Республика Сербская Краина

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Сербская Краина»)
Перейти к: навигация, поиск
Республика Сербская Краина
серб. Република Српска Крајина

 

 

19 декабря 1991 — 10 августа 1995



 

Флаг Герб
Гимн
Соколови сиви тићи
Столица Книн
Крупнейшие города Книн, Вуковар, Петринья
Язык(и) сербский
Религия православие
Денежная единица краинский динар
Площадь 17 040 км²
Население 433 600 чел.
Форма правления республика
Президент РСК
 - 1991—1992 Милан Бабич
 - 1992—1993 Горан Хаджич
 - 1993—1994 Милан Бабич
 - 1994—1995 Милан Мартич
Преемственность
UNTAES
Правительство РСК в изгнании
К:Появились в 1991 годуК:Исчезли в 1995 году

Респу́блика Се́рбская Кра́ина (редко Республика Сербская Крайна, серб. Република Српска Крајина, МФА (серб.): [rɛpǔblika sr̩̂pskaː krâjina]; сокр. РСК) — бывшее непризнанное сербское государство на территории Республики Хорватии в Хорватской (Книнской) Краине (у границы с западной Боснией), в Славонской (Западно-Славонской) Краине (у границы с северной Боснией) и Подунайской (Восточно-Славонской и Баранской) Краине (у границы с сербской Воеводиной). РСК была создана как ответ на действия хорватских республиканских властей, взявших курс на отделение от Югославии, и выражала стремления сербского населения Хорватии остаться в составе Югославии.

РСК существовала в период с 1991 по 1995 год и была основана на территории Республики Хорватии в составе СФРЮ. Столицей РСК был город Книн с населением около 12 000 человек. Помимо него, другими крупными городами были Вуковар (33 000) и Петринья (19 000). В середине 1991 года население территорий, вошедших позднее в состав РСК, насчитывало 469 700 человек (52,3 % — сербы, 35,8 % — хорваты, 11,9 % — представители других национальностей), но в 1993 году население РСК насчитывало 433 600 человек (91 % — сербы, 7 % — хорваты, 2 % — представители других национальностей). Площадь РСК составляла 17 040 км².

Большую часть территории РСК потеряла в ходе хорватских операций «Молния» и «Буря» в 1995 году. Остаток РСК в Восточной Славонии, Баранье и Западном Среме согласно Эрдутскому соглашению при помощи ООН был мирно интегрирован в Хорватию в 1998 году.

Сербская Краина граничила с Хорватией, Венгрией, Союзной Республикой Югославией, а в Боснии и Герцеговине с Республикой Сербской, Автономной Областью Западная Босния и Федерацией Боснии и Герцеговины. Независимость РСК не была признана ни одним государством, включая и Союзную Республику Югославию.





География

РСК состояла из трёх эксклавов[1][2]:

Согласно Конституции РСК, основной территориальной единицей была община, в которую, как правило, входили относительно крупный населенный пункт, бывший её центром, и окрестные села, деревни и хутора. Всего в составе РСК насчитывалось 28 общин[2].

В РСК насчитывалось шесть историко-географических регионов. В частности, корпуса краинской армии располагались в соответствии с этими регионами, по такому же принципу проводилась и оценка численности населения[3][4].

  • Северная Далмация. Площадь 3450 км²[3]. Границами Северной Далмации с севера был Велебит, с востока — Динарские горы, с юга — Косово-Поле и Петрово-Поле, с запада — Задар и побережье Адриатики. К этому региону относились Книн, Бенковац, Обровац, Дрниш и Сербская община Задар[5].
  • Лика. Площадь 4808 км²[3]. Границами Лики с севера был город Плашки, с востока — река Уна, на юге — река Зрманя, на западе — линия Медак-Теслинград. Фактически, Лика находится между гор Велебита, Плешевице и Мала-Капеле. В регионе находятся Плитвицкие озера. В РСК к Лике относились общины Кореница, Доньи-Лапац, Грачац и Плашки[6].
  • Кордун. Площадь 2306 км²[3]. Границами Кордуна были: на севере — река Купа, на востоке — река Глина и граница с Боснией и Герцеговиной, горы Плешевица и Мала-Капела на юге и реки Мрежница и Корана — на западе. К Кордуну относились общины Слунь, Крняк, Вргинмост и Войнич. В экономическом плане выделялся город Топуско[7].
  • Бания. Площадь 3456 км²[3]. Точные границы этого региона не были определены. В составе Бании были общины Глина, Петринья, Костайница, Двор-на-Уни и часть общины Цапраг[8].
  • Западная Славония. Общая площадь Западной Славонии была 5062 км²[3], однако под контролем РСК было всего 558 км², так как осенью 1991 года хорватские силы провели ряд наступлений, взяв под контроль бо́льшую часть области. Северной границей была река Драва, восточной — район общин Доньи-Михоляц и Ораховица, южной — река Сава, а западной — река Илова. Формально, в составе Западной Славонии были общины Окучани, Пакрац, Дарувар, Грубишно-Полье, Подравска-Слатина, части обшин Вировитица, Ораховица и Славонска-Пожега. Однако на практике РСК контролировала только Окучани и часть Пакраца[9].
  • Восточная Славония, Барания, Западный Срем. Площадь 2511 км²[3]. Северной границей была венгерская, восточной — граница с СРЮ, южная граница проходила между Дунаем и Савой, западная — вдоль Осиека и Винковцев, находившихся под хорватским контролем. В составе этой области были общины Вуковар, Теня, Даль, Бели-Манастир, Мирковци и части общин Осиек, Винковци и Жупаня[10].

Предыстория

Военная граница

Сербы на территории будущей Сербской Краины проживали со времен Средневековья[11][12], причём ещё до вторжения Османской империи на Балканы[13][14]. К примеру, первые упоминания о сербах в Среме, Славонии и Далмации датируются VII веком н. э. Однако большинство населения сербы тогда составляли только в районах Южной Далмации, где они основали несколько своих княжеств[15][16][17]. Первым сербским монастырём на территории Королевства Хорватия был монастырь Крупа, основанный в 1317 году монахами, бежавшими из Боснии от турок, на средства короля Стефана Уроша II[18]. Примерно в то же время был основан монастырь Крка на средства принцессы Елены Шубич Неманьич, сестры короля Стефана Уроша IV и жены хорватского вельможи Младена III Шубича[19].

После захвата турками-османами Сербии и Боснии количество сербов в Краине значительно увеличилось, а множество хорватов покинуло эти регионы и переселилось или в города на побережье Адриатики, или вглубь Хорватии и Венгрии[20][21]. После первого захвата турками города Яйце 18 тысяч сербских семей переселились в Личскую и Крбавскую жупанию. Венгерский король Матвей Корвин освободил их от налогов и гарантировал свободу вероисповедания, однако сербы должны были защищать границу от турецких вторжений[22]. Позднее сербы-беженцы в других районах Краины получили от Габсбургской монархии статус пограничного ополчения, которое в обмен на земельные наделы пожизненно защищало границу с турками[23].

По мнению ряда исследователей, для Габсбургов Военная граница (серб. Војна Крајина) была своего рода резервуаром солдат. Каждый седьмой житель Краины был граничаром, в то время как в других землях империи соотношение солдат и гражданских составляло 1:64[24][25]. На протяжении своего существования Военная граница претерпевала многочисленные реформы и преобразования. В конце XIX века Военная граница была упразднена, а её районы в 1882 году были переданы под управление Королевства Хорватии и Славонии в рамках Земель короны Святого Иштвана[26][27].

1881—1918

После упразднения военной организации активизировалась политическая деятельность сербов. Было создано несколько партий, некоторые из которых сотрудничали с хорватскими партиями. Однако ряд хорватских политиков, такие как Анте Старчевич и Йосип Франк считали сербов чуждым элементом и пропагандировали сербофобию[28][29]. В то время как сербы получали поддержку от бана Куэна-Хедервари, назначенного Будапештом, некоторые хорватские политики искали покровительства в правящих кругах в Вене. После распада Австро-Венгрии практически все её южнославянские земли по собственному желанию вошли в состав Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев. Однако это государство было централизованным и вскоре перестало отвечать настроениям хорватских масс, которые желали значительной автономии или независимости. Это осложнило сербско-хорватские отношения и вызвало ряд политических кризисов[30].

Согласно переписи населения 1910 года, православных сербов на территории хорватско-славонского участка бывшей военной границы насчитывалось 649 453 человека[26]. 11 лет спустя, в 1921 году, на территории современной Хорватии и Срема (в настоящее время в составе Сербии) проживало 764 901 сербов, из них 658 769 на территории хорватско-славонского участка бывшей Военной Границы и 106 132 в Далмации[31].

Геноцид сербов во Вторую мировую войну

После оккупации Королевства Югославии Германией и её союзниками было создано Независимое государство Хорватия, с усташами во главе. Они придерживались великохорватской идеи и отличались крайней сербофобией, что вылилось в геноцид сербов, евреев и цыган. Усташами была создана и сеть концлагерей. Точное количество жертв геноцида неизвестно, оно составляет от 197 000 человек по хорватской версии[32] до 800 000 человек по сербской[33]. Значительная часть жертв погибла в хорватских концлагерях. Около 240 000 сербов были насильно обращены в католичество, ещё 400 000 были вынуждены бежать в Сербию[34]. Эти действия изменили этническую карту территорий современных Хорватии, Боснии и Герцеговины и Сербии и крайне отрицательно сказались на отношениях между сербами и хорватами. На оккупированных районах Югославии развернулось широкое освободительное движение. Зародившись в Далмации, оно нашло отклик на территории всей Югославии. Борьбу с хорватскими военными формированиями и частями Вермахта вели партизаны-коммунисты под руководством Йосипа Броз Тито. Политика сербского националистического движения четников под руководством Дражи Михайловича в разные периоды варьировалась от борьбы с немецкими частями до сотрудничества с ними. Четники на контролируемых ими территориях вели в свою очередь террор против несербского мирного населения[35][36][37]. Сербы с территорий бывшей Военной границы внесли значительный вклад в борьбу с немецкими подразделениями и хорватскими формированиями. В 1943 году их количество в рядах четников составило 7 000, в рядах партизан — 28 800 бойцов. В 1945 году в рядах четников было 4 000, а в рядах партизан 63 710 сербов с территорий Краины[38]. После освобождения всей территории Югославии сербы в Хорватии наравне с хорватами получили статус государствообразующего народа[39][40][41][42].

