Сеньоры и герцоги де Монморанси
Поделись знанием:
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]
Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
Сеньория, затем герцогство Монморанси (фр. duché de Montmorency) — феодальное владение в Иль-де-Франсе с центром в городе Монморанси.
Содержание
История титула
Сеньорами были представители старшей линии рода Монморанси. В 1477 году владение перешло к Гийому де Монморанси, третьему сыну Жана II, лишившего наследства двух старших сыновей. Позднее глава старшей линии рода Жан II де Нивель сумел отсудить четвертую часть сеньории, сохранявшуюся во владении его семьи до 1527 года, когда она была продана Анну де Монморанси, объединившему таким образом родовые владения.
В июле 1551 жалованной грамотой, данной в Нанте, Анн де Монморанси первым из французских дворян был возведен в ранг герцога, а Монморанси стало герцогством-пэрией, и было зарегистрировано в этом качестве парламентом и счетной палатой 4 августа[1].
Как пэр Франции коннетабль Монморанси представлял в 1559 году графа Шампани на коронации Франциска II. Он и его сыновья, герцоги Франсуа и Анри I, оспаривали у Лодовико Гонзаги, герцога Неверского, и его потомков старшинство в звании пэров[1].
Генрих IV в декабре 1596 издал в Руане распоряжение, по которому за герцогом Монморанси утверждалось старшинство с момента возведения баронии в ранг герцогства, несмотря на жалованные грамоты от августа и ноября 1581, которыми герцогство-пэрство Жуайёз получало старшинство непосредственно после принцев крови, а Эпернон непосредственно после принцев. При создании в 1597 герцогства-пэрии Бофор, его обладатель, Сезар де Вандом, получил старшинство перед всеми герцогами, кроме Монморанси[1].
После мятежа герцога Анри II де Монморанси его владения указом от 23 августа 1632, зарегистрированным Тулузским парламентом 1 сентября, отходили к короне, а герцогство ликвидировалось, но в следующем году, после казни мятежника кардиналом Ришелье большая часть земель была передана сестрам Монморанси[1]. Людовик XIII в марте 1633 жалованной грамотой, данной в Париже, и зарегистрированной парламентом и счетной палатой 9-го и 11-го марта, вновь возвел Монморанси в ранг герцогства-пэрии для Шарлотты-Маргариты де Монморанси и её мужа Анри II де Бурбон-Конде[2]. Принцы Конде в 1689 году сменили название герцогского титула с Монморанси на Энгиен, чтобы узаконить куртуазный титул герцога Энгиенского, который с 1566 года носили их старшие сыновья. Город Монморанси также получил официальное название Энгиен.
Соответственно, герцогство Бофор, купленное годом ранее Шарлем-Франсуа-Фредериком I де Монморанси-Люксембургом из линии Монморанси-Бутвиль, было переименовано в герцогство Монморанси. Герцоги этой линии в литературе именуются де Бофор, или де Бофор-Монморанси.
Титул герцогов Энгиенских был упразднен с пресечением рода Бурбон-Конде в 1830 году. В 1832 году город Монморанси вернул себе первоначальное название.
