Серафим (Чичагов)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Серафим и фамилией Чичагов.

Митрополит Серафим<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Митрополит Ленинградский и Гдовский
10 февраля 1928 — 14 октября 1933
Церковь:	Русская православная церковь
Предшественник:	Иосиф (Петровых)
Преемник:	Алексий (Симанский)
Митрополит Варшавский и Привислинский
17 сентября 1918 — 15 сентября 1921
Предшественник:	Иоасаф (Каллистов) (в/у)
Преемник:	Георгий (Ярошевский)
Архиепископ Тверской и Кашинский
20 марта 1914 — 17 сентября 1918
Предшественник:	Антоний (Каржавин)
Преемник:	Серафим (Александров)
Имя при рождении:	Леонид Михайлович Чичагов
Рождение:	9 (21) января 1856(1856-01-21) Санкт-Петербург, Российская империя
Смерть:	11 декабря 1937(1937-12-11) (81 год) Бутовский полигон, Московская область, СССР
Епископская хиротония:	10 апреля 1905 года
Награды:
Митрополит Серафим на Викискладе

Митрополи́т Серафи́м (в миру Леони́д Миха́йлович Чичаго́в; 9 (21) января 1856, Санкт-Петербург — 11 декабря 1937, Бутовский полигон, Московская область) — епископ Русской Православной Церкви; с февраля 1928 года митрополит Ленинградский.

Прославлен в лике святых священномучеников Русской Православной Церковью в 1997 году. Память совершается 28 ноября (11 декабря), а также в Соборе Бутовских новомучеников и в Соборе Дивеевских святых.

Биография

Родился 9 (21) января 1856 года в Санкт-Петербурге в семье полковника артиллерии Михаила Никифоровича Чичагова. Принадлежал к одному из наиболее известных дворянских родов Костромской губернии. Среди предков — адмиралы В. Я. Чичагов (1726—1809), П. В. Чичагов (1765—1849).

По воспоминаниям протопресвитера Георгия Шавельского: «О своем дворянстве архиепископ Серафим никогда не забывал и ставил его, по крайней мере, не ниже своего архиепископства. Когда в 1913 г. архиепископ Владимир (Путята), тоже бывший гвардейский офицер, был уличен в тяжких преступлениях и отдан под суд, архиепископ Серафим укорял его: „Владимир, как тебе не стыдно, ты срамишь наше дворянское сословие!“»

Образование

Учился в Первой Санкт-Петербургской классической гимназии, окончил по первому разряду Пажеский корпус в 1875 году. Позднее вспоминал: «Мы были воспитаны в вере и православии, но если выходили из корпуса недостаточно проникнутыми церковностью, однако хорошо понимали, что православие есть сила, крепость и драгоценность нашей возлюбленной родины». Также получил образование в Михайловской артиллерийской академии.

Военная служба

В 1875 году — поступил в чине подпоручика в 7-ю конно-артиллерийскую бригаду, в связи с её упразднением переведён в 5-ю конно-артиллерийскую бригаду. Был прикомандирован к 1-й Его Величества батарее Гвардейской конно-артиллерийской бригады.

В 1876 году — прапорщик, затем подпоручик 1-й Его Величества батареи Гвардейской конно-артиллерийской бригады.

В 1877—1878 годах участвовал в русско-турецкой войне. Награждён орденами святой Анны IV степени с надписью «За храбрость» (за отличие в сражениях под Горным Дубняком 12 октября и Телишем 16 октября 1877 года), св. Станислава III степени с мечами и бантом (за переход через Балканы 13 декабря — 19 декабря 1877 года), св. Анны III степени с мечами и бантом (за сражение под Филиппополем 3 января — 5 января 1878 года), саблей с дарственной надписью от императора (за осаду и взятие Плевны).

С 1878 года — поручик, с 1881 года — штабс-капитан. С 1880 года — адъютант помощника генерал-фельдцейхмейстера генерала графа А. А. Баранцова (генерал-фельдцейхмейстер командовал артиллерией российской армии). В 1881 году награждён орденом святого Станислава II степени.

В 1881 году был командирован во Францию на манёвры французских войск, изучал устройство французской артиллерии. В 1882 году награждён Кавалерским крестом ордена Почётного легиона и черногорским орденом Князя Даниила Первого IV степени.

Принимал участие в решении вопросов о вооружении крепостей на западной границе России и оснащения болгарской армии. В 1883 году награждён Румынским Железным крестом, болгарским орденом «Святой Александр» III степени. В 1884 году награждён орденом св. Анны II степени.

В 1890 году уволен в отставку, в 1891 году «для сравнения со сверстниками» произведён в полковники.