Хорватская весна

В конце 1960-х годов в среде хорватских коммунистов зарождаются новые идеи, суть которых заключалась в изменении положения республики в рамках Югославии. В Хорватии началось широкое реформационное движение, получившее название «Хорватская весна» или «Маспок» (от сербскохорватского «масовни покрет» — массовое движение). Согласно заявлениям его идеологов, оно ставило своей целью расширение прав хорватов в рамках Югославии, а также проведение демократических и экономических реформ. Участники движения протестовали против «вытягивания» таких экономически отсталых регионов Югославии, как Косово, за счёт урезания бюджета и политических прав в Хорватии. Однако они не обращали внимание на критику, которая указывала на полное равноправие югославских республик. В этот же период отмечены первые после 1945 года столкновения в Краине на национальной почве — между сербами и хорватами. Югославские СМИ опубликовали информацию, согласно которой в Хорватии составлялись списки сербов и хорватов, которые оставались лояльны Югославии. Поступали жалобы на случаи дискриминации сербов[43].

Руководство Югославии и СКЮ восприняло движение как возрождение хорватского национализма и бросило полицию на подавление демонстраций. Тито снял с должностей наименее лояльных сторонников, таких, как Савка Дабчевич-Кучар, Мико Трипало и Драгутин Харамия, а также провёл чистку в Хорватской компартии и местной администрации. Многие из лидеров этого движения затем выступили на партийных собраниях и заявили, что были неправы. Многие студенческие активисты были арестованы, некоторые даже приговорены к лишению свободы. Среди арестованных в те годы были оба будущих президента Хорватии Франьо Туджман и Степан Месич, а также журналист-диссидент Бруно Бушич.

Рост национализма в Югославии

В 1981 году произошли беспорядки в Косове и Метохии, вызванные массовыми демонстрациями косовских албанцев, требовавших превращения автономного края в республику или его независимости от Югославии[44][45]. Также руководство союзных республик Словении и Хорватии стремилось к децентрализации и демократическим преобразованиям[46]. В свою очередь, власти в Белграде стремились подавить сепаратистские движения в стране. В начале 1990-х годов сербское руководство во главе со Слободаном Милошевичем фактически упразднило автономию Косова[44].

Одновременно с требованиями децентрализации и получения более широкой автономии в Словении и Хорватии происходил рост национализма. После прихода к власти в Сербии Милошевича югославское руководство заявило о необходимости централизованного управления из Белграда. Противоречия между союзными республиками и федеральным центром нарастали. Помимо роста национализма в Словении и Хорватии, сербский национализм также становился угрозой единому югославскому государству.

В марте 1989 года кризис в Югославии углубился. Сербское руководство де-факто ликвидировало автономии Воеводины и Косова и Метохии, а также, получив поддержку от Черногории, смогло существенно влиять на принятие решений на федеральном уровне[47]. Это вызвало протесты со стороны руководдства Словении, Хорватии, Боснии и Герцеговины. После чего стали возникать призывы к реформированию югославской федерации со стороны руководителей союзных республик[48].

Таким образом, постепенный рост национализма в Югославии в течение 1980-х годов привёл к общеюгославскому кризису и падению коммунистической системы[49].

История

1990 год

Когда в Хорватии в 1990 году начали формироваться политические партии, сербы 11 февраля в Войниче создали Югославскую самостоятельную демократическую партию[50], а 17 февраля в Книне — Сербскую демократическую партию[39]. В 1990 году по всей Югославии прошли многопартийные выборы. В Хорватии на них победило Хорватское демократическое содружество (ХДС), выступавшее за отделение от СФРЮ и конституционные изменения. Сербы, компактно проживавшие в республике, поддерживали либо Сербскую демократическую партию умеренного политика Йована Рашковича, либо коммунистические или социалистические движения. Политика ХДС и националистические высказывания ряда его руководителей, включая и Франьо Туджмана, усилили межнациональную напряжённость в республике. После введения новых государственных символов[51] и изменения названия республики (было убрано слово «Социалистическая») выросла напряжённость в сербско-хорватских отношениях, а затем сербы потребовали культурной автономии, в предоставлении которой им было отказано[52]. Хорватский историк Никица Барич писал, что кризис Югославии, в которой сербы видели гарантии стабильности, вызывал у них беспокойство. В итоге сербы все больше считали своим единственным защитником Югославскую Народную Армию, которая была последним реально функционирующим югославским институтом[53]. Ситуация в Хорватии усугублялась националистическими мерами республиканского правительства. Сербскохорватский язык был изменён на хорватский, сначала было изменено название, а затем и грамматические нормы языка. В служебной переписке и в СМИ было запрещено кириллическое письмо. Из школьных программ были изъяты тексты по сербской истории, сербские писатели и поэты. Сербов в государственных учреждениях заставляли подписывать «листы лояльности» новому хорватскому правительству[54][55]. Отказывавшихся делать это немедленно увольняли. Особенно заметно это было в системе МВД[56]. Оказывалось давление на представителей сербской интеллигенции[57]. Хорватские политики делали заявления, которые болезненно воспринимались сербами. Особенно острую реакцию сербов вызвало заявление президента Туджмана, что Хорватия времен Второй мировой войны была не только нацистским образованием, но и выражала тысячелетние стремления хорватского народа[58][59][60]. Стипе Месич в свою очередь заявил, что единственная сербская земля в Хорватии — та, которую сербы принесли с собой на подошвах ботинок[61].

В августе 1990 года в Книнской Краине был проведён референдум о суверенитете и автономии, высказаться на котором могли сербы, родившиеся или проживающие на территории СР Хорватии. Хорваты в нём участия не принимали. На референдуме 99,7 % из 756 721 проголосовавшего ответили на этот вопрос положительно)[62][63][64], однако в 10 муниципалитетах хорватским властям удалось воспрепятствовать проведению референдума[65]. Сербский референдум и начало создания автономии в историографии получили название «Революция брёвен». 30 сентября 1990 года была провозглашена Сербская Автономная Область Книнская Краина (САОКК), которая c 21 декабря стала называться Сербской Автономной Областью Краина (САОК)[66][67][68][69]. В декабре 1990 года хорватский Сабор (парламент) принимает новую Конституцию, по которой сербы в Хорватии стали национальным меньшинством, а не конституционным государствообразующим народом, как это было по республиканской конституции времен СФРЮ[40][41][64][70].

Летом-осенью 1990 года в силовых структурах республики произошёл своеобразный обмен. Из республиканского МВД были уволены все сербы, которые отказались подписать «листы лояльности» новому хорватскому правительству. В то же время в Книне и ряде других городов, где сербы составляли большинство населения, в милиции остались только сербы. Вскоре она была переименована в «Милицию Краины». Однако такая ситуация была не только в МВД. Например, 17 октября 1990 года глава хорватского правительства Йосип Манолич уволил всех сербов, работавших в правительстве и его аппарате, вне зависимости от их политических взглядов[71].

В Хорватии Революция брёвен и создание САО Краины именуются сербским восстанием (хорв. Srpska pobuna). Как писала Елена Гуськова, страх хорватских сербов перед возрождением фашизма в Хорватии сами хорватские власти считали, с одной стороны, беспочвенным, а с другой видели в нём проявления «великосербского империализма». Территории под контролем краинских сербов были названы оккупированными и было заявлено стремление восстановить на них конституционный порядок[72].

Никица Барич утверждает, что глава Сербии в рамках Югославии Слободан Милошевич считал возможным не препятствовать отделению Хорватии, но без территорий, населенных сербами. По мнению Барича, Милошевич хотел, чтобы краинские сербы вошли в состав новой Югославии[73].

1991 год

В январе 1991 года было создано краинское МВД, которое объединило все секретариаты внутренних дел, вышедшие из-под контроля Загреба. В феврале 1991 года САОК объединилась с территориями Северной Далмации и Лики, где большинство населения составляли сербы. 28 февраля Сербское национальное вече и Исполнительное вече САОК приняли Резолюцию об отделении от Хорватии на основании результатов референдума и выдвинули требование остаться в составе СФРЮ. 16 мая Скупщина САОК приняла решение о присоединении Краины к Югославии[56][74].

26 февраля была создана Сербская автономная область Славония, Баранья и Западный Срем. Позднее сербская автономия была организована также на территории Западной Славонии[75][76].

Летом 1991 года в Краине начались боевые действия между хорватскими паравоенными отрядами и силами МВД Хорватии с одной стороны и сербскими ополченцами — с другой[77][78]. Постепенно в столкновения оказалась вовлечена Югославская Народная Армия[79], из которой с весны 1991 года массово дезертировали военнослужащие-хорваты. Участие ЮНА в конфликте возросло, когда хорватские отряды начали так называемую блокаду казарм в сентябре 1991 года[80][81]. Весной 1991 года на территорию САО Краины начали прибывать беженцы с территорий под контролем Загреба. Некоторые из них затем уезжали в Сербию или Черногорию, но около 100 000 осталось в Краине. Красный крест Югославии сообщил о 250 000 беженцев сербской национальности с территории Хорватии в 1991 году[82]. Беженцы прибывали вплоть до перемирия в январе 1992 года. В то же время десятки тысяч хорватов и мусульман под давлением сербов в этот же период бежали с территории Краины в Хорватию[83]. Хорватский историк Никица Барич писал, что с территорий под контролем сербов бежало до 300 000 несербского населения[79], однако данные переписи населения за 1991 год показывают, что общая численность хорватов и представителей других национальностей на территории будущей Краины не превышала 220 000 человек[84].

