Серафим (Иванов)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Серафим и фамилией Иванов.

Архиепископ Серафим<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Архиепископ Чикагский, Детройтский и Среднеамериканский
1957 — 25 июля 1987
Предшественник:	Григорий (Боришкевич)
Преемник:	Алипий (Гаманович)
Епископ Троицкий, викарий Восточно-Американской епархии
май 1946 — 1957
Епископ Сантьягский и Чилийский
9 марта — май 1946
Предшественник:	епархия учреждена
Преемник:	Леонтий (Филиппович)
не смог прибыть на место служения
Имя при рождении:	Леонид Георгиевич Иванов
Рождение:	1 (13) августа 1897(1897-08-13) Курск
Смерть:	25 июля 1987(1987-07-25) (89 лет) Махопак, штат Нью-Йорк
Епископская хиротония:	9 марта 1946

Архиепископ Серафим (в миру Леонид Георгиевич Иванов; 1 (13) августа 1897, Курск — 25 июля 1987, Махопак, штат Нью-Йорк) — епископ Русской православной церкви заграницей, архиепископ Чикагский и Детройтский.

Биография

После окончания Курской классической гимназии в 1915 году, поступил в Московский университет на философский факультет.

В 1916 году в разгар первой мировой войны пошёл добровольцем в армию и был направлен в Сергиевскую артиллерийскую школу в Одессе, и 15 августа 1917 года был снова отправлен на фронт.

После развала Русской армии, осенью 1918 года он ненадолго приезжал в Курск на похороны матери. Затем он вступил в Добровольческую армию, где служил в Марковской бригаде Корниловского Полка, и участвовал в наступлениях на Курск и Харьков. Во время отступления Белой армии к Крыму он заболел тифом и оказался в госпитале в Феодосии.

Эвакуировался в 1920 году из Крыма вместе с Белой армией, эмигрировал в Югославию.

В Югославии продолжил образование в Белградском университете, куда он поступил сначала на философский факультет, но вскоре перешел на богословский. Закончив обучение, преподавал Закон Божий в сербской гимназии в Скопье.

в конце июня 1926 года во время летних каникул приехал на Афон и поселился со старцем Феодосием Карулийским чтобы подготовиться к монашескому постригу.

1 августа 1926 года в Пантелеймоновском монастыре на горе Афон схиархимандрит Кирик (Максимов) постриг его в монашество с именем Серафим в честь преподобного Серафима Саровского.

В том же году возвращается в Скопье, где митрополитом Варнавой (Росичем), будущим Патриархом, был рукоположен во иеромонаха. Служит приходским священником и становится законоучителем в гимназии Скопле.

В 1934 году вступил Братство святого Иова Почаевского в Ладомировой.

В 1935 году возведён Митрополитом Антонием (Храповицким) в сан архимандрита и назначен им настоятелем монастыря Святого Иова Почаевского и Типографского братства.

В 1938 году на втором Всезарубежном соборе в Белграде, архимандрит Серафим сделал доклад «О монастырях и монашестве», в котором содержалось несколько рекомендаций об учреждении и деятельности монастырей в Зарубежье.

При Архимандрите Серафиме монастырь стал наиважнейшим печатным центром Зарубежной Церкви в предвоенный период. Во время Второй мировой войны монастырь печатал православную литературу для распространения на оккупированных немцами территориях Советского Союза.

В 1944 году братия была вынуждена бежать из монастыря, чтобы спастись от наступавшей на Чехословакию Красной армии. Братия оказалась сначала в Германии, откуда отправилась в Швейцарию.

Составил послание с опровержением сведений о «полной религиозной свободе в СССР» и распространил его среди православных людей Западной Европы. Оно имело такой эффект, что Патриарху Московскому и всея Руси Алексию I было предписано особым Обращением от 15 декабря 1945 года объявить его «клеветой».

24 февраля (9 марта) 1946 года в Крестовоздвиженском соборе Женевы архимандрит Серафим был возведён в епископа Сантьягского и Чилийского. Хиротонию возглавлял Митрополит Анастасий (Грибановский), которому сослужили Епископ Монреальский и Канадский Иероним (Чернов) и епископ Брюссельский и Западноевропейский Нафанаил (Львов).

После участия в Архиерейском Соборе в Мюнхене в мае 1946 года епископ Серафим, ввиду невозможности отправиться на кафедру в Чили, вместе с братией эмигрировал в Соединенные Штаты, где они поселились в Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле.

В Джорданвилле он принимает на себя руководство монастырем Святой Троицы и начинает издавать газету «Православная Русь» и назначается епископом Троицким и викарием Восточно-Американской Епархии.

В ноябре 1946 году присутствовал в качестве наблюдателя на «Кливлендском соборе», на котором Северо-Американский митрополичий округ отделился от РПЦЗ.

По инициативе епископа Троицкого Серафима в Махопаке, Нью-Йорк, в январе 1950 года на пожертвованной РПЦЗ земле близ Магопака была основана Ново-Коренная пустынь. Пустынь служила домом для Курской Коренной иконы и резиденцией Архиерейского Синода с 1951 по 1958 год. Епископ Серафим был настоятелем Пустыни с 1951 по 1957 год, в эти годы он также стал постоянным членом Синода.

После кончины архиепископа Чикагского и Детройтского Григория (Боришкевича) в октябре 1957 года, был назначен на Чикагскую кафедру. Много потрудился, чтобы привести епархию в надлежащий порядок. В 1959 году возведён сан архиепископа.

В 1960 году вместе с епископом Феофилом (Ионеску) хиротонисал греческого старостильного архимандрита Акакия (Паппас) во епископа Талантийского. Эта хиротония не была признана митрополитом Анастасием (Грибановским) и Синодом, но впоследствии в конце 1969 года была подтверждена митрополитом Филаретом (Вознесенским) и Синодом РПЦЗ.

В 1960 году основал Организацию Русских Православных Разведчиков (ОРПР), нашел и приобрел участок земли в 100 милях к западу от Чикаго для устройства детского летнего лагеря ОРПР. Это место получило название «Владимирово». Проводил съезды молодёжи

В 1969 году Архиепископ Серафим был награждён Архиерейским Синодом бриллиантовым крестом на клобук за его усердные труды на пользу Церкви.

С 1976 года носил титул архиепископа Чикагско-Детройтского и Среднеамериканского. Тогда же назначен почетным членом Синода и первым заместителем первоиерарха РПЦЗ митрополита Филарета (Вознесенского).

Последние месяцы жизни владыка сильно болел и недомогал. Скончался 25 июля 1987 года в Ново-Коренной пустыни в Махопак, не дожив неделю до своего 90-летия. Похоронен на русском кладбище близ Ново-Коренной пустыни.

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_4805 Серафим (Иванов)] на сайте «Русское православие»

Отрывок, характеризующий Серафим (Иванов)

– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.