Священник

С 1878 года был духовным чадом священника Иоанна Сергиева; по благословению последнего вышел в отставку и принял духовный сан. Епархиальный орган Тверской епархии в апреле 1914 года писал в биографическом очерке о своём новом архипастыре: «О. Иоанн Кронштадтский, у которого он проходил искус послушания, благословил его быть священником. <…>»

С 1881 года — староста Преображенского собора и ктитор Сергиевского всей Артиллерии собора в Санкт-Петербурге, в селе Клементьеве самостоятельно изучал богословские науки. Интересовался проблемами народной медицины (автор системы лечения организма лекарствами растительного происхождения, которая изложена им в фундаментальном труде «Медицинские беседы»). Кроме того, подготовил к публикации мемуары адмирала П. В. Чичагова.

26 февраля 1893 года в Московском Синодальном храме Двунадесяти апостолов (в Кремле) был рукоположён в сан диакона; 28 февраля того же года — в сан священника этого храма. На свои деньги реставрировал храм и основал при нём Общество Белого креста, имевшее целью помощь офицерским детям.

С 14 февраля 1896 года — священник храма Николая Чудотворца в Старом Ваганькове (Москва), окормлял артиллерийские части Московского военного округа. До этого храм в течение тридцати лет был закрыт; о. Леонид на свои деньги реставрировал и его. В период настоятельства был награждён Болгарским орденом св. Александра «За гражданские заслуги» II степени и греческим орденом Христа Спасителя II степени.

Монашество и участие в прославлении Серафима Саровского

В 1896 году вышло в свет первое издание составленной им «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря», значительная часть которой была посвящена деятельности Серафима Саровского. Посетил этот монастырь, где монахиня Пелагия, помнившая старца Серафима, сказала ему: «Вот хорошо, что ты пришел, я тебя давно поджидаю: преподобный Серафим велел тебе передать, чтобы ты доложил государю, что наступило время открытия его мощей, прославления». Позднее действительно получил аудиенцию у императора Николая II, передал ему свою книгу, что способствовало канонизации Серафима Саровского.

Овдовев, 14 августа 1898 года пострижен в монашество с именем Серафим. В 1899 году был назначен настоятелем суздальского Спасо-Евфимиева монастыря с назначением благочинным монастырей Владимирской епархии, в связи с чем возведён в сан архимандрита.

Занимался реставрацией этого монастыря, написал житие преподобного Евфимия. При нём было отремонтировано арестантское отделение (предназначавшееся для лиц духовного звания), для узников устроена библиотека, а некоторые из них освобождены по его ходатайству. Когда в начале XX века под влиянием либерализации общества встал вопрос о ликвидации монастырской тюрьмы, Владимирский архиепископ Сергий (Спасский) направил в Синод письмо с протестом, указывая, что в таком случае «епископам будет трудно управлять епархиями», и потому он «всеусерднейше просит от себя и за других епископов не закрывать арестантское отделение Суздальского монастыря». Такую точку зрения разделял и тогдашний архимандрит Спасо-Евфимиева монастыря Серафим (Чичагов).

В 1902 году по повелению императора и определению Святейшего синода ему были поручены подготовительные работы к канонизации Серафима Саровского, состоявшейся в 1903 году. Написал житие преподобного, выпустил второе издание «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря». Был одним из организаторов церемонии прославления.

Настоятель Новоиерусалимского монастыря

5 февраля 1904 года был назначен настоятелем Воскресенского Ново-Иерусалимского монастыря и 14 февраля вступил в должность. Несмотря на то, что настоятельство архимандрита Серафима длилось всего год и полтора месяца, сделать ему удалось очень многое.

Ему незамедлительно пришлось заняться приведением в порядок церковного имущества, «на которое ничего не расходовалось в продолжение многих лет». Часть расхожей ризницы — облачения священнослужителей, одежды на престолы в Воскресенском соборе и храме Рождества Христова — оказались настолько непригодными к употреблению, что он был вынужден немедленно заказать облачение на весь собор, чтобы была возможность служить в Страстную неделю.

Чтобы хозяйственное послушание исправлялось «как должно», а хором, монастырскими гостиницами и странноприимным домом управляли монашествующие, архимандрит Серафим увеличил в три раза число послушников. Поскольку бывшее в монастыре пение вызывало постоянное неудовольствие богомольцев архимандрит Серафим сформировал «правильный хор певчих».

Была закончена строительством и вступила в действие новая каменная двухэтажная гостиница, по монастырю проведён новый водопровод, позволивший значительно улучшить качество потребляемой воды, обновлен весь монастырский комплекс.