19 декабря 1991 года сербские автономии образовали Республику Сербская Краина (РСК). Согласно принятой Конституции, РСК являлась «национальным государством сербского народа и всех граждан, которые в ней живут». Были определены государственные символы — флаг, герб и гимн. Милан Бабич сменил должность премьер-министра на должность президента республики. Был провозглашён суверенитет РСК[72][85][86].

На протяжении 1991 года хорватскими гвардией и полицией были совершены многочисленные преступления против гражданского сербского населения. Наиболее известные из них произошли в Сисаке, Госпиче, Вуковаре[87], сёлах Западной Славонии. Сербские формирования также совершали многочисленные военные преступления против хорватских военных и гражданских лиц, среди которых были убийство хорватских военнопленных в Вуковаре, резня в Ловасе и резня в Вочине.

1992 год

В январе 1992 года благодаря международному вмешательству боевые действия прекратились[88][89], и на территории РСК были размещены силы ООН (UNPROFOR). «Голубые каски» размещались на линии противостояния сербских и хорватских подразделений с целью прекращения огня и контроля за отводом тяжёлого вооружения от линии фронта. Очевидцы из числа российских миротворцев вспоминали, что сербы складировали вооружение на складах под наблюдением ООН, в то время как хорваты выводили технику в неизвестном направлении[90].

21 июня хорватская армия нарушила перемирие, заняв несколько сел на территории Мильевачского плато[88]. Это привело к падению доверия к миротворцам со стороны сербов и к эскалации напряжённости. В результате тех событий краинские сербы посчитали, что силы ООН не защитят их от возможной хорватской агрессии, и приступили к формированию регулярной армии[91].

1993 год

22 января хорватская армия начала операцию «Масленица», заняв Новиград и аэродром Земуник[88][92]. 25 января Совет безопасности ООН принял резолюцию 802, осуждающую хорватские атаки. В результате хорватской операции возобновились артиллерийские обстрелы городов обеими сторонами, а широкомасштабные боевые действия продолжались до середины весны. 6 апреля представители Хорватии и РСК заключили перемирие и подписали договор об отводе хорватских подразделений с занятых территорий. На их место должны были прийти миротворцы СООНО. Однако позднее хорватские власти отказались от выполнения договора[67].

Летом продолжались спорадические артиллерийские обстрелы. Советом безопасности ООН был продлен мандат миротворческих сил.

9 сентября хорватская армия начала операцию в так называемом Медакском кармане[93]. В результате операции были заняты и уничтожены села Дивосело, Почитель и Читлук, а против мирного сербского населения были совершены военные преступления[94]. После отхода хорватских подразделений территорию «кармана» заняли силы ООН. 2 ноября в Осло возобновились переговоры между РСК и Хорватией. Сербскую делегацию возглавлял Горан Хаджич, хорватскую — Хрвойе Шаринич[95].

1994 год

1994 год прошёл без крупных нападений хорватской армии собственно на территорию РСК. Однако хорватская армия принимала активное участие в операциях в Боснии и Герцеговине против войск боснийских сербов[96], а сводные подразделения краинских сербов участвовали в боях в Западной Боснии на стороне автономистов Фикрета Абдича[97].

Краинские власти пытались наладить мирную жизнь. Правительство в 1994 году разработало программу стабилизации, начало выдавать зарплату. К ноябрю руководство Сербской Краины планировало завершить интеграцию с Югославией. 29 марта 1994 года в Загребе в российском посольстве было подписано перемирие между руководством РСК и Хорватией. 5 августа в Книне состоялись переговоры краинских сербов с хорватами по экономическим вопросам. В частности, обсуждалась перспектива открытия дорожной магистрали через Западную Славонию. Осенью стали работать совместные комитеты — военный и по сельскому хозяйству[98]. Краинские делегации посетили Загреб 8 и 14 ноября. 2 декабря был подписан договор между РСК и Хорватией о нормализации экономических отношений. Предусматривалось проведение переговоров по возвращению беженцев, выплате пенсий, открытию железнодорожного сообщения. 19 декабря краинскими сербами было открыто сообщение по бывшей автотрассе «Братство-Единство» в Западной Славонии[99].

По утверждению российского журналиста Л. Млечина, власти Хорватии через российское посольство в Загребе предлагали лидерам Сербской Краины широкую автономию. Однако сербская сторона с участием Слободана Милошевича от этого предложения категорически отказалась[100].

1995 год

В январе 1995 года посол США в Хорватии Питер Гэлбрайт предложил РСК и Хорватии план «Загреб-4». Он предполагал автономию для Книнской Краины, а для Западной и Восточной Славонии — полную интеграцию в состав Хорватии. Принятие данного плана хорватский президент Туджман для себя счёл политическим самоубийством, однако под давлением американских дипломатов пообещал рассмотреть его в отдалённой перспективе[101]. По мнению сербов, положения предлагаемого договора не гарантировали сербскому населению защиту от притеснений по национальному признаку. Тем не менее Милан Бабич, находясь в Белграде, сделал заявление, что Краина готова принять несколько скорректированный вариант плана, и призвал Хорватию к отводу войск. Однако, по данным Елены Гуськовой, Туджман отказался вести дальнейшие переговоры с сербами[102].

Вместо продолжения дипломатических контактов правительство Хорватии избрало военный путь решения вопроса. РСК была ликвидирована в мае (Западная Славония) и августе (основная часть) 1995 года в ходе хорватских военных операций «Молния» и «Буря». В ходе операции «Молния» хорватской армией был взят под контроль сербский анклав Западная Славония[93]. Пытаясь помешать хорватскому наступлению, президент Мартич отдал приказ обстрелять Загреб, что и было сделано. Впоследствии обстрел Загреба был признан военным преступлением[103]. Однако это не помешало проведению хорватской операции. По данным сербской стороны, а также международной правозащитной организации Human Rights Watch[104], в ходе «Молнии» были совершены многочисленные преступления против гражданского сербского населения, погибло множество людей, в том числе и дети[105][106].

Следующей операцией стала «Буря», в ходе которой хорватскими армией и полицией была занята основная часть Сербской Краины. С территории РСК бежало 230—250 тысяч сербов. Во время и после операции «Буря» хорватскими солдатами были совершены многочисленные военные преступления против колонн беженцев и против оставшегося мирного населения[107], в том числе резня в Дворе и резня в Груборах. В вынесенном впоследствии приговоре генералам Готовине и Маркачу Международный трибунал по бывшей Югославии заявил, что операция «Буря» была частью совместного преступного сговора, организаторами которого было хорватское военное и политическое руководство. Его целью было изгнание сербов из Хорватии и заселение Краины хорватами[108].

Остатки РСК (Область Срема и Бараньи с 1995 и Область Срема, Бараньи и Восточной Славонии с 1996 года) просуществовали в виде автономий под управлением ООН до мирного включения в состав Хорватии в начале 1998 года. По данным Саво Штрбаца, главы неправительственной организации «Веритас», после интеграции эти территории покинуло значительное количество сербов — 77 316 человек[109].

Население

Сербы

По данным переписей населения, которые в СФРЮ проводились неоднократно, сербов в Хорватии было:

  • в 1948 году — 543 795 человек.
  • в 1953 году — 588 756 человек.
  • в 1961 году — 624 991 человек.
  • в 1971 году — 627 000 человек.
  • в 1981 году — 531 502 человека.
  • в 1991 году — 581 661 человек. Также в республике был зарегистрирован 106 041 югослав, большая часть которых (от 60 до 80 %), по мнению ряда исследователей, была сербами[110][111].

Согласно сообщениям Комиссариата по делам беженцев ООН, к 1993 году только с территорий под контролем Загреба была изгнана 251 000 человек[112]. Беженцы оседали в основном в РСК или в Союзной Республике Югославии. Некоторые уезжали в США, Австралию, Канаду и т. д., таким образом образуя там многочисленные диаспоры. Красный крест Югославии сообщил о 250 000 беженцев сербской национальности с территории Хорватии в 1991 году[82]. В 1994 году на территории Союзной Республики Югославии находилось более 180 000 беженцев и перемещённых лиц из Хорватии[113].

В 1993 году население Сербской Краины насчитывало 435 595 человек, из которых сербы составляли 91 %. По данным Главного штаба краинской армии, в 1993 году в Северной Далмации жило 87 000 человек, в Лике 48 389 человек, в Кордуне 51 000 человек и в Бании 88 406 человек[114].

В 1995 году из Краины были изгнаны примерно 250 000 сербов[115], в том числе 18 000 человек в ходе операции «Молния» и 230 000 — во время операции «Буря».

По данным ООН, после операции «Буря» в августе 1995 года на территории основной части Краины осталось только около 5500 сербов[116][117].

Хорваты и представители других национальностей

Согласно переписи населения в Югославии 1991 года несербское население на территориях Краины составляло[84]:

  • Книнская Краина — хорваты 28 % (70 708 человек), прочие 5 % (13 101).
  • Западная Славония — хорваты 29 % (6 864), прочие 11 % (2 577).
  • Восточная Славония, Барания и Западный Срем — хорваты 47 % (90 454), прочие 21 % (40 217).