Сеньоры де Монморанси
- ? — 1008/1012 — Бушар II де Монморанси (ум. 1008/1012)
- до 1012 — после 1031 — Бушар III де Монморанси (ум. после 1031)
- после 1031 — после 1086 — Тибо де Монморанси (ум. после 1086)
- после 1086 — ок. 1096 — Эрве де Монморанси (ум. ок. 1096)
- ок. 1096 — после 1124 — Бушар IV де Монморанси (ум. после 1124)
- после 1124 — 1160 — Матье I де Монморанси (ум. 1160)
- 1160 — 1189 — Бушар V де Монморанси (ум. 1189)
- 1189 — 1230 — Матье II де Монморанси (ум. 1230)
- 1230 — 1243 — Бушар VI де Монморанси (ум. 1243)
- 1243 — 1270 — Матье III де Монморанси (ум. 1270)
- 1270 — 1305 — Матье IV де Монморанси (ум. 1305)
- 1305/1306 — Матье V де Монморанси (ум. 1305/1306)
- 1305/1306 — 1326 — Жан I де Монморанси (ум. 1326)
- 1326 — 1381 — Шарль I де Монморанси (ум. 1381)
- 1381 — 1414 — Жак де Монморанси (ок. 1370 — 1414)
- 1414 — 1477 — Жан II де Монморанси (ок. 1401 — 1477)
- 1477 — 1531 — Гийом де Монморанси (до 1454 — 1531)
- 1531 — 1551 — Анн де Монморанси (1492—1567)
Герцоги де Монморанси, 1-я креация
- 1551 — 1567 — Анн де Монморанси (1492—1567)
- 1567 — 1579 — Франсуа де Монморанси (1530—1579)
- 1579 — 1614 — Анри I де Монморанси (1534—1614)
- 1614 — 1632 — Анри II де Монморанси (1595—1632)
Герцоги де Монморанси, 2-я креация
- 1633 — 1650 — Шарлотта-Маргарита де Монморанси (1594—1650)
- 1633 — 1646 — Анри II де Бурбон-Конде (1588—1646)
- 1646 — 1686 — Луи II де Бурбон-Конде (1621—1686)
- 1686 — 1689 — Анри-Жюль де Бурбон-Конде (1643—1709), с 1689 — герцог Энгиенский
Сеньоры де Монморанси (X — XIII века)
Бушар I (ум. после 958), сеньор де Бре X Ильдегарда N │ ├─> Бушар II (ум. 1008/1012), сеньор де Монморанси │ X N, дама де Шато-Бассет (ум. после 1009/1012) │ │ │ ├─> Бушар III (ум. после 1031), сеньор де Монморанси │ │ X N │ │ │ │ │ ├─> Тибо (ум. после 1086), сеньор де Монморанси, коннетабль Франции │ │ │ │ │ ├─> Эрве (ум. ок. 1096), сеньор де Монморанси │ │ │ X Агнесa N │ │ │ │ │ │ │ ├─> Бушар IV (ум. после 1124), сеньор де Монморанси │ │ │ │ X 1) (до 1086) Агнесa де Бомон (ум. до 1105), дама де Конфлан-Сент-Онорин │ │ │ │ X 2) (до 1105) Агнесa де Понтуаз │ │ │ │ X 3) (после 1114/1117) Аделиза де Клермон │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Матье I (ум. 1160), сеньор де Монморанси, коннетабль Франции │ │ │ │ │ X 1) (ок. 1126) Алисa Фиц-Рой (ум. после 1141) │ │ │ │ │ X 2) (1141) Аделаида Савойская (ок. 1092 — 1154) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Анри (ум. до 1160) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Бушар V (ум. 1189), сеньор де Монморанси │ │ │ │ │ │ X (1173): Лоретта де Эно (ум. 1181) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Матье II (ум. 1230), сеньор де Монморанси, коннетабль Франции ─> сеньоры де Монморанси │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Ева │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Тибо │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Алиса (ум. 1221) │ │ │ │ │ │ X (ок. 1190) Симон IV де Монфор (ок. 1180 — 1218) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Тибо (ум. после 1189), сеньор де Марли │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Эрве (ум. 1192), аббат Сен-Мартен де Монморанси │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └1> Матье I де Марли (ум. 1204) ─> сеньоры де Марли │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Тибо (ум. после 1147) │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Аделина (Эльвида) │ │ │ │ │ X 1) Ги, сеньор де Гиз (ум. после 1124) │ │ │ │ │ X 2) Генрих N │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Эрме │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├3> Эрве (ум. после 1172), коннетабль Ирландии │ │ │ │ │ X Неста Фиц-Джеральд │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├3> Гуго │ │ │ │ │ │ │ │ │ └3> Ги │ │ │ │ │ │ │ ├─> Жоффруа (ум. после 1086), сеньор де Мариско ─> линия Монморанси-Моррес │ │ │ │ X Ришильда де Дуэ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Эрве │ │ │ │ │ │ │ ├─> Обри │ │ │ │ │ │ │ └─> Авуаза │ │ │ X Нивелон II, сеньор де Пьерфон │ │ │ │ │ ├─> Эд │ │ │ │ │ └─> Жоффруа Богатый (ум. после 1085) ─> сеньоры Жизора │ │ │ ├─> Гильдуин │ │ │ ├─> Альберик I (ум. после 1060), коннетабль Франции │ │ │ ├─> Эд │ │ │ └─> Фульк ─> сеньоры де Бантелю, сиры де Жюйи │ ├─> Обри (ум. после 987), сеньор Вилье-ан-Анжу ─> сеньоры де Вилье │ └─> Тибо ─> сеньоры де Бре, де Монлери и графы де Рошфор
Сеньоры де Монморанси (XIII — XVI века)
Матье II Великий (ум. 1230), сеньор де Монморанси, коннетабль Франции X 1) (1193) Гертруда де Нель-Суассон (ум. ок. 1222) X 2) (1218) Эмма де Лаваль (ок. 1197/1198 — 1264) │ ├1> Бушар VI (ум. 1243), сеньор де Монморанси │ X Изабелла де Лаваль │ │ │ ├─> Матье III (ум. 1270), сеньор де Монморанси │ │ X (до 1250) Жанна де Бриенн (ум. 1270) │ │ │ │ │ ├─> Матье IV (ум. 1305), сеньор де Монморанси, адмирал Франции │ │ │ X 1) (до 1273) Мария де Дрё (ок. 1261—1276) │ │ │ X 2) (1278) Жанна де Леви (ум. 1307/1309) │ │ │ │ │ │ │ ├2> Матье V (ум. 1305/1306), сеньор де Монморанси │ │ │ │ X Жанна ле Бутейе де Санлис │ │ │ │ │ │ │ ├2> Жан I (ум. 1326), сеньор де Монморанси │ │ │ │ X Жанна де Кальто (ум. до 1350) │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Шарль I (ум. 1381), сеньор де Монморанси, маршал Франции │ │ │ │ │ X 1) (1331): Маргарита де Божё (ум. 1336) │ │ │ │ │ X 2) (1341): Жанна де Руси (ум. 1361) │ │ │ │ │ X 3) Пернель де Вилье │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Жан (ум. 1352) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Маргарита (ум. после 1406) │ │ │ │ │ │ X (1356): Роберт VII д'Эстутвиль, сеньор де Вальмон (ум. 1396) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Жанна (ум. после 1364/1368), дама де Дамвиль │ │ │ │ │ │ X (1358) Ги Брюме де Лаваль (ум. ок. 1383) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Мария (ум. после 1372), дама д'Аржантан │ │ │ │ │ │ X 1) Гийом д'Иври (ум. после 1368) │ │ │ │ │ │ X 2) Жан II де Шатийон-сюр-Марн (ум. 1416) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├3> Шарль (ум. 1369) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├3> Жак (ум. 1414) │ │ │ │ │ │ X (1399) Филиппота де Мелён, дама де Круазий (ум. 1420) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Жан II (ум. 1477), сеньор де Монморанси │ │ │ │ │ │ │ X 1) (1422) Жанна де Фоссё, дама де Нивель (ум. 1431) │ │ │ │ │ │ │ X 2) (1454) Маргарита д'Оржемон (ум. 1484/1488) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Жан I де Нивель (1422—1477) ─> линия Монморанси-Нивель │ │ │ │ │ │ │ │ X (до 1455) Гудула Вилен │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Луи I де Фоссё (ум. 1490) ─> линия Монморанси-Фоссё │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Гийом (1454—1531), барон де Монморанси │ │ │ │ │ │ │ │ X (1484) Анна Пот, графиня де Сен-Поль (ум. 1510) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Жан (ум. до 1516), сеньор д'Экуан │ │ │ │ │ │ │ │ │ X (1510) Анна де Ла Тур д'Овернь, дама де Монгаскон (ум. 1530) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Анна (ум. 1525) │ │ │ │ │ │ │ │ │ X (1517) Ги XV де Монфор, граф де Лаваль (1476—1531) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Анн (1492—1567), герцог де Монморанси, коннетабль Франции ─> герцоги де Монморанси │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Луиза (ум. 1541) │ │ │ │ │ │ │ │ │ X 1) (1511) Ферри де Майи, барон де Конти │ │ │ │ │ │ │ │ │ X 2) (1514) Гаспар I де Колиньи (ум. 1522) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Франсуа (ум. 1551), сеньор де Ла Рошпо │ │ │ │ │ │ │ │ │ X (1524) Шарлотта д'Юмьер, дама д'Оффемон (ум. 1558) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Филипп (ум. 1519), епископ Лиможский │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Мария, аббатиса в Мобюиссоне │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Филиппа (ум. 1516), дама де Витри-ан-Бри │ │ │ │ │ │ │ │ X 1) (1465) Шарль де Мелён, барон де Ланда (ум. 1468) │ │ │ │ │ │ │ │ X 2) (1472) Гийом Гуфье, барон де Роанне (ум. 1495) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └2> Маргарита (ум. 1498), дама де Конфлан │ │ │ │ │ │ │ X (1471) Никола д'Англюр (ок. 1440—1516), барон де Бурлемон │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Филипп (ум. 1473/1474), сеньор де Круазий │ │ │ │ │ │ │ X 1) Маргарита де Бур │ │ │ │ │ │ │ X 2) Гертруда де Реймерсвайле │ │ │ │ │ │ │ X 3) (1467) Антуанетта д'Онши, дама де Сен-Лё (ум. после 1474) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Пьер (ум. до 1422) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Дени (ум. 1473), епископ Арраса │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> (бастард) Жак (ум. после 1459) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> (бастард) Дениза │ │ │ │ │ │ │ X Робер Ангерран │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> (бастард) Жанна (ум. после 1454) │ │ │ │ │ │ X Луи де Коши, сеньор де Монтреролье │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├3> Филипп (ум. 1425) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └3> Дениза (ум. после 1452) │ │ │ │ │ X (1398) Ланселот Тюрпен, сеньор де Криссе (ум. 1414) │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Матье (ум. 1360), сеньор д'Авремениль ─> сеньоры д'Авремениль │ │ │ │ │ X (до 1349): Эглантина де Вандом │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Жан, сеньор д'Аржантан │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Изабелла (ум. после 1341) │ │ │ │ X (1336): Жан I де Шатильон-сюр-Марн (ум. 1363) │ │ │ │ │ │ │ ├2> Алиса │ │ │ │ │ │ │ └2> Изабелла │ │ │ X Рорикон, сеньор д'Анже (ум. ок. 1352) │ │ │ │ │ ├─> Эрар (ум. до 1334), сеньор де Конфлан-Сент-Онорин │ │ │ X 1) (1286): Жанна де Лонгваль │ │ │ X 2) Клеманс де Мюре (ум. после 1334) │ │ │ │ │ └─> Жанна │ │ X Бодуэн