Сенявин, Дмитрий Николаевич

Дмитрий Николаевич Сенявин
Дата рождения	6 (17) августа 1763(1763-08-17)
Место рождения	Комлево Калужская губерния
Дата смерти	5 (17) апреля 1831(1831-04-17) (67 лет)
Место смерти	Санкт-Петербург
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	Российский императорский флот
Годы службы	1777—1813, 1825—1831
Звание	адмирал генерал-адъютант
Сражения/войны	Сражение при Калиакрии Осада Корфу Захват острова Тенедос Дарданелльское сражение Афонское сражение
Награды и премии

Дми́трий Никола́евич Сеня́вин (6 (17) августа 1763 — 5 (17) апреля 1831) — русский флотоводец, адмирал, после 1825 года командовавший Балтийским флотом. В 1807 году, возглавляя Вторую Архипелагскую экспедицию русского флота, одержал над турками победы в Афонском сражении и при Дарданеллах.

Биография

Родился в имении Комлево Боровского уезда Калужской губернии. Из дворянского рода Сенявиных, известного своими традициями службы на флоте. Сын премьер-майора в отставке Николая Фёдоровича Сенявина, который некоторое время служил генерал-адъютантом у своего двоюродного брата Алексея Наумовича Сенявина.

Начало карьеры

В 1773 году, в 10-летнем возрасте, был записан на службу в Морской кадетский корпус (Санкт-Петербург), получив спустя четыре года, в 1777 году, звание гардемарина. Затем, уже в период «настоящей» учёбы, участвовал в двух учебных плаваниях по Балтийскому морю. 1 мая 1780 года после сдачи экзаменов получил чин мичмана и назначение на корабль «Князь Владимир».

В 1780—1781 годах находился в составе русской эскадры, подошедшей к берегам Португалии для оказания помощи в поддержании вооружённого нейтралитета в период Войны за независимость США.

В 1782 году начал службу в Азовской военной флотилии. Первоначально служил на корвете «Хотин», в 1783 году получил чин лейтенанта и должность флаг-офицера при контр-адмирале Ф. Ф. Мекензи. Принимал участие в руководстве работами по возведению Ахтиарского порта в Севастополе. С 1786 года командовал пакетботом «Карабут», ходившим между Севастополем и Константинополем. Одним из первых важных заданий, успешно исполненных им, стала транспортировка дипломатической почты посольства России в Константинополе.

Когда в 1787 году началась Русско-турецкая война, имел чин капитан-лейтенанта. На первом этапе боевых действий состоял флаг-капитаном при командующем Черноморским флотом адмирале Марко Войновиче, возглавив во второй половине 1788 года успешную операцию по уничтожению вблизи берегов Малой Азии порядка десяти османских торговых кораблей, что на время отвлекло внимание турецкого флота от основного района боевых действий — осады Очакова.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан) В декабре того же года получил за эту операцию орден Св. Георгия 4-степени. После победы под Очаковым был отправлен в Санкт-Петербург, чтобы лично доложить императрице Екатерине II об одержанной победе. Был известен своим крайне непочтительным отношением к командующему Фёдору Ушакову, за конфликт с которым однажды даже оказался в карцере с угрозой понижения в чине.

Во второй период войны получил чин капитана 2-го ранга и должность адъютанта при князе Григории Потёмкине. Позже командовал сначала боевым кораблём «Мученик Леонтий», затем кораблями «Св. Владимир» и «Навархия». Участвовал в битве у мыса Калиакрия 31 июля 1791 года, завершившейся поражением османского флота, и в сражении при Варне.

Наполеоновские войны

К моменту начала Войны Второй коалиции против Франции, имея уже чин капитана 1-го ранга, был назначен командиром 72-пушечного линейного корабля «Св. Пётр», который находился в составе эскадры Ф. Ф. Ушакова во время его похода в Средиземное море. Возглавлял 2 ноября 1798 года атаку на крепость Св. Мавры (острова Лефкас), завершившуюся её успешным захватом, во время кампании по оккупации Ионических островов, а 20 февраля 1799 года участвовал в осаде Корфу.

В 1800 году, когда военная кампания была завершена, получил назначение на должность командира Херсонского порта, спустя три года перешёл на ту же должность в Севастопольский порт. В 1804 году получил чин контр-адмирала и до 1805 года занимал должность начальника флота в Ревеле.