В ходе этнических чисток несербского населения в 1991 году большая его часть была изгнана с территории РСК[84]. К 1992 году хорваты составляли лишь около 7 % населения данных трёх территорий. Всего с территории Сербской Краины было изгнано по меньшей мере 170 000 хорватов и других жителей несербской национальности[118].

Государственное устройство

За время существования РСК в ней было три президента и шесть правительств. После провозглашения независимости 19 декабря 1991 года президентом стал Милан Бабич. Однако его правление продолжалось недолго. Со временем Бабич стал конфликтовать с Миланом Мартичем, который контролировал милицию и территориальную оборону[119].

Создание Сербской Краины уже на первом этапе демонстрировало значительную зависимость от Югославии и осложнялось политическими несогласиями, которые, в свою очередь, приводили к политической нестабильности. Отношения между Книном и Белградом сильно осложнились уже в январе 1992 года. Причиной этого стали разные взгляды на миротворческий план Вэнса. Милан Бабич считал, что план не отвечает интересам РСК, в то время как Слободан Милошевич выступал за его скорейшее принятие. В результате споров Милошевич заявил, что Бабич полностью утратил доверие Белграда. 22 января Скупщина РСК отвергла план ввода миротворческих сил в Хорватию, но уже 9 февраля под давлением политиков из Белграда, у которых в РСК было множество сторонников, всё-таки одобрила его. 26 февраля Бабич был смещён со своей должности. По предложению Белграда новым президентом был избран Горан Хаджич, а главой правительства стал Здравко Зечевич. Так как Бабич и его сторонники не согласились с решением Скупщины, некоторое время в РСК было двоевластие. 12 декабря 1993 года в Краине прошли первые многопартийные выборы президента и депутатов парламента. При поддержке Милошевича во втором круге выборов победил Милан Мартич. При этом Бабич согласился на компромиссную должность главы министерства иностранных дел[119].

Президент

За время существования РСК её президентами были:

Против всех президентов РСК в дальнейшем были выдвинуты обвинения в Международном трибунале по бывшей Югославии (МТБЮ). Милан Бабич был обвинён в изгнании людей по политическим, расовым либо религиозным мотивам[120]. Он признал вину и был приговорён к 13 годам заключения, но совершил самоубийство в 2006 году[121]. Милан Мартич был приговорён к 35 годам заключения за военные преступления, нарушения законов и обычаев войны и изгнание несербского населения из Краины[103] и отбывает срок в Тарту (Эстония). После ареста бывшего командира формирований боснийских сербов Стояна Жуплянина 11 июня 2008 года, ареста бывшего политического лидера боснийских сербов Радована Караджича 21 июля 2008 года и ареста бывшего командующего армией боснийских сербов Ратко Младича 26 мая 2011 года Горан Хаджич оставался самым разыскиваемым МТБЮ лицом. Власти Сербии объявили награду за информацию о местонахождении Хаджича в размере 5 миллионов евро. После семилетнего розыска он был арестован 20 июля 2011 года[122][123].

Правительство

Согласно Конституции РСК, Правительство было носителем исполнительной власти в республике. Всего в РСК с 1990 по 1995 гг. было шесть правительств[124]:

  • Правительство под руководством Милана Бабича (29 мая 1991 — 19 декабря 1991)
  • Правительство под руководством Ристо Матковича (19 декабря 1991 — 26 февраля 1992)
  • Правительство под руководством Здравко Зечевича (26 февраля 1992 — 28 марта 1993)
  • Правительство под руководством Джордже Бьеговича (28 марта 1993 — 21 апреля 1994)
  • Правительство под руководством Борислава Микелича (21 апреля 1994 — 27 июля 1995)
  • Правительство под руководством Милана Бабича (27 июля 1995 — до подписания Дейтонских соглашений и упразднения РСК)

Правительства РСК формировались по политическому принципу и, как правило, назначаемые министры не были специалистами в своей области. Первые два правительства составляли выходцы из Книна и Северной Далмации, что, по оценкам Косты Новаковича, не позволяло им влиять на ситуацию в других регионах РСК[125].

Парламент

Первая Скупщина Сербской Краины образовалась в конце 1990 года из Скупщины САО Краины, Областной скупщины Западной Славонии и Великой народной скупщины Восточной Славонии, Западного Срема и Барании. Она насчитывала более 200 депутатов. 19 декабря 1991 года Скупщина приняла Конституцию и провозгласила создание Республики Сербской Краины[126]. В начале 1992 года её деятельность была осложнена внутренними противоречиями, вызванными различным отношением к «плану Вэнса», предложенному в качестве основы для мирного урегулирования. Милан Бабич воспротивился принятию данного плана, и депутаты из числа его сторонников собрались в Книне, получив прозвище «Книнская скупщина». Другая часть депутатов под руководством спикера Миле Паспаля заседала в Глине и была прозвана «Глинская скупщина». Сформировать единый парламент в Сербской Краине удалось только в 1993 году[127].

Скупщина Сербской Краины состояла из 84 депутатов, избираемых на республиканских выборах. Депутатский мандат длился четыре года. Спикер и его заместители должны были представлять все три краинских анклава. Согласно конституции РСК, Скупщина должна была собираться на сессии дважды в год — в первый рабочий день марта и первый рабочий день октября. Длительность сессии не должна была превышать 90 дней. В ведении Скупщины находились вопросы изменения конституции, принятия законов, контроль за работой правительства, принятие бюджета, изменения административного деления и т. д.[128].

Конституция

Конституция Сербской Краины была утверждена 19 декабря 1991 на собраниях Скупщины Сербской Автономной Области Краина, Большой Народной Скупщины Сербской Области Славония, Бараня и Западный Срем и Скупщины Сербской Автономной Области Западная Славония. Главный закон РСК состоял из 8 глав, насчитывающих 123 пункта[128].

Согласно конституции, Республика Сербская Краина была провозглашена национальным государством для представителей сербского народа и всех своих граждан. Столицей провозглашался город Книн, государственным гимном был гимн Сербии — «Боже Правде». Конституцией учреждались также флаг и герб нового государства. Официальным языком признавался сербский на кириллице и латинице[128].

Правоохранительные органы

С началом сербско-хорватского противостояния значительную роль в первых столкновениях сыграла Милиция Краины. В процессе давления на сербов хорватское правительство уволило большинство сербов из центрального аппарата республиканского МВД и многих населённых пунктов, где большинство населения составляли хорваты[129]. Попытка сделать то же самое и ввести новые служебные символы на униформе полиции в местах компактного проживания сербов натолкнулось на сопротивление милиционеров-сербов. С началом первых столкновений правоохранительные структуры в ряде городов вышли из подчинения республиканского МВД и сформировали Милицию Краины, во главе которой встал инспектор милиции из Книна Милан Мартич. 4 января 1991 года был создан Секретариат внутренних дел во главе с Мартичем. Милиция Краины неоднократно участвовала в боевых действиях, несмотря на то, что её сотрудники были вооружены только лёгким стрелковым оружием. По мнению западных исследователей, в июле 1991 года она насчитывала около 7 тысяч бойцов с резервом в 20 тысяч человек[130]. По данным сербских авторов, 9 октября 1991 года Милиция насчитывала 1200 обычных милиционеров, 500 человек в спецподразделениях и 1200 резервистов. Они подчинялись семи Секретариатам внутренних дел (в Книне, Коренице, Петринье, Войниче, Окучанах, Бели-Манастире и Вуковаре)[130].

28 апреля 1992 года было создано Управление отдельных подразделений милиции. Данные подразделения насчитывали восемь бригад общей численностью 24 000 человек и представляли собой своего рода переходную организацию между Территориальной обороной и регулярной армией. Их задачей было прикрытие границы. С созданием регулярной армии в октябре 1992 они были распущены. Обычная милиция просуществовала до конца 1995 года. 5 октября 1994 года она насчитывала 3850 человек, в том числе 1950 милиционеров, 183 инспектора, 591 бойца спецподразделений, 422 служащих и 694 человека в резерве. 1 июля 1996 силы Милиции Краины в Восточной Славонии, Баранье и Западном Среме были преобразованы в «Переходную полицию», сформированную из сербов, хорватов и наблюдателей ООН. 15 декабря 1997 года эти силы формально стали частью полиции Республики Хорватии[130].

В РСК была налажена судебная власть. Были сформированы Верховный суд, Конституционный суд, окружные и муниципальные суды. В 1994 году был создан военный суд. На муниципальном и республиканском уровне была организована и деятельность прокуратуры[131].

Вооружённые силы

Летом 1990 года на основе подразделений милиции и добровольцев в Краине были созданы отряды самообороны а также свои собственные милицейские секретариаты, укомплектованные милиционерами-сербами, которые отказались подчиняться властям в Загребе. В январе 1991 года было создано специальное управление внутренних дел, которое позволило сербам в Краине координировать деятельность Милиции. Примерно в этот же период в рамках Милиции Краины было создано специальное подразделение из добровольцев, которых называли «Мартичевцы» (серб. Мартичевци) по имени их командира Милана Мартича. Летом 1991 года в Краине были мобилизованы отряды Территориальной обороны, в ряде случаев их действиями руководили офицеры югославской армии. После подписания перемирия в 1992 году Югославская народная армия покинула Хорватию и Краину, оставив сербам часть тяжёлого вооружения. Оно было складировано под наблюдением миротворцев ООН. Так как подразделения Территориальной обороны были отведены в казармы, на линии боевого соприкосновения остались лишь бригады отдельных подразделений милиции (серб. Посебне јединице милиције), бойцы которых вооружались только стрелковым оружием. Эти бригады подчинялись специальному управлению в рамках краинского Министерства внутренних дел.