де Гин (ум. после 1293) │ │ │ ├─> Тибо (ум. после 1268) │ │ │ ├─> Авуаза (ум. до 1287) │ │ X Ансо III де Гарланд (ум. до 1287), сеньор де Турнан │ │ │ ├─> Марсилия (ум. после 1264) │ │ X (до 1237) Матье де Три, граф де Даммартен (ум. 1272) │ │ │ ├─> Алиса (ум. после 1287) │ │ │ ├─> Жанна │ │ │ └─> N │ X Роже де Розуа (ум. 1250) │ ├1> Матье (ум. 1250), сеньор д'Аттиши, граф Понтьё │ X (1240/1241) Мария де Понтьё (до 1199 — 1250) │ ├1> Жан (ум. после 1226) │ ├2> Ги VII де Лаваль (ум. 1267) ─> дом Монморанси-Лаваль │ └2> Авуаза де Лаваль (ум. после 1270) X (1239) Жак де Шато-Гонтье
Линия Монморанси-Нивель
Жан I де Нивель (1422—1477) X (до 1455) Гудула Вилен (ум. 1482 или 1483) │ ├─> Жан II (1461—1510), сеньор де Нивель │ X (до 1496) Маргарета ван Хорн (ум. 1518) │ ├─> Жак (ум. после 1485) │ ├─> Филипп I (1466—1526), сеньор де Нивель │ │ X (1496) Мария ван Хорн (1476—1558) │ │ │ ├─> Фредерик │ │ │ ├─> Жозеф (после 1496—1530), сеньор де Нивель │ │ X (1523) Анна ван Эгмонт (ум. 1574) │ │ │ │ │ ├─> Филипп II (ок. 1526—1568), граф ван Хорн │ │ │ X (1546) графиня Анна Вальбурга фон Нойенар (1522—1600) │ │ │ │ │ │ │ └─> Филипп (ум. ок. 1568) │ │ │ │ │ ├─> Флоран (1528—1570), сеньор де Монтиньи │ │ │ X (1565) Элен де Мелён (ум. 1590) │ │ │ │ │ │ │ ├─> Филипп (1568) │ │ │ │ │ │ │ └─> Флорис (1568—1570) │ │ │ │ │ ├─> Мария (ум. 1570), дама де Конде │ │ │ X 1) (ок. 1550) граф Шарль II де Лален (ум. 1558) │ │ │ X 2) (1562) граф Петер Эрнст I фон Мансфельд (1517—1604) │ │ │ │ │ └─> Элеонора (ум. после 1585) │ │ X 1) (ок. 1542) Понтюс де Лален, сеньор де Бюньикур (ок. 1508—1558) │ │ X 2) (ок. 1560): Антуан II де Лален, граф ван Хогстратен (ум. 1568) │ │ │ ├─> Робер (ум. 1554), сеньор де Вим │ │ X Жанна де Байёль (ум. 1565) │ │ │ ├─> Филипп (ум. 1566), сеньор д'Ашикур │ │ │ ├─> Изабо │ │ X (1529) Жоашен де Анже, сеньор де Муайенкур │ │ │ ├─> Маргарита (ум. 1570) │ │ X Робер де Лонгваль, сеньор де Латур и де Варлен (ум. 1559) │ │ │ ├─> Мария (ум. 1531) │ │ │ ├─> Элен (ум. 1568) │ │ │ ├─> Клод (ок. 1498—1564) │ │ │ └─> Франсуаза (1511—1570), дама де Монтиньи, Вим и Льенкур │ ├─> Шарль (1467) │ ├─> Марк │ ├─> Маргарита де Монморанси (ум. после 1517) │ X Арнольд II ван Хорн (ум. 1505), граф ван Уткерке │ └─> Онорина де Монморанси (ум. 1510) X 1) (до 1485): Никола де Сент-Альдегонд, сеньор де Нуаркарм X 2) Шарль де Рюбампре, виконт де Монтенекен
Герцоги де Монморанси
Анн (1492—1567), герцог де Монморанси, коннетабль Франции X (1529) Мадлен Савойская (ок. 1510—1586) │ ├─> Франсуа (1530—1579), герцог де Монморанси, маршал Франции │ X 1) (1553) Жанна д'Альвен │ X 2) Диана де Валуа (1538—1619) │ │ │ └2> Анна (ум. до 1579) │ ├─> Анри I (1534—1614), герцог де Монморанси, маршал Франции и коннетабль Франции │ X 1) (1558) Антуанетта де Ла Марк (1542—1591) │ X 2) (1593) Луиза де Бюдо (1575—1598) │ X 3) (1601) Лоранс де Клермон (1571—1654) │ │ │ ├1> Шарлотта (1572—1636), графиня д'Але и дю Флес │ │ X (1591) Шарль де Валуа, герцог Ангулемский (1573—1650) │ │ │ ├1> Эркюль (1572—1593), граф д'Оффемон │ │ │ ├1> Маргарита (1577—1660) │ │ X (1593) Анн де Леви (ум. 1624), герцог де Вантадур │ │ │ ├1> Анри (1581—1583) │ │ │ ├2> Шарлотта-Маргарита (1594—1650), герцогиня де Монморанси │ │ X (1609) Анри II де Бурбон, принц де Конде (1588—1646) │ │ │ └2> Анри II (1595—1632), герцог де Монморанси и Дамвиль, маршал Франции и адмирал Франции │ X 1) (1608—1609) Анна де Сепо, герцогиня де Бопрео (1588—1620) │ X 2) (1612) Мария Феличе Орсини (1600—1666) │ ├─> Шарль (1537—1612), герцог де Дамвиль, адмирал Франции │ X (1572) Рене де Коссе (ум. 1622), графиня де Сегондиньи │ ├─> Габриель (1541—1562), барон де Монберон │ ├─> Гийом (1546/1547—1593), сеньор де Торе │ X 1) (1561) Леонор д'Юмьер (ум. 1563) │ X 2) (1581) Анна де Лален (ум. 1613) │ │ │ ├2> Мадлен (1582—1615), дама де Монберон │ │ X (1597) Анри де Люксембург-Линьи, герцог де Пине-Люксембург (1582—1616) │ │ │ └2> Гийом (1594—1614), сеньор де Торе и Данжю │ ├─> Элеонора (ок. 1528—1556) │ X (1547) Франсуа III де Ла Тур д'Овернь, виконт де Тюренн (1526—1557) │ ├─> Жанна (1528—1596) │ X (1549) Луи III де Ла Тремуй, герцог де Туар (1521—1577) │ ├─> Катрин (1532—1624) │ X (1553) Жильбер III де Леви, герцог де Вантадур (ум. 1591) │ ├─> Мария │ X (1567) Анри де Фуа-Кандаль (ум. 1572), граф д'Астарак и Кандаль │ ├─> Анна (ум. 1588), аббатиса в Кане │ ├─> Луиза (ум. после 1563), аббатиса в Жерси │ └─> Мадлен (ум. 1598), аббатиса в Кане
Напишите отзыв о статье "Сеньоры и герцоги де Монморанси"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 Père Anselme, 1728, p. 551.
- ↑ Père Anselme, 1728, p. 552.
Литература
- Père Anselme. Histoire généalogique et chronologique de la maison royale de France. T. III. — P.: Companie des Librairies, 1728.
- Depoin J. La légende des premiers Bouchards de Montmorency. — Pontoise: Société Historique du Vexin, 1908 [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k5550731j.r=La+l%C3%A9gende+des+premiers+Bouchards+de+Montmorency.langFR gallica.bnf.fr]
- Desormaux J.-L. Histoire de la Maison de Montmorenci. T. I. — Paris: Desaint & Saillant — Duchesne, 1764 [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k111478c gallica.bnf.fr]
- Du Chesne A. Histoire genealogique de la maison de Montmorency et de Laval. — P.: Cramoisy, 1624. [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k132541r gallica.bnf.fr]
- L'art de vérifier les dates des faits historiques, des chartes, des chroniques, et autres anciens monuments, depuis la naissance de Notre-Seigneur. T. XII. — P.: C. F. Patris, 1818 [books.google.fr/books?id=GEUQAAAAYAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false books.google.fr]
- Montmorency-Morrès H. de. Les Montmorency de France et les Montmorency d'Irlande. — P.: Plassan & Cie, 1828 [books.google.fr/books?id=SQBU50BHVzEC&printsec=frontcover&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false books.google.fr]
Ссылки
- [fmg.ac/Projects/MedLands/PARIS%20REGION%20NOBILITY.htm#_Toc429810561 SEIGNEURS de MONTMORENCY] — Foundation for Medieval Genealogy
- [www.angelfire.com/realm/gotha/gotha/mtcy1.html MONTMORENCY & LAVAL] — AN ONLINE GOTHA
- [racineshistoire.free.fr/LGN/PDF/Montmorency.pdf Maison de Montmorency] — racineshistoire.free.fr
- [www.heraldique-europeenne.org/Regions/France/Montmorency.htm Maison de Montmorency] — heraldique-europeenne.org
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Сеньоры и герцоги де Монморанси
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]
Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
