Сенявин, Алексей Наумович

Алексей Наумович Сенявин
Художник Рокотов Ф.С. 1770-е гг
Дата рождения	5 октября 1722(1722-10-05)
Дата смерти	11 августа 1797(1797-08-11) (74 года)
Место смерти	Санкт-Петербург
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	Российский императорский флот
Годы службы	1734—1788
Звание	адмирал
Командовал	Донская военная флотилия, Азовская военная флотилия
Сражения/войны	Русско-турецкая война (1735—1739), Русско-шведская война (1741—1743), Семилетняя война, Русско-турецкая война (1768—1774)
Награды и премии
Связи	отец Наум Акимович Сенявин

Алексей Наумович Сенявин (Синявин; 5 октября 1722 — 11 августа 1797) — русский адмирал из рода Сенявиных, командующий Донской и Азовской военными флотилиями.

Биография

Происхождение

Родился 5 октября 1722 года. Сын петровского вице-адмирала Наума Акимовича Синявина (1680—1738) и Нениллы Фёдоровны Языковой (1688—1738), двоюродный дядя адмирала и члена Государственного совета Дмитрия Николаевича Сенявина.

Служба

Алексей Наумович, в уважение заслуг отца, начал службу во флоте прямо с мичманского чина 5 сентября 1734 году. В 1735—1739 годах, состоя адъютантом при своём отце, принимал участие в русско-турецкой войне. По окончании войны был переведён в Балтийский флот и в 1741—1743 годах сражался против шведов. Следующей кампанией Сенявина была Семилетняя война, где он, командуя линейным кораблём «Св. Павел», отличился в 1760 году при морской блокаде крепости Кольберг. В 1762 году Сенявин, будучи в чине капитана 1-го ранга, вышел в отставку.

Вся блестящая деятельность адмирала, как лучшего моряка своего времени, принадлежит царствованию императрицы Екатерины II.

Вновь призванный на службу в 1766 году в качестве генерал-казначея Адмиралтейства, Сенявин через два года был произведен в контр-адмиралы. 9 ноября 1768 года, по случаю начавшейся войны против турок, императрица поручила ему организацию Донской экспедиции с задачей построить на старых петровских верфях на Дону различного типа суда, которые могли бы затем действовать на Азовском и Чёрном морях. Поручение, требовавшее быстроты и особой сообразительности, привело к возрождению Донской (Азовской) флотилии, задача которой заключалась в том, чтобы оказать активное содействие сухопутным войскам, начавшим вскоре военные действия в Причерноморье и Крыму. В 1769 году Сенявин был произведён в вице-адмиралы, ему также было поручено восстановление Таганрога.

Для лучшего успеха морского предприятия, требовалось избрать такой род военных судов, который бы отвечал как местным условиям плавания на мелководных местах, так и боевым требованиям, потому что опыты прежних лет в этом отношении были неудовлетворительны. Такой новый род судов, получивший название «новоизобрётенных кораблей», и соединявший все искомые условия, был построен к 1771 году на Дону и, сплавленный к Таганрогу, помог овладению Крымом со стороны наших войск; за эти труды Сенявин был в 1771 году награждён орденом св. Александра Невского.

В 1773 году Сенявин с порученною ему флотилией уже действовал так успешно против турок на море, что навсегда закрыл неприятельским судам вход в Азовское море занятием крепостей Ени-Кале и Керчи. В следующем 1774 году с флотилией, стоявшей у Керченского пролива, он отразил нападение турецкого корабельного флота, и несмотря на крайнее неравенство сил, принудил его отступить с уроном.

Таким образом, условиями заключенного в этом году Кучук-Кайнарджийского мира, благодаря содействию Донской флотилий, России были возвращены Азов и Таганрог и отданы Керчь с Еникале, открывавшие для русских судов вход в Чёрное море.

В 1775 году после победы в Русско-турецкой войне 1768—1774, возникла необходимость в верфи на Чёрном море для строительства полноценного военного флота. Для определения места, была организована экспедиция, которую и возглавил Сенявин. Именно он выбрал место для основания Херсона и предложил строить корпуса судов, под прикрытием укрепления Александр-Шанц, а после этого спуская их в Днепро-Бугский лиман, оснащать орудиями, мачтами и такелажем. Так и строили корабли в Херсонском адмиралтействе, вплоть до его ликвидации в 1827 году.