Хорватская атака на Милевачское плато продемонстрировала, что миротворцы не станут защищать РСК, и 16 октября 1992 года было провозглашено создание Сербского войска Краины — регулярной краинской армии[132]. Была проведена военная реформа, согласно которой подразделения Территориальной обороны и бригады отдельных подразделений милиции преобразовывались в армейские бригады и отряды. Все они были распределены между шестью корпусами и Главным штабом. Армия Сербской Краины состояла из Главного штаба, штабных подразделений, армейских корпусов и ВВС и ПВО. В основном, краинский корпус состоял из штаба, нескольких пехотных бригад, артиллерийского дивизиона, противотанкового дивизиона, дивизиона ПВО и тыловой базы[133]. Некоторые корпуса имели специальные отряды, а в 7-м корпусе был бронепоезд. Все краинские корпуса, за исключением созданного летом 1995 года Корпуса специальных единиц, создавались по территориальному принципу[134].

Важным органом, координирующим деятельность Министерства обороны и армейских частей, был Верховный совет обороны. Он состоял из президента, премьер-министра, министра обороны, министра внутренних дел и командующего армией. Верховный совет обороны провозглашал военное положение, руководил обороной в случае угрозы, мобилизацией армии и её боевыми операциями и т. д.[128].

После уничтожения Краины в 1995 году значительная часть вооружения СВК была эвакуирована на территорию Республики Сербской и передана её армии. Там же осталась служить часть краинских солдат. Последний уцелевший 11-й Восточнославонский корпус СВК был пополнен осенью 1995 года и получил вооружение из СРЮ. После Эрдутского соглашения он был распущен 21 июня 1996 года[130], вооружение было передано югославской армии[135].

Социально-экономические данные

Экономика

По мнению ряда исследователей, в социалистический период территории, вошедшие в состав РСК, были развиты значительно слабее, нежели территории остальной Хорватии[136]. Была менее развита инфраструктура, туристический потенцал был значительно меньше, равно как и объём инвестиций. До войны многие объекты промышленности в краинских городах были частью производственных комплексов, находящихся в Хорватии или в Боснии и Герцеговине. Боевые действия нанесли значительный ущерб инфраструктуре РСК, прервали многие производственные и торговые связи. Сильно пострадал и жилой фонд. Введение санкций против Югославии отразилось и на положении в РСК, ухудшив и без того сложную экономическую ситуацию[137]. При создании собственного государства краиские власти полагали, что смогут наладить экономику путём тесного сотрудничества с Югославией и боснийскими сербами[137]. Однако помощь со стороны Белграда осложнялась международными санкциями. Тем не менее, экономика в Краине продолжала функционировать и в период боевых действий[138].

В 1992 году правительство приняло решение поддерживать предприятия, до войны бывшие в общественном владении, так как они сталкивались с наибольшими трудностями. Была принята своя валюта — динар Сербской Краины, однако в силу значительной инфляции он постоянно обесценивался. В 1993 году началась гиперинфляция, что сделало невозможным принятие республиканского бюджета. В начале 1994 году в Союзной Республике Югославии был введён новый динар, привязанный к немецкой марке по курсу 1:1. Он принят и как единая валюта в Сербской Краине и Республике Сербской, и в итоге гиперинфляция была остановлена. Новое правительство под руководством Борислава Микелича приняло бюджет и приступило к обновлению экономики[137]. Многие предприятия РСК пытались переориентироваться на рынки сбыта в Сербии и Республике Сербской, что удалось только отчасти. В 1994 году была разработана программа стабилизации экономики и финансов. Функционирование монетарной системы и банков полностью зависело от Белграда[138]. Активно использовались сельскохозяйственные угодья площадью в 700 000 гектаров. Однако из-за недостатка горючего для техники и недостаточного финансирования сельское хозяйство в РСК демонстрировало невысокую эффективность. В частности, в 1994 году в Восточной Славонии для засева были подготовлены 45 % угодий, однако в итоге урожай собрали только с 30 %[139]. Активно использовался и лесной фонд площадью в 540 000 гектаров с ежегодным приростом объёма в 1 500 000 кубометров. При этом в СМИ неоднократно утверждалось, что вырубка лесов в той же Восточной Славонии проводилась без регулирования и планировки. В этом регионе добывалась и нефть, однако в недостаточных объёмах для покрытия дефицита горючего[140]. Добытая в Краине нефть отправлялась на переработку на НПЗ в Панчеве в Югославии. Затем оно реализовывалось на территории РСК. При этом часть топлива выделялась на нужды армии и МВД[141].

Культура и образование

Первые меры по созданию независимой от Загреба системы образования были предприняты в сентябре 1990 года, когда был основан Культурно-просветительский совет Северной Далмации и Лики. В марте 1991 года было создано Министерство образования, расположенное в Книне с локальными отделениями в городах Бели Манастир и Топуско (создано несколько позднее). Министерство возглавил Душан Баджа, профессор из Оброваца. С началом боевых действий образовательный процесс неоднократно прерывался. Периодически обстрелам и уничтожению подвергались и сами школы.

В июне 1993 года краинское правительство постановило основать Университет имени Николы Теслы с ректоратом в Книне. В его рамках были созданы четыре факультета[142]:

  • Философский (Петринья)
  • Сельскохозяйственный (Бели-Манастир)
  • Политехнический (Книн)
  • Общественных наук (Книн)

Значительную помощь университету оказали преподаватели из Сербии и Республики Сербской[142].

В школах РСК изучались следующие предметы: сербский язык и литература, история, география, музыкальное и изобразительное искусство, природа и общество, религиозное образование. Учебники готовил Институт учебников Республики Сербии. Также из Сербии поступала гуманитарная помощь как отдельным ученикам, так и целым школам. Дети погибших солдат получали учебники в подарок. Значительную помощь системе образования РСК помимо Сербии также оказывали Греция и Россия[143].

Летом 1993 года в Краине была основана Национальная библиотека, фондам которой оказала помощь Сербская академия наук и искусств. 16 июня был создан Сербский народный театр в Книне. Его ансамбль принял участие в совместных фестивалях в городах Краины с театральными коллективами из Республики Сербской и Югославии. Несколько позднее в Книне был основан документальный центр «Крајина-филм»[142]. Многочисленные культурные мероприятия проводились в Домах Сербского Войска Краины, в частности в Книне, Бенковаце, Петринье, Глине и Бели-Манастире. Тажке их организовывали культурные общества[144]. Помимо этого, в Краине предпринимались определенные меры по организации работы музеев. В основном музеи функционировали в Книне (Книнская крепость), Бенковаце, на Петрова-Горе, в Топуско, Вуковаре и Бели-Манастире[144].

В РСК осуществляли вещание «Государственное радио и телевидение», а также радиостанции в Бенковаце, Книне, Грачанице, Коренице, Слуне, Вргинмосте, Петрини, Окучанах, Вуковаре, Борово-Селе, Мирковцах и бели-Манастире. В конце 1993 года для поддержки предвыборной кампании Милана Мартича при поддержке СРЮ начало вещание «Телевидение на Плитвицах»[144].

После уничтожения РСК в августе 1995 года многие ученики и студенты продолжили образование в Сербии. Осенью 1995 года в сербские образовательные учреждения из семей беженцев из РСК были записаны 15 900 учеников основных школ, 6 100 учеников средних школ и 1 890 студентов[145].

Здравоохранение

До начала войны здравоохранение на территории будущей РСК было интегрировано в систему здравоохранения СР Хорватии. Оно включало в себя 9 больниц (в Книне, Бенковаце, Оброваце, Грачаце, Коренице, Доньи-Лапце, Двор-на-Уне, Костайнице, Вргинмосте и Войниче) и три медицинских центра (в Книне, Глине и Петрине). В среднем на одного врача приходилось 1412 жителей. Меньше всего этот показатель был в Книне — 532 человека, в то время как в Войниче он составлял 2233 человека. На тысячу человек было 4,53 больничные койки[146].

После начала боевых действий в 1991 году систему здравоохранения на территории САО Краины реформировали в направлении автономности и взаимодействия с медицинскими службами Боснии и Герцеговины и Союзной Республики Югославия. Осенью 1991 года было создано два региональных медицинских центра: в Книне — ответственный за Далмацию и Лику — и в Глине, ответственный за Кордун и Банию. Значительное внимание было обращено и на оказание медицинской помощи беженцам с территорий под контролем хорватских гвардии и МВД, которых насчитывалось около 100 000 человек. На протяжении всего конфликта значительную помощь врачам из РСК оказывала Военно-Медицинская Академия из Белграда и различные гуманитарные организации, а также Сербская Православная церковь[147].

Спорт

Первые меры по развитию спорта в РСК были приняты 28 сентября 1992 года, когда был утверждён Закон о физической культуре. После этого начали создаваться различные союзы, в том числе футбольный в Србе, баскетбольный в Книне, волейбольный в Вуковаре, гандбольный в Бели-Манастире, шахматный в Борово-Населье и т. д. Существовал и Олимпийский комитет РСК. Периодически проводились соревнования между командами из РСК и Республики Сербской. В частности, спортсмены из РСК принимали участие в первенствах Армии Республики Сербской по зимним видам спорта, которое прошло на Яхорине[148]. Также в Краине в период с 1992 по 1995 год существовала футбольная лига, наиболее популярным клубом которой была «Динара» из Книна[149]. В основном, большинство спортивных мероприятий проходили в Книне и Вуковаре. В РСК существовали многочисленные женские команды. Например, были шесть баскетбольных команд, названные по именам городов, где они были основаны. Из них наибольших результатов добилась команда из Книна[149].