Стараниями архимандрита Серафима был обновлён и переустроен созданный архимандритом Леонидом (Кавелиным) музей. Кроме того архимандрит Серафим дополнил его коллекцию своими пожертвованиями, начал составление новых Описей музея и ризницы, организовал монастырскую библиотеку, для которой выписал газеты и журналы.

Особенную благодарность братии и посетителей монастыря архимандрит Серафим заслужил тем, что заменил в Воскресенском соборе чугунный пол на тёплый деревянный — был положен дубовый паркет, а освободившимися чугунными плитами вымощены дорожки в монастыре и тротуар от монастырских ворот до всех гостиниц и странноприимного дома, бывшие прежде неустроенными, так что весной и осенью бывала грязь.

Для реставрации иконостасов архимандрит Серафим пригласил иконописца Александра Лебедева, которого знал по его работам: «Лебедев вполне оправдал этот выбор. Реставрация производилась по всем правилам искусства. С каждого образа до реставрации снимался фотографический снимок, чтобы во всякое время и всякий мог видеть точность воспроизведения и судить о ценности искусства».

Архиерейское служение до революции

10 апреля 1905 года года в Успенском соборе Московского Кремля митрополитом Московским Владимиром (Богоявленским) и другими архиереями хиротонисан в епископа Сухумского.

20 января 1906 года епископ Серафим передал в Румянцевский музей семейный архив адмиралов Василия Яковлевича и Павла Васильевича Чичаговых; в условиях пожертвования значилась возможность пополнять «Архив рода Чичаговых» документами и самого епископа.

С 6 февраля 1906 года — епископ Орловский и Севский. При нём в епархии были учреждены церковно-приходские советы. Распространял среди духовенства духовную литературу, проводил частые собеседования, был известен своей благотворительностью. За организацию приходской жизни в епархии награждён орденом святой Анны I степени. В 1907 году стал присутствующим членом Святейшего Синода, занимался церковно-приходскими вопросами.

С 16 сентября 1908 года — епископ Кишинёвский и Хотинский.

Боролся с «иннокентьевщиной» — распространённым в епархии антицерковным движением. Выступал за сохранение «чистого молдавского языка» в богослужении, против распространения «культурного румынского языка», которому, по его мнению, обучали молдаван сепаратисты.

В письме от 14 ноября 1910 года он писал: «Пред глазами ежедневно картина разложения нашего духовенства. Никакой надежды, чтобы оно опомнилось, поняло своё положение! Все то же пьянство, разврат, сутяжничество, вымогательство, светские увлечения! Последние верующие — содрогаются от развращения или бесчувствия духовенства, и еще немного, сектантство возьмет верх… Никого и нет, кто бы мог понять наконец, на каком краю гибели Церковь, и отдать себе отчёт в происходящем… Время благоприятное пропущено, болезнь духа охватила весь государственный организм, перелома болезни больше не может случиться и духовенство катится в пропасть, без сопротивления и сил для противодействия. Еще год — и не будет даже простого народа около нас, все восстанет, все откажется от таких безумных и отвратительных руководителей… Что же может быть с государством? Оно погибнет вместе с нами! Теперь уже безразлично, какой Синод, какие Прокуроры, какие Семинарии и Академии; все охвачено агонией и смерть наша приближается».

16 мая 1912 года возведён в сан архиепископа.

В 1911 году был почетным председателем Всероссийского Съезда Русских Людей в Москве.

С 20 марта 1914 года — архиепископ Тверской и Кашинский; прибыл в Тверь 20 апреля 1914 года. В период Первой мировой войны участвовал в мероприятиях по организации помощи беженцам и по оснащению необходимыми средствами госпиталей и санитарных поездов, призывал епархиальный клир вступать в ряды военного духовенства, а приходских причетников — идти на военную службу. Собирал пожертвования для раненых воинов.

29 февраля 1916 избран членом Государственного совета от монашествующего духовенства. Входил в Правую группу, был членом комиссии по делам народного просвещения.

В 1917 году как монархист был уволен с Тверской архиерейской кафедры. Участвовал в работе Поместного Собора 1917—1918 годов в Москве.

С 17 сентября 1918 года — митрополит Варшавский и Привислинский; из-за военно-политической ситуации не смог выехать в Варшаву, жил в Черниговском скиту Троице-Сергиевой лавры.

С 1920 года — в Москве, где служил в различных храмах.

24 июня 1921 года было издано постановление судебной тройки ВЧК о его заключении в концлагерь сроком на два года по обвинению в том, что в случае предполагавшегося выезда в Польшу он намеревался «координировать — против русских трудящихся масс — за границей фронт низверженных российских помещиков и капиталистов под флагом дружины друзей Иисуса». Однако был арестован лишь 21 сентября того же года, заключён в Таганскую тюрьму. Тяжело заболел, и 16 января 1922 года был освобождён.