Средиземноморская кампания

В 1805 году получил чин вице-адмирала. 10 сентября 1805 года был назначен командующим русской эскадрой, состоявшей из шести кораблей, которая вышла из Кронштадта и была отправлена в Средиземное море для противодействия французскому флоту. 18 января 1806 года Сенявин прибыл на остров Корфу, где возглавил все русские сухопутные и морские вооружённые силы в Средиземноморье. Видел своими главными целями сохранение освобождённых Ионических островов как основной базы российского флота в регионе и ликвидацию возникшей угрозы захвата Греции войсками Наполеона I. Под его руководством было спланировано и проведено несколько наступательных операций на Адриатике (Вторая Архипелагская экспедиция), прежде всего в Черногории и Далмации. Совместно со Степаном Санковским Сенявин приступил к подготовке очередной военной операции и при поддержке черногорского ополчения 2 (14) марта 1806 год взял штурмом крепость Бокка-ди-Каттаро, а в начале июня выбил французов из Брено; в конце лета того же года предпринял попытку взять Рагузу, окончившуюся неудачей, но 19 сентября 1806 года установил контроль над Кастельнуово.

После начала в 1806 году очередной Русско-турецкой войны, последовавшей за разрывом отношений России с Портой, направил в феврале 1807 года эскадру, состоявшую из восьми линейных кораблей и одного фрегата, в Эгейское море, предусмотрительно оставив гарнизон для возможной обороны острова Корфу; в марте того же года успешно установил блокаду Дарданелл, и уже 10 марта войска под его командованием захватили остров Тенедос, используя его как базу для установления блокады Константинополя. Сенявину пришлось — вопреки своим ожиданиям — вести борьбу против турок в Эгейском море в одиночку, поскольку британский адмирал Джон Дакворт отказался присоединиться к Сенявину со своими силами, отправившись вместо этого к Александрии.

10—11 мая 1807 года в Дарданелльском сражении одержал крупную победу над османским флотом, попытавшимся по приказу султана Мустафы IV, сменившего на престоле Селима III, прорвать блокаду Константинополя, в котором уже начались беспорядки из-за нехватки продовольствия. 19 июня 1807 года Сенявин вновь одолел турок в Афонском сражении, хотя его противник располагал существенным численным преимуществом. В бою при Афоне Сенявин успешно применил новый для того времени боевой приём — сконцентрировал два своих корабля против каждого из турецких флагманских кораблей, расположение которых было определено им как наиболее важный участок поля боя. Эта победа поставила крест на попытках османской армии деблокировать свою столицу и позволила русскому флоту установить контроль над всей областью Эгейского моря до конца войны, в итоге вынудив султана в скором времени подписать 12 августа 1807 года с Россией завершившее войну Слободзейское перемирие.

Лиссабонский инцидент

Сенявин одержал блестящую победу над турками. Но заключение Тильзитского мира не позволило русской эскадре использовать результаты своей победы. 22 августа 1807 года Сенявин получил предписание прекратить военные действия и немедленно передать Ионические и Далматинские острова и провинцию Каттаро Франции, а Тенедос — Турции и возвращаться в Россию.

Во исполнение этого распоряжения Сенявин отправил находившиеся в его распоряжении суда Черноморского флота (5 кораблей, 4 фрегата, 4 корвета и 4 брига) и 20 призовых судов под командованием капитан-командора Салтанова в Севастополь. Эскадре капитан-командора Баратынского, находившейся в Венеции, было приказано идти на Балтику. 19 сентября 1807 года эскадра Сенявина, в числе десяти кораблей и трёх фрегатов, вышла из Корфу для следования в Россию. Сенявин был предупрежден о возможности войны с Англией и необходимости в связи с этим избегать встреч с её флотом.

28 октября 1807 года русская эскадра пришла в Лиссабон. Вряд ли кому-либо из русских адмиралов приходилось бывать в столь сложном и опасном положении, в каком очутился Сенявин во время лиссабонского «сидения». 30 октября 1807 года английская эскадра блокировала Лиссабон с моря. Сам же Лиссабон 18 ноября 1807 года был занят французскими войсками под командой генерала Жюно. Сенявин оказался между двух огней. Требовалось исключительное дипломатическое искусство, чтобы сохранить русскую эскадру. Наполеон стремился использовать русские корабли для борьбы против Англии. Русский царь Александр I послал указ Сенявину, в котором ему предлагалось исполнять все предписания, «которые от его величества императора Наполеона посылаемы будут». Сенявин, крайне неприязненно относившийся к Тильзитскому миру и к «дружбе» России с Наполеоном, сумел сохранить русскую эскадру от посягательства со стороны Наполеона.

18 августа 1808 года английские войска вошли в Лиссабон. Английский адмирал Коттон, понимая, что русская эскадра на сдачу не пойдёт, был вынужден пойти на переговоры и 23 августа 1808 года подписать с Сенявиным особую конвенцию. Согласно этой конвенции русская эскадра должна была отправиться в Англию и находиться там до заключения мира между Англией и Россией, после чего возвратиться в Россию. 31 августа 1808 года эскадра Сенявина под русским флагом вышла из Лиссабона и 27 сентября 1808 года прибыла на портсмутский рейд.

5 августа 1809 года русские команды вышли из Портсмута и 9 сентября 1809 года прибыли в Ригу.