Религия

Большинство граждан Сербской Краины исповедовали православие. Территория РСК находилась под юрисдикцией Сербской Православной церкви. На территории Краины существовали Загребско-Люблянская митрополия, Горнокарловацкая епархия (Карловац), Славонская епархия (Пакрац), Осиечкопольско-Бараньская епархия (Даль), Далматинская епархия (Шибеник). В стране находились сербские православные храмы и монастыри. Наиболее крупными, древними и известными являлись монастыри Драгович, Гомирье, Крка, Крупа и Лепавина. В ходе боевых действий многие сербские церкви были разрушены или значительно пострадали. Так, в 1993 году хорватские войска разрушили собор Святого Николая и резиденцию Горнокарловацкой епархии. Всего в 1990—1995 годах было разрушено 78 православных церквей[150], 96 церковных зданий, 10 кладбищ, одна патриаршая ризница, церковный музей, две церковных библиотеки и два архива[136]. 94 церкви и 4 монастыря были разграблены[136]. Хорватское меньшинство исповедовало католицизм. Многие католические церкви были также полностью или частично разрушены в ходе боевых действий. В ходе массовых убийств в Ловасе[151], Широка-Куле и Вочине[152] сербские паравоенные формирования частично или полностью разрушили католические храмы в этих населённых пунктах.

Сербские и хорватские религиозные деятели активно участвовали в миротворческой деятельности во время войны. В 1991 году митрополит Загребский и Люблянский Йован организовывал встречи Сербского патриарха Павла и католического кардинала Франьо Кухарича. Он также организовал встречу патриарха Павла и президента Хорватии Франьо Туджмана.

В ходе войны не только в Краине, но и на остальной территории Хорватии было разрушено большое количество православных и католических храмов. Потоки беженцев (сербов из Хорватии, хорватов из Боснии и Герцеговины) привели к существенному изменению этно-конфессиональной картины.

Современное положение

В настоящее время существует Правительство Республики Сербская Краина в изгнании. Действующим председателем правительства Сербской Краины в изгнании является Милан Мартич.

Деятельность правительства Сербской Краины в изгнании была возобновлена в 2005 году. Премьер-министром правительства в изгнании, в которое вошли 6 министров, стал Милорад Буха. Члены правительства в изгнании заявили, что они намерены добиваться создания плана на основе Z-4 и их конечной целью было объявлено добиться для сербов «больше, чем автономии, но меньше, чем независимости, в Хорватии»[153].

12 сентября 2008 года Скупщина и Правительство Республики Сербская Краина в изгнании признали независимость Абхазии и Южной Осетии. В постановлении непризнанного сербского государства говорится[154]:

Это два новых государства имеют такую же историю, как и история краинских сербов — их народы проживают на своей этнической и исторической земле. Абхазия и Южная Осетия не имеют никаких исторических и этнических связей с Грузией, так же, как и Краина не имеет такой связи с Хорватией — хорватскими этническими и историческими землями в Загорье. Территория Хорватии простирается только от Загреба и до итальянской и словенской границ. Признания независимости будут вручены президентам Абхазии и Южной Осетии дипломатическим путём и предоставлены на сербском и русском языках, с кратким обзором современных событий в Краине, Абхазии и Осетии.

В настоящее время сербы имеют 3 места в хорватском парламенте. Основными партиями хорватских сербов являются Независимая демократическая сербская партия (СДСС) и Сербская народная партия (СНС). Представители СДСС занимают все 3 сербских места в хорватском парламенте. Член СДСС Слободан Узелац является заместителем премьер-министра Хорватии. Также в Хорватии существуют Партия дунайских сербов, Демократическая сербская партия и Новая сербская партия[155].

См. также

Напишите отзыв о статье "Республика Сербская Краина"