25 апреля 1922 года решением судебной коллегии ГПУ выслан в Архангельскую область.

В марте 1923 года выслан в Марийскую область.

16 апреля 1924 года вновь арестован по обвинению в организации прославления преподобного Серафима Саровского в 1903 году; 14 июля освобождён из-под стражи по ходатайству Патриарха Тихона, но был вынужден покинуть Москву. Жил в Воскресенском Феодоровском монастыре под городом Шуя на покое.

В 1927 году признал власть Заместителя Патриаршего Местоблюстителя — митрополита Сергия (Страгородского) и поддержал его декларацию, направленную на подчинение советской власти.

С 10 февраля 1928 года — митрополит Ленинградский и Гдовский. Боролся как с обновленчеством, так и с «правой» оппозицией митрополиту Сергию (Страгородскому) в лице весьма сильной в Ленинграде партией иосифлян. Первое богослужение в Ленинграде совершил 18 марта в Спасо-Преображенском соборе, где прежде был ктитором; последнее — там же 24 октября 1933 года. В его управление Ленинградской епархией в Ленинграде состоялось первое массовое закрытие крупных приходских храмов (некоторые из них тут же демонстративно снесли), в феврале 1932 были арестованы, а затем высланы практически все монашествующие. В 1931 году целиком «безбожным» стал Кронштадт — все храмы города закрыли, всё духовенство выслали. При паспортизации городского населения не получил прописку в Ленинграде и был вынужден выехать в Тихвин.

14 октября 1933 года уволен на покой.

Награды

• Орден Святого Владимира IV степени 1902
• Орден Святого Владимира III степени 1905
• Орден Святой Анны I степени 1908
• Орден Святого Владимира II степени 1916

Последние годы жизни, арест и расстрел

В 1933—1934 годах жил в Москве: некоторое время в резиденции митрополита Сергия близ Богоявленского собора в Елохове, затем в посёлке Малаховке, снимая две комнаты у еврейской семьи. Сочинял церковную музыку, никогда не расставался с фисгармонией (уже после канонизации, в 1999 году было впервые публично исполнено его сочинение «Листки из музыкального дневника»).

Большое внимание уделял церковному пению. Хорошо рисовал, занимался иконописью. Автор образов Спасителя в белом хитоне и преподобного Серафима, молящегося на камне, находящихся в московской церкви во имя пророка Божия Илии, что в Обыденном переулке.

Протоиерей Стефан Ляшевский, посетивший Москву в 1936 году, вспоминал: «Я был бесконечно счастлив увидеть в последний раз, как потом оказалось, великого моего учителя Митрополита Серафима (Чичагова), жившего на покое в Москве, и которого я уже не видел перед тем несколько лет. Со слезами обнял он меня. Чувствовал великий Святитель, что видит меня в последний раз, многое он мне завещал на будущее, спеша все высказать».

30 ноября 1937 года арестован, находясь в состоянии тяжёлой болезни, был вынесен из дома на носилках и доставлен в Таганскую тюрьму на арестантской машине под видом машины «скорой помощи». При аресте у него были изъяты рукопись второго тома «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря», книги, музыкальные произведения, иконы, облачения.

На допросе 3 декабря отрицал, что «обрабатывал в антисоветском духе» своих почитателей. Один из свидетелей по его делу показал, что митрополит Серафим говорил:

«Вы из истории хорошо знаете, что и раньше были гонения на христианство, но чем оно кончалось, торжеством христианства, так будет и с этим гонением — оно тоже кончится, и православная церковь снова будет восстановлена и православная вера восторжествует».

7 декабря 1937 года тройка УНКВД по Московской области приняла постановление о его расстреле по обвинению в «контрреволюционной монархической агитации». Расстрелян 11 декабря на полигоне НКВД в подмосковном посёлке Бутово.

Спустя более пятидесяти лет, 10 ноября 1988 года Леонид Михайлович Чичагов был полностью реабилитирован.

Канонизация

В 1997 году Архиерейским собором Русской Православной Церкви причислен к лику святых как новомученик. Сбором и публикацией материалов для канонизации митрополита занималась его внучка В. В. Чёрная (в монашестве с 1994 года — Серафима).

29 сентября 2011 года в Твери на Третьем Всероссийском съезде православных врачей имя Серафима (Чичагова) было внесено в Золотую книгу Санкт-Петербурга.