Опала

По возвращении в Петербург Сенявин попал в опалу и фактически был понижен в должности: три года он исполнял свои прежние обязанности командира Ревельской флотилии. Тем временем Россия шла к новой войне с Наполеоном и новому союзу с Англией.

Во время Отечественной войны 1812 года Ревельская эскадра Сенявина несла патрульную службу у берегов Англии. Считая это бездействием, флотоводец написал рапорт военному министру с просьбой перевести его в «тот род службы, таким званием, каким удостоены будут способно нести мои». Но его обращение осталось без ответа: Александр I не простил ему лиссабонского самовольства. В 1813 году Дмитрий Николаевич был уволен в отставку. Ему дали лишь половинную пенсию, что создавало материальные трудности большой семье Сенявина, временами ей не на что было жить.

Возвращение

Только в 1825 году, когда на престол взошел Николай I, флотоводец вернулся на службу. Вначале царь назначил его своим генерал-адъютантом, а затем командующим Балтийским флотом. В 1826 году Сенявин был произведён в адмиралы. В следующем году в связи с победой русско-англо-французской эскадры над турецко-египетским флотом в Наваринском сражении ему были вручены алмазные знаки к ордену святого Александра Невского. Умер Дмитрий Николаевич 5 апреля 1831 года, тяжело заболев годом ранее. Его похороны прошли торжественно, сам Николай I отдал ему последние почести, командуя почётным эскортом лейб-гвардии Преображенского полка.

Покоится в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге.

Чины и звания

Звания

• Кадет (02.1773).
• Гардемарин (11.1777).
• Генерал-адъютант (25.12.1825, первый из моряков).

Военные чины

• Мичман (1780).
• Лейтенант (01.01.1783).
• Капитан-лейтенант (16.05.1787).
• Капитан 2-го ранга (07.1791).
• Капитан 1-го ранга (01.01.1796).
• Генерал-майор (1799).
• Контр-адмирал (09.1803).
• Вице-адмирал (16.08.1805).
• Адмирал (22.08.1826).

Награды

• Золотая табакерка, украшенная алмазами с 200 червонцами в ней (1788).
• Орден Святого Георгия 4 ст. (31.12.1788).
• Орден Святого Владимира 4 ст. с бантом (30.06.1789, первый из награждённых с бантом).
• Орден Святой Анны 2 ст. (08.01.1799, за взятие острова св. Мавры).
• Орден Святого Александра Невского (18.09.1807).
• Алмазные знаки к Ордену Святого Александра Невского (02.10.1827).

Память

Именем Д. Н. Сенявина названы:

• Архипелаг острова Сенявина в восточной части Каролинских островов в Тихом океане
• Мыс в Бристольском заливе Берингова моря
• Пролив у острова Аракамчечен, Чукотка
• Мыс на острове Сахалин
• Полуостров и мыс на Камчатке
• Улицы в Севастополе, Махачкале, Нижнем Новгороде
• Проспект в Херсоне

В 1892 году на воду был спущен броненосец береговой обороны «Адмирал Сенявин».

В 1954 году в состав Тихоокеанского флота вошёл крейсер (проект 68-бис) с таким же названием.

В Великом Новгороде на Памятнике «1000-летие России» среди 129 фигур самых выдающихся личностей в российской истории (на 1862 год) есть фигура Д. Н. Сенявина. В Боровске адмиралу установлен памятник.

8 мая 2014 г. в Севастополе открыт памятник Адмиралу Сенявину (скульптор — Михаил Переяславец).

Образ в кино

• «Адмирал Ушаков» (1953)

Литература

• А. Арцымович. Д. Н. Сенявин. — СПб., 1855.
• Бантыш-Каменский Н. Н. Сенявин. // Библиотека для чтения. — 1838. — Т. XXXI.
• Давыдов Ю. В. Сенявин. — М.: Молодая гвардия, 1972.- 253 с.: ил., портр.
• Дивин В., Фокеев К. Адмирал Д. Н. Сенявин. — М.: Военно-Морское издательство Военно-Морского министерства Союза ССР, 1952. — 118 с.
• Лебедев А. А. Дарданеллы и Афон: за кулисами известных побед // Гангут. — 2013. — № 77 — 78.</span>
• Лебедев А.А. Какое же это «Морское братство», когда не выполняют приказов? // Родина. — 2016. — № 9
• Скрицкий Н. В. Адмирал Сенявин. — М.: Вече, 2013. — 336 с. — (Военный архив). — 2000 экз. — ISBN 978-5-4444-0406-5.
• Снегирев В. А. Адмирал Сенявин. — М.: Госполитиздат, 1945. — 64 с.
• Шапиро А. Л. Адмирал Д. Н. Сенявин. — М.: Воениздат, 1958. — 373 с.

Ссылки

• Сенявин, Дмитрий Николаевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [sevmb.com/about/smi/p_1_at211_id92/ Экспедиция Сенявина]

Отрывок, характеризующий Сенявин, Дмитрий Николаевич

– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.