Примечания

  1. Српска Крајина, 2011, с. 326.
  2. 1 2 Новаковић, 2009, с. 191.
  3. 1 2 3 4 5 6 7 Гуськова, 2001, с. 138.
  4. Новаковић, 2009, с. 202.
  5. Новаковић, 2009, с. 203.
  6. Новаковић, 2009, с. 204.
  7. Новаковић, 2009, с. 206.
  8. Новаковић, 2009, с. 207.
  9. Новаковић, 2009, с. 208.
  10. Новаковић, 2009, с. 210.
  11. Раннефеодальные государства на Балканах Vi-XII вв.. — Москва: Наука, 1985. — С. 194.
  12. Чиркович Сима. История сербов. — Москва: Весь мир, 2009. — С. 28. — ISBN 978-5-7777-0431-3.
  13. [www.eparhija-dalmatinska.hr/Frames-c.htm:: СПЦ — Епархија далматинска::]
  14. [inslav.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=583:-vi-xiii-1985&catid=29:2010-03-24-13-39-59&Itemid=62 Раннефеодальные государства на Балканах Vi-XII вв.]. — Москва: Наука, 1985. — С. 194.
  15. Раннефеодальные государства на Балканах VI—XII вв. / Литаврин Г.Г.. — Москва: Наука, 1985. — С. 198.
  16. Чиркович Сима. История сербов. — М.: Весь мир, 2009. — С. 18. — ISBN 978-5-7777-0431-3.
  17. Листая страницы сербской истории / Е.Ю. Гуськова. — М.: Индрик, 2014. — С. 13. — ISBN 978-5-91674-301-2.
  18. [www.eparhija-dalmatinska.hr/Manastiri-Krupa-E.htm Monastery Krupa on eparhija dalmatinska site]
  19. [www.eparhija-dalmatinska.hr/Manastiri-Krka-E.htm Monastery Krka on eparhija dalmatinska site]
  20. Фрейдзон В. И. История Хорватии. Краткий очерк с древнейших времён до образования республики (1991 г.).. — СПб.: Алетейя, 2001. — 58 с.
  21. Костић Лазо. Спорне територије Срба и Хрвата. — Београд: Аиздосије, 1990. — С. 206.
  22. Станко Нишић. [www.scribd.com/doc/54742266/Hrvatska-Oluja-i-Srpske-Seobe-Stanko-Nisic Хрватска олуја и српске сеобе]. — Београд: Књига комерц, 2002. — С. 52.
  23. Радослав И. Чубрило, Биљана Р. Ивковић, Душан Ђаковић, Јован Адамовић, Милан Ђ. Родић и др. Српска Крајина. — Београд: Матић, 2011. — С. 45. — ISBN 978-86-7978-029-4.
  24. Станко Нишић. [www.scribd.com/doc/54742266/Hrvatska-Oluja-i-Srpske-Seobe-Stanko-Nisic Хрватска олуја и српске сеобе]. — Београд: Књига комерц, 2002. — С. 53.
  25. Новаковић, 2009, с. 24.
  26. 1 2 Югославия в XX веке, 2011, с. 84.
  27. Новаковић, 2009, с. 26.
  28. Васильева, Нина, Гаврилов, Виктор. Балканский тупик ? Историческая судьба Югославии в XX веке. — М.: Гея Итэрум, 2000. — С. 81. — ISBN 5855890635.
  29. Беляков, Сергей. Усташи: между фашизмом и этническим национализмом. — Екатеринбург: Гуманитарный университет, 2009. — С. 95. — ISBN 5774101153.
  30. Васильева, Нина, Гаврилов, Виктор. Балканский тупик ? Историческая судьба Югославии в XX веке. — М.: Гея Итэрум, 2000. — С. 78-79. — ISBN 5855890635.
  31. Рат за опстанак Срба Крајишника. Зборник радова 1. — Београд: Тело Принт, 2010. — С. 62.
  32. Žerjavić, Vladimir. Yugoslavia - Manipulations with the number of Second World War victims. — Croatian Information Centre., 1993. — ISBN 0-919817-32-7.  (англ.)
  33. Мане М. Пешут. Крајина у рату 1941-1945. — Београд, 1995. — С. 51.
  34. Мане М. Пешут. Крајина у рату 1941—1945. — Београд, 1995. — С. 51.
  35. Tomasevich Jozo. War and Revolution in Yugoslavia, 1941-1945: The. — Stanford University Press, 1975. — P. 258. — ISBN 0804708576.
  36. Hoare Marko Attila. Genocide and Resistance in Hitler's Bosnia: The Partisans and the Chetniks. — Oxford University Press, 2006. — P. 331–332. — ISBN 0197263801.
  37. [www.bbc.co.uk/history/worldwars/wwtwo/partisan_fighters_01.shtml#four Partisans: War in the Balkans 1941—1945]
  38. Рат за опстанак Срба Крајишника. Зборник радова 1. — Београд: Тело Принт, 2010. — С. 142-143.
  39. 1 2 Гуськова Е.Ю. Независимая Хорватия с независимыми сербами, 2011, с. 776.
  40. 1 2  (хорв.) Dunja Bonacci Skenderović i Mario Jareb: Hrvatski nacionalni simboli između stereotipa i istine, Časopis za suvremenu povijest, y. 36, br. 2, p. 731.-760., 2004
  41. 1 2 Davor Marjan. [www.centardomovinskograta.hr/pdf/izdanja2/Oluja.pdf Oluja]. — Zagreb: Hrvatski memorijalno-dokumentacijski centar Domovinskog rata, 2007. — P. 40.
  42. Stvaranje hrvatske države i Domovinski rat, 2006, с. 218.
  43. Гуськова Е.Ю. Независимая Хорватия с независимыми сербами, 2011, с. 724.
  44. 1 2 [topics.nytimes.com/top/news/international/countriesandterritories/serbia/kosovo/index.html Косово] (англ.). The New York Times (23 июля 2010). [www.webcitation.org/69jJo0wVP Архивировано из первоисточника 7 августа 2012].
  45. [www.nytimes.com/1988/07/31/world/yugoslavia-threatens-tough-moves-on-unrest.html Yugoslavia Threatens Tough Moves on Unrest] (англ.). The New York Times (31 мая 1988). [www.webcitation.org/6BdGQVDoS Архивировано из первоисточника 23 октября 2012].
  46. Henry Kamm. [www.nytimes.com/1985/12/08/world/yugoslav-republic-jealously-guards-its-gains.html?ref=croatia Yugoslav republic jealously guards its gains] (англ.). The New York Times. [www.webcitation.org/69jJprcuw Архивировано из первоисточника 7 августа 2012].
  47. [lcweb2.loc.gov/frd/cs/yutoc.html#yu0130 A Country Study: Yugoslavia (Former): Political Innovation and the 1974 Constitution (chapter 4)] (англ.). The Library of Congress. [www.webcitation.org/69jJqopwk Архивировано из первоисточника 7 августа 2012].
  48. Frucht, Richard C. [books.google.hr/books?id=lVBB1a0rC70C Eastern Europe: An Introduction to the People, Lands, and Culture]. — 2005. — P. 433. — ISBN 1576078000.  (англ.)
  49. Весна Пешич. [www.usip.org/publications/serbian-nationalism-and-origins-yugoslav-crisis Serbian Nationalism and the Origins of the Yugoslav Crisis]. — Peaceworks, 1996.  (англ.)
  50. Stvaranje hrvatske države i Domovinski rat, 2006, с. 198.
  51. Гуськова, 2001, с. 137.
  52. Гуськова, 2001, с. 146.
  53. Stvaranje hrvatske države i Domovinski rat, 2006, с. 199.
  54. Гуськова, 2001, с. 1347.
  55. Новаковић, 2009, с. 179.
  56. 1 2 Гуськова Е.Ю. Независимая Хорватия с независимыми сербами, 2011, с. 780.
  57. Српска Крајина, 2011, с. 206.
  58. Српска Крајина, 2011, с. 3204.
  59. Гуськова, 2001, с. 134.
  60. Васильева Н.В., Гаврилов В.А. Балканский тупик (историческая судьба Югославии в XX веке). — Москва: Гея Итэрум, 2000. — С. 323. — ISBN 5-85589-063-5.
  61. Српска Крајина, 2011, с. 204.
  62. Српска Крајина, 2011, с. 270.
  63. Jовић Б. Последњи дани СФРЈ: Изводи из дневника. — С. 409-410.
  64. 1 2 Гуськова Е.Ю. Независимая Хорватия с независимыми сербами, 2011, с. 779.
  65. Гуськова, 2001, с. 142.
  66. Новаковић, 2009, с. 185.
  67. 1 2 Гуськова Е.Ю. Независимая Хорватия с независимыми сербами, 2011, с. 791.
  68. The Yugoslav Wars, 2006, с. 31.
  69. David C. Isby, 2003, с. 84.
  70. David C. Isby, 2003, с. 83.
  71. Српска Крајина, 2011, с. 292.
  72. 1 2 Гуськова Е.Ю. Независимая Хорватия с независимыми сербами, 2011, с. 781.
  73. Stvaranje hrvatske države i Domovinski rat, 2006, с. 219.
  74. Гуськова, 2001, с. 145.
  75. Гуськова, 2001, с. 139.
  76. Stvaranje hrvatske države i Domovinski rat, 2006, с. 214.
  77. The Yugoslav Wars, 2006, с. 46.
  78. David C. Isby, 2003, с. 93.
  79. 1 2 Stvaranje hrvatske države i Domovinski rat, 2006, с. 221.
  80. Гуськова Е.Ю. Независимая Хорватия с независимыми сербами, 2011, с. 787.
  81. David C. Isby, 2003, с. 95.
  82. 1 2 Елена Гуськова. История югославского кризиса (1990-2000). — М.: Русское право/Русский Национальный Фонд, 2001. — С. 213. — ISBN 5941910037.
  83. Гуськова Е.Ю. Независимая Хорватия с независимыми сербами, 2011, с. 790.
  84. 1 2 3 Карла дель Понте. [www.icty.org/x/cases/slobodan_milosevic/ind/en/mil-2ai020728e.htm THE PROSECUTOR OF THE TRIBUNAL AGAINST SLOBODAN MILOSEVIC.] (англ.). ICTY (23 октября 2002). Проверено 9 марта 2012. [www.webcitation.org/684XQOjsv Архивировано из первоисточника 31 мая 2012].
  85. Гуськова, 2001, с. 208.
  86. Stvaranje hrvatske države i Domovinski rat, 2006, с. 222.
  87. Гуськова, 2001, с. 194.
  88. 1 2 3 The Yugoslav Wars, 2006, с. 54.
  89. David C. Isby, 2003, с. 107.
  90. Наши миротворцы на Балканах. — М.: Индрик, 2007. — С. 71.
  91. Sekulić, Milisav. [books.google.se/books?id=W0L_GAAACAAJ Knin je pao u Beogradu]. — Nidda Verlag., 2000. — P. 30-36.
  92. Югославия в XX веке, 2011, с. 790.
  93. 1 2 The Yugoslav Wars, 2006, с. 55.
  94. [www.icty.org/x/cases/ademi/cis/bcs/cis_ademi_norac_bcs_1.pdf Ademi i Norac. Podaci o predmetu] (серб.). ICTY. Проверено 31 июля 2015.
  95. Српска Крајина, 2011, с. 253.
  96. Stvaranje hrvatske države i Domovinski rat, 2006, с. 168-170.
  97. Sekulić, Milisav. [books.google.se/books?id=W0L_GAAACAAJ Knin je pao u Beogradu]. — Nidda Verlag., 2000. — P. 89.
  98. Елена Гуськова. История югославского кризиса (1990-2000). — М.: Русское право/Русский Национальный Фонд, 2001. — С. 212. — ISBN 5941910037.
  99. Српска Крајина, 2011, с. 259.
  100. Млечин, Л. М. МИД. Министры иностранных дел: романтики и циники. — М.: Центрполиграф, 2001. — С. 647.
  101. Davor Marjan, 2007, с. 41.
  102. Гуськова Е.Ю. Независимая Хорватия с независимыми сербами, 2011, с. 797.
  103. 1 2 [icty.org/x/cases/martic/cis/bcs/cis_martic_bcs.pdf Milan Martic. Podaci o predmetu] (серб.). Проверено 31 июля 2015.
  104. [www.hrw.org/reports/1996/Croatia.htm Доклад Human rights watch] (англ.). Проверено 14 февраля 2013. [www.webcitation.org/6EjXlrbvs Архивировано из первоисточника 27 февраля 2013].
  105. [www.coldwar.ru/conflicts/yugoslaviya/flash-and-storm.php Падение Республики Сербская Краина]. — Холодная война. Проверено 10 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FxgbcFx2 Архивировано из первоисточника 18 апреля 2013].
  106. [www.krajinaforce.com/dokumenti/Etnicko%20ciscenje%20zapadne%20Slavonije.pdf Operacija Bljesak. Etničko čišćenje zapadne Slavonije (1. maj 1995. godine)] (серб.) (1 мая 2002). Проверено 8 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FxgdZhSZ Архивировано из первоисточника 18 апреля 2013].
  107. The Yugoslav Wars, 2006, с. 56.
  108. [icty.org/x/cases/gotovina/cis/bcs/cis_gotovina_et_al_bcs.pdf Приговор Готовине.] (англ.). МТБЮ. Проверено 9 марта 2012. [www.webcitation.org/684XPtuyX Архивировано из первоисточника 31 мая 2012].
  109. Штрбац Саво. Хроника прогнаних крајишника. — Београд: Српско културно друштво «Зора», 2005. — С. 229. — ISBN 86-83809-24-2.
  110. Штрбац Саво. Хроника прогнаних крајишника. — Београд: Српско културно друштво «Зора», 2005. — С. 243. — ISBN 86-83809-24-2.
  111. Новаковић, 2009, с. 199.
  112. Српска Крајина, 2011, с. 304.
  113. Гуськова Е.Ю. Независимая Хорватия с независимыми сербами, 2011, с. 846.
  114. Елена Гуськова. История югославского кризиса (1990-2000). — М.: Русское право/Русский Национальный Фонд, 2001. — P. 138. — ISBN 5941910037.
  115. Новаковић, 2009, с. 122.
  116. [daccess-dds-ny.un.org/doc/UNDOC/GEN/N95/246/21/PDF/N9524621.pdf?OpenElement Доклад Генсека ООН] (рус.). Проверено 14 февраля 2013. [www.webcitation.org/6EiQrxjMi Архивировано из первоисточника 26 февраля 2013].
  117. Гуськова, 2001, с. 500.
  118. [www.icty.org/sid/7946 Judge Rodrigues confirms Indictment charging Slobodan Milosevic with Crimes committed in Croatia.] (англ.). ICTY (9 октября 2001). Проверено 9 марта 2012. [www.webcitation.org/684XQrlmk Архивировано из первоисточника 31 мая 2012].
  119. 1 2 Гуськова, 2001, с. 209.
  120. [icty.org/x/cases/babic/cis/bcs/cis_babic_bcs.pdf Milan Babic. Podaci o predmetu] (серб.). Проверено 31 июля 2015.
  121. Владимир Белоусов. [www.1tv.ru/news/world/180974 Лидер хорватских сербов покончил с собой на окраине Гааги] (рус.). Российская газета (7 марта 2006). [www.webcitation.org/65E536Wja Архивировано из первоисточника 5 февраля 2012].
  122. Максим Сёмин. [www.1tv.ru/news/world/180974 Арестован экс-президент Сербской Краины Горан Хаджич] (рус.). Первый канал (20 июля 2011). Проверено 20 июля 2011. [www.webcitation.org/61H1CkCK5 Архивировано из первоисточника 28 августа 2011].
  123. [www.rg.ru/2011/07/20/hadgich-anons.html Арестован экс-президент Республики Сербская Краина Горан Хаджич] (рус.). Российская газета (20 июля 2011).
  124. Новаковић, 2009, с. 216.
  125. Новаковић, 2009, с. 217.
  126. Новаковић, 2009, с. 212.
  127. Новаковић, 2009, с. 213.
  128. 1 2 3 4 [krajinaforce.com/dokumenti/ustav_rsk.pdf Устав РСК] (серб.). Проверено 7 сентября 2014.
  129. Югославия в XX веке, 2011, с. 781.
  130. 1 2 3 4 The Yugoslav Wars, 2006, с. 42.
  131. Новаковић, 2009, с. 219.
  132. Секулич, Милисав. Книн је пао у Београду. — Bad Vilbel: Nidda Verlag GmbH, 2000. — С. 37.
  133. The Yugoslav Wars, 2006, с. 32.
  134. Davor Marjan. [www.centardomovinskograta.hr/pdf/izdanja2/Oluja.pdf Oluja]. — Zagreb: Hrvatski memorijalno-dokumentacijski centar Domovinskog rata, 2007. — P. 38.
  135. Dimitrijevic, Bojan. Modernizacija i intervencija jugoslovenske oklopne jedinice 1945-2006. — Beograd: Institut za savremenu istoriju, 2010. — С. 306. — ISBN 9788674031384.
  136. 1 2 3 Югославия в XX веке, 2011, с. 776.
  137. 1 2 3 Stvaranje hrvatske države i Domovinski rat, 2006, с. 263.
  138. 1 2 Елена Гуськова. История югославского кризиса (1990-2000). — М.: Русское право/Русский Национальный Фонд, 2001. — С. 210. — ISBN 5941910037.
  139. Filip Svarm. [www.scc.rutgers.edu/serbian_digest/151/t151-4.htm The Krajina Economy.] (англ.) (15 августа 1994). Проверено 9 марта 2012. [www.webcitation.org/684XRl7sG Архивировано из первоисточника 31 мая 2012].
  140. Српска Крајина, 2011, с. 332.
  141. Stvaranje hrvatske države i Domovinski rat, 2006, с. 264.
  142. 1 2 3 Stvaranje hrvatske države i Domovinski rat, 2006, с. 266.
  143. Српска Крајина, 2011, с. 339.
  144. 1 2 3 Новаковић, 2009, с. 229.
  145. Српска Крајина, 2011, с. 341.
  146. Српска Крајина, 2011, с. 336.
  147. Српска Крајина, 2011, с. 337.
  148. Новаковић, 2009, с. 228.
  149. 1 2 Српска Крајина, 2011, с. 351.
  150. Српска Крајина, 2011, с. 575.
  151. [www.lovas.hr/stradanje-u-domovinskom-ratu Stradanje u domovinskom ratu.] (хорв.). Opcina Lovas (23 апреля 2011). Проверено 9 марта 2012. [www.webcitation.org/684XSB4g8 Архивировано из первоисточника 31 мая 2012].
  152. Blaskovich, Jerry. [www.croatianhistory.net/etf/vocin.html «The Ghastly Slaughter of Vocin Revisited:Lest We Forget»] (англ.). The New Generation Hrvatski Vjesnik (1 ноября 2002). Проверено 9 марта 2012. [www.webcitation.org/684XSjE1F Архивировано из первоисточника 31 мая 2012].
  153. [www.b92.net/specijal/oluja/index.php?start=0&nav_id=173983 "Dokumenti: Plan Z-4".] (серб.). B92 specijal: 10 godina od Oluje nad Krajinom. B92 (5 августа 2005). Проверено 2 ноября 2010. [www.webcitation.org/684XTCBF0 Архивировано из первоисточника 31 мая 2012].
  154. [www.srpskapolitika.com/Tekstovi/Komentari/2008/114.html На основу одлуке Скупштине Републике Српске Крајине у избеглиштву Скупштине РСК признала Републике Абхазију и Јужну Осетију]
  155. [hidran.hidra.hr/strankee/501int4.htm] (недоступная ссылка — историякопия)