Семья

• Отец — Михаил Никифорович Чичагов, полковник артиллерии, затем генерал-майор (1819—1866).
• Мать — Чичагова, Мария Николаевна.
• Супруга (с 8 апреля 1879 года) — Наталия Николаевна Дохтурова, дочь камергера двора Его Императорского Величества, внучатая племянница героя Отечественной войны 1812 года генерала Д. С. Дохтурова. Скончалась в 1895 году.
• Дочери — Вера, Наталия, Леонида, Екатерина.
• Внучка — Варвара Васильевна Резон-Чичагова, в замужестве Чёрная, затем игумения Серафима (1914—1999).

Труды

• Французская артиллерия в 1882 году // Артиллерийский журнал. — 1883. — № 6, 8.
• Доблести русских воинов (описание из прошлой войны. Описание отдельных подвигов 1877—1878 гг.) Вып. I—II, изд. 3-е, СПб, 1891.
• Дневник пребывания императора Александра II в Дунайской армии 1877—1878 г. СПб, 1885; СПб, 1995.
• Что служит основанием каждой науке. — М., 1890.
• Медицинские беседы ч. I—II. М.1892. ч. III—IV. M. 1895.
• Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря Нижегородской губернии Ардатовского уезда. М., 1896; СПб, 1903; Краснодар, 1991.
• Краткое содержание летописи Серафимо-Дивеевского монастыря. — М., 1896.
• Зосимова пустынь во имя Смоленской Божьей Матери. Летописный очерк. — М., 1899.
• Житие преп. Серафима Саровского чудотворца СПб, 1903, 2-е изд.
• Житие Евфимия преп. священно-архимандрита Суздальского чудотворца. — СПб., 1904.

В 1993 году в Санкт-Петербурге вышел в свет двухтомник «Да будет воля Твоя», в который вошли многие труды Святителя. В 2003 году он был переиздан (в одном большом томе, с прибавлением новых материалов) в Москве.

• [my-files.ru/l162/%D0%9C%D0%98%D0%A2%D0%A0%D0%9E%D0%9F%D0%9E%D0%9B%D0%98%D0%A2.pdf Медицинское наследие священномученика митрополита Серафима Чичагова. — Издательство Сретенского монастыря, 2007]. — ISBN 978-5-7533-0124-6.

Литература

1. Краснов-Левитин А. Э.. [www.krotov.info/history/20/1930/levitin_2.htm Церковная жизнь «тихоновского» Питера (с 1925 г.) // Лихие годы: 1925—1941. Воспоминания.] YMCA-Press, 1977, стр. 101—116.

Ссылки

• [www.facebook.com/622696374557710 Страница на Facebook,посвященная духовному наследию Священномученика Серафима (Чичагова), митрополита Петроградского]
• [days.pravoslavie.ru/Life/life360.htm Житие священномученика митрополита Серафима (Чичагова). Часть первая]
• [days.pravoslavie.ru/Life/life361.htm Житие священномученика митрополита Серафима (Чичагова). Часть вторая]
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_1027 Биография]
• [www.mitropolia-spb.ru/vestnik/y2003/n01/14.shtml Священномученик Серафим (Чичагов) и его богословское наследие]
• [www.st-nikolas.orthodoxy.ru/newmartyres/serafim_chichagov.html Краткое жизнеописание священномученика Митрополита Серафима (Чичагова)] Составлено внучкой святителя игуменией Серафимой (Черной-Чичаговой), настоятельницей московского Новодевичьего монастыря
• [ikliros.com/category/kompozitorraspev-obrabotka/serafim-chichagov-mitropolit Духовные сочинения митрополита Серафима (Чичагова)] на сайте [iKliros.com iKliros.com]
• [serafim-library.btv.ru/LetopisSerafima/letopis-chichagov-4.html Библиотека Серафима Саровского. Следственное дело митрополита Серафима]
• Священник Валерий Буерин. [azbyka.ru/otechnik/Serafim_Chichagov/mitropolit-serafim-chichagov-i-ego-muzykalnyj-dnevnik/ Митрополит Серафим (Чичагов) и его «Музыкальный дневник»] // «Азбука веры», интернет-портал.
• Протоиерей Георгий Митрофанов. [azbyka.ru/otechnik/Serafim_Chichagov/kanonizirovannyj-sergianin/ Канонизированный сергианин] // «Азбука веры», интернет-портал.
• [www.youtube.com/watch?v=MTz6gQ4qjZs Международный форум «Этика и милосердие врачебного сообщества». Третий Всероссийский съезд православных врачей. Памятная запись в Золотой книге Санкт-Петербурга, посвященная священномученику Серафиму Чичагову].

Отрывок, характеризующий Серафим (Чичагов)

Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.