Наградами трудов и заслуг Сенявина было производство его в адмиралы 10 июля 1775 года, а также пожалование орденов св. Анны 1-й степени, св. Андрея Первозванного (1794 год) и св. Владимира 1-й степени (1795 год).

В 1788 году, за понесенными трудами и тяжёлой болезнью, он был уволен от службы, но в 1794 году, по выздоровлении, снова поступил, с назначением присутствовать в Адмиралтейств-коллегии.

Умер 11 августа 1797 года в Санкт-Петербурге, похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры; в 1870-х годах его прах там же был перенесён на Тихвинское кладбище. На могиле установлена мраморная колонна, увенчанная урной с пламенем. На доске помещена следующая эпитафия, сочинённая будущим санкт-петербургским вице-губернатором С. Н. Завалиевским:

«Здесь, под камнем сим,
Лежит преславный адмирал,
Кой лести не любил, коварство презирал,
Сенявин доблестен, вождь мудрый, милосердный,
Оставивший к себе почтенья храм бессмертный,
Друг человечества, друг верной правоты.
Прохожий, помолись об нем Творцу и ты!»

Основание Таганрога

Екатерина II писала: «Таганрогскую гавань отдаем мы совсем в ведомство вице-адмирала Сенявина с тем, чтобы оную поставить в такое состояние, чтоб она могла служить убежищем судам, так и для построения оных, а тем паче галер и других судов … и чтоб в будущую кампанию 1770 года флотилия во оной уже зимовать могла …» В личном письме А. Н. Сенявину императрица уточняет задачи на 1770 год: «Главный предмет будущего года на Азовском море, кажется, быть должен для закрытия новозаведенных крепостей, чтоб сделать нападение на Керчь и Тамань и завладеть сими крепостями, чтобы через то получить зунд (пролив) Чёрного моря в свои руки и тогда нашим судам свободно будет крейсировать до самого Цареградского канала и до устья Дуная».

В конце апреля 1771 года А. Н. Сенявин сообщает президенту Адмиралтейской коллегии графу И. Г. Чернышеву: «При всей моей скуке и досаде, что флот ещё не готов, Ваше сиятельство, вообразите мое удовольствие видеть с 87-футовой высоты стоящие перед гаванью (Да где ж? В Таганроге!) суда под военным российским императорским флагом, чего со времени Петра Великого … здесь не видали». А в конце мая 1771 года под командой Сенявина находился уже 21 корабль с 450 орудиями и 3300 членами экипажей. В июне Азовская флотилия поддерживала взятие Перекопа, крепостей Керчь и Ени-Кале, отбивала попытки турецкого флота блокировать продвижение русских по восточному берегу Крыма и обеспечивала другие действия армии генерала В. М. Долгорукова. В том же году флотилия перебазировалась из Таганрога в Керчь, а Таганрог превратился в купеческий портовый город.

В Ростовской области, на полпути по железной дороге между Ростовом и Таганрогом, расположено село Синявское, названное в честь адмирала.

Семья

Был женат с 1760 года на Анне-Елизавете фон Брауде (1733—1776) и имел одного сына и четырёх дочерей:

• Анастасия Алексеевна (1760—18..), муж Василий Иванович Нелидов (1751—1810), их дочь Мария была замужем за графом В. Ф. Адлербергом.
• Екатерина Алексеевна (1761—1784), фрейлина, с 1781 года жена графа С. Р. Воронцова.
• Мария Алексеевна (1762—1822), фрейлина, статс-дама, с 1781 года жена А. Л. Нарышкина.
• Григорий Алексеевич (1767—1831), капитан-командор, его сын сенатор И. Г. Сенявин.
• Анна Алексеевна (1768—1820), не замужем.

Источники

• Лурье В. М. Морской биографический словарь. XVIII век. — СПб., 2005.
• Сенявин (Синявин), Алексей Наумович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Саитов В. Петербургский некрополь. — Т. 4. — СПб., 1913.
• Лебедев А. А. У истоков Черноморского флота России. Азовская флотилия в борьбе за Крым и в создании Черноморского флота (1768—1783 гг.). — СПб., ИПК.: Гангут. 2011. — ISBN 978-5-904180-22-5

Отрывок, характеризующий Сенявин, Алексей Наумович

– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.