Литература

на русском языке
  • Гуськова Е.Ю. История югославского кризиса (1990-2000). — М.: Русское право/Русский Национальный Фонд, 2001. — 720 с. — ISBN 5941910037.
  • Гуськова Е.Ю. Независимая Хорватия с независимыми сербами // Югославия в XX веке: очерки политической истории / К. В. Никифоров (отв. ред.), А. И. Филимонова, А. Л. Шемякин и др. — М.: Индрик, 2011. — 888 с. — ISBN 9785916741216.
  • Руднева И.В. Сербский народ в Хорватии — национальное меньшинство ? // Национальные меньшинства в странах Центральной и Юго-Восточной Европы: исторический опыт и современное состояние / Е. П. Серапионова. — М.: Институт славяноведения РАН, 2014. — 552 с. — ISBN 978-5-7576-0317-9.
  • Наши миротворцы на Балканах / Гуськова Е.Ю. — Москва: Индрик, 2007. — 360 с. — ISBN 5-85759-397-2.
  • Раннефеодальные государства на Балканах Vi-XII вв.. — Москва: Наука, 1985. — 364 с.
на сербскохорватском языке
  • Главаш Душан. [books.google.ru/books/about/Naša_Krajina.html?id=5IhbAAAACAAJ&redir_esc=y Наша Крајина: ратни дневник 1990-1995. године]. — Књига-комерц, 205. — 230 с. — ISBN 86-7712-081-5.
  • Дакић М. Српска Краjина: историjски темељи и настанак. — Книн: Искра, 1994. — 95 с. — ISBN 86-82393-01-8.
  • Дакић М. Крајина кроз вијекове: из историjе политичких, националних и људских права српског народа у Хрватскоj. — Београд, 2002.
  • Новаковић Коста. Српска Краjина: (успони, падови уздизања). — Београд; Книн: Српско културно друштво Зора, 2009. — 602 с. — ISBN 978-86-83809-54-7.
  • Радуловиħ С. Судбина Краjине. — Београд: Дан Граф, 1996. — 189 с.
  • Радослав И. Чубрило, Биљана Р. Ивковић, Душан Ђаковић, Јован Адамовић, Милан Ђ. Родић и др. Српска Крајина. — Београд: Матић, 2011. — 742 с.
  • Република Српска Краjина: десет година послиjе / [уредник Вељко Ђурић Мишина]. — Београд: Добра Вольа, 2005. — 342 с. — ISBN 86-83905-04-7.
  • Република Српска Краjина: десет година послиjе. Књ. 2 / [уредник Вељко Ђурић Мишина]. — Београд: Добра Вольа, 2005. — 250 с. — ISBN 86-83905-05-5.
  • Чубрило Раде. Успон и пад Крајине. — Београд: Друштво «Српска Крајина», 2002. — 250 с. — ISBN 86-82199-05-X.
  • Штрбац, Саво. [www.jadovno.com/knjige-feljtoni/articles/rat-i-riјec-save-strpca.html Рат и ријеч]. — Бања Лука: Графид, 2011. — 190 с. — ISBN 9789993853749.
  • Sekulić, Milisav. [books.google.se/books?id=W0L_GAAACAAJ Knin je pao u Beogradu]. — Nidda Verlag., 2000.
  • Tarbuk Slobodan. [books.google.ru/books/about/Rat_na_Baniji.html?id=tsK_LwEACAAJ&redir_esc=y Rat na Baniji 1991-1995]. — Srpsko Kulturno Društvo "Zora", 2009. — 441 p.
  • Barić, Nikica. Srpska pobuna u Hrvatskoj 1990-1995. — Zagreb: Golden marketing. Tehnička knjiga, 2005.
  • Davor Marjan. [www.centardomovinskograta.hr/pdf/izdanja2/Oluja.pdf Oluja]. — Zagreb: Hrvatski memorijalno-dokumentacijski centar Domovinskog rata, 2007. — 445 p.
  • Radelić Zdenko, Marijan Davor, Barić Nikica, Bing Albert, Živić Dražen. Stvaranje hrvatske države i Domovinski rat. — Zagreb: Školska knjiga i Institut za povijest, 2006. — ISBN 953-0-60833-0.
на английском языке
  • Nigel Thomas, Krunoslav Mikulan, Darko Pavlovic. [books.google.ru/books?id=G5Px01NrM7QC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false The Yugoslav Wars (1): Slovenia & Croatia 1991-95]. — Oxford: Osprey publishing, 2006. — 64 p. — ISBN 1-84176-963-0.
  • David C. Isby. [books.google.ru/books?id=0AoPAAAACAAJ&redir_esc=y Balkan Battlegrounds: A Military History of the Yugoslav Conflict, 1990-1995]. — Washington: Diane Publishing Company, 2003. — Vol. 1. — 501 p. — ISBN 978-0-7567-2930-1.
  • R. Craig Nation. War in the Balkans 1991-2002. — U.S. Army War College, 2003. — 388 p. — ISBN 1-58487-134-2.

Ссылки

  • [www.krajinaforce.com/ Krajinaforce — сайт сербов-беженцев из РСК] (серб.). Проверено 9 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ERhnyTc9 Архивировано из первоисточника 15 февраля 2013].
  • [www.srpskakrajina.com Сайт о Сербской Краине] (серб.). Проверено 9 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ERhoSZXq Архивировано из первоисточника 15 февраля 2013].
  • [www.vladarsk.com Правительство РСК в изгнании] (серб.). Проверено 9 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ERhpJEDD Архивировано из первоисточника 15 февраля 2013].
  • [www.youtube.com/watch?v=ubRbStORWro&feature=plcp Документальный фильм о Сербской Краине] (серб.). Проверено 9 февраля 2013.



Отрывок, характеризующий Республика Сербская Краина

– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:

Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24 го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.
После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.
Но мало того, что 26 го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, – невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.


25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.