2. Передняя Азия. Египет / Под редакцией Г. М. Бонгард-Левина. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1988. — 623 с. — 25 000 экз.
  • Авдиев В. И. [annals.xlegio.ru/egipet/avdiev/avdiev.htm Военная история древнего Египта]. — М.: Издательство «Советская наука», 1948. — Т. 1. Возникновение и развитие завоевательной политики до эпохи крупных войн XVI—XV вв. до х. э. — 240 с.
  • [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.

Ссылки

  • [ru-egypt.com/sources/221 Надпись Сенусерта III в Семне]
  • [blog.ru-egypt.com/?p=30 Мумия древнеегипетской царицы Урт], супруги Сенусерта III
XII династия

Предшественник:
Сенусерт II
фараон Египта
ок. 1872 — 1853 до н. э.
(правил приблизительно лет)

Преемник:
Аменемхет III


Отрывок, характеризующий Сенусерт III

– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.