Сербская деспотовина

Сербская деспотовина
Српска деспотовина
←   ←   ← 1402 — 1459/1540 →   →
Сербская деспотовина
Столица	Смедерево Белград
Крупнейшие города	Ново Брдо, Приштина, Сребреница
Язык(и)	Сербский
Денежная единица	Сербский перпер
Форма правления	Деспотия
Деспот
- 1402—1427	Стефан Лазаревич
- 1537—1540	Штефан Штильянович

К:Появились в 1402 годуК:Исчезли в 1459 году

Се́рбская деспотовина, также Сербский деспотат, серб. Српска деспотовина) — государство, располагавшееся на Балканском полуострове в XV—XVI веках и ставшее последним сербским государством, вошедшим в состав Османской империи. Несмотря на то, что битву на Косовом поле в 1389 году считают обычно концом средневековой Сербии. Однако Сербская деспотовина как преемник Сербского царства, правителем которого был Лазарь Хребелянович, просуществовала ещё 70 лет, переживая в первой половине XV века возрождение политической и культурной жизни. В 1459 году деспотат была завоевана Османской империей, и даже после этого ещё 80 лет продолжалось так называемое «венгерское изгнание» сербских деспотов, которые возродили деспотовину в южной части Венгрии на территории Срема, приняв вассалитет от венгерского короля. Таким образом Сербская государственность просуществовало вплоть до 1540 года.

Происхождение деспотата

В Косовском сражении 28 июня 1389 были убиты князь Лазарь Хребелянович и османский султан Мурад I. Князю Лазарю наследовал его сын Стефан Лазаревич, а султану Мураду — Баязид I. Регентшей при молодом Стефане Лазаревиче стала его мать княгиня Милица. Милица отдала свою дочь, Оливеру, в жёны султану Баязиду.

Сербия стала вассалом Османского государства, и Стефан Лазаревич обязан был участвовать в войнах султана. Он принял участие на стороне турок в войне против румын и в сражении при Ровине против валашского князя Мирчи I, а также в Никопольском сражении (1396) против венгерского короля Сигизмунда. После этого султан Баязид наградил Стефана землями Вука Бранковича в Косове, поскольку Бранкович во время Битвы в Никополе перешёл на сторону венгерского короля. Между тем, в османские земли вторгся Тамерлан. В Ангорской битве 28 июля 1402, в которой Тимур разгромил Баязида, участвовал и Стефан. В результате битвы султан Баязид был взят в плен. Возвращаясь обратно в Сербию, Стефан Лазаревич посетил в Константинополе императора Византии Мануила II, который нарек его титулом «деспот». Раньше этот титул давался правителям государств-вассалов, но Византия была уже слишком слаба, чтобы принять под свою руку нового вассала — Сербию. Поэтому Стефан Лазаревич начал использовать титул деспот как знак своей независимости. Таким образом Сербия стала деспотатом.

Правление князя Стефана

Консолидация

Уже во время поездки в Константинополь возникли сильные противоречия между Стефаном Лазаревичем и сыном его сестры Мары Юрием Бранковичем, вероятным наследником бездетного Стефана. Юрий сопровождал дядю, но был арестован византийскими властями. Стефана сопровождал также его брат Вук. Когда они возвращались в Сербию через Косово, владение Юрия Бранковича, на деспота напала армия Юрия. Сражение состоялось у Грачаницы. Сербскую армию возглавил Вук Лазаревич и одержал победу над племянником. Однако уже у Ново Брдо братья Лазаревичи рассорились, и дело дошло до того, что Вук уехал к претенденту на османский трон Сулейману.

После тамерланова разгрома сыновья Баязида I сражались между собой. Полагаясь на волнения внутри Османской империи, Стефан Лазаревич присягнул королю Венгрии Сигизмунду (1404). Тот за это наградил сербского деспота Белградом, до этого времени пребывавшим в составе Венгрии. С этого времени Белград стал столицей Сербии, так как все прежние столицы (Скопье, Приштина, Прилеп и Крушевац) уже были под контролем Османов.

В течение следующих нескольких лет произошло множество событий в личной и семейной жизни князя Стефана. Сперва ему удалось освободить из плена свою сестру Оливеру, жену пленённого Тамерланом османского султана Баязида. Вскоре был заключен мир с Вуком Лазаревичем, братом Стефана. Князь женился (1405) на Катилине Гатилуцци, дочери Франческо Гатилуцци, правителя греческого острова Лесбос. В этом же году мать Стефана, Вука и Оливеры, Милица, умерла.

В 1408 между братьями Стефаном и Вуком снова произошёл раздор. Вук объединился с султаном Сулейманом и Юрием Бранковичем и в напал на земли Стефана (1409). Юрий Бранкович осадил Белград, и Стефан вынужден был пойти на уступки: его брату Вуку перешла Южная Сербия, и Стефан признал сюзеренитет Османов. Однако уже вскоре раздор произошёл и в стане турок. Брат Сулеймана Муса восстал против султана, и Стефан Лазаревич принял сторону восставшего. Муса и Стефан потерпели поражение в сражении у Космидона недалеко от Константинополя, и Сулейман приказал Вуку занять Сербию прежде, чем Стефан вернется. Вместе с отрядом Вук был схвачен отрядами Мусы и казнен (1410). Стефан вернулся домой через Константинополь и вновь занял Южную Сербию, принадлежавшую ранее его казнённому брату.

В 1412 году Муса провозгласил себя султаном европейской части Османской империи. Он напал на Сербию, однако был побежден отрядами Стефана около Ново Брдо в Косово. Стефан заключил союз с сыном султана Баязида I Мехмедом, вместе с которым стал бороться против Мусы. Заручившись также поддержкой венгров, Стефан и Мехмед атаковали Мусу под Цаморлу у горы Витоша (совр. Болгария), победили его и убили Мусу. В результате этой войны Стефан присоединил к Сербии сербско-болгарскую область Жниполье и город Корпиян около Ниша, при том, что сам Ниш остался под контролем турок. Через год к власти в Османской империи пришёл Мехмед, и старые связи с ним Стефана обеспечили перемирие Сербии и возможность её восстановления.

Умерший (28 апреля 1421) последний князь Зеты завещал своё княжество со столицей в Подгорице своему дяде, Стефану Лазаревичу. Под власть сербского князя перешла также венгерская местность Сребреница. Эти приобретения сопровождавшиеся улучшением отношений с Венгрией и Османской империей стали основой восстановления могущества Сербии. Сербия вернула большинство своих этнических территорий, утерянных в результате битвы на Косовом поле.

Сербское возрождение

Деспот Стефан Лазаревич поддерживал всевозможное развитие искусства в Сербии и сам был поэтом, художником и мыслителем Ренессанса. Его Слово љубве («Слово о любви») — один из наиболее известных памятников сербской литературы. Он собрал самую большую на Балканах библиотеку. Успешно балансировать между Османской империей и Венгрией помогали и богатые серебряные рудники Сребреницы и Ново Брдо. Белград стал одним из крупнейших городов Европы. В городе проживало более 100 тысяч человек.

Правление Юрия Бранковича

До войны с Турцией

В течение 15 лет Стефан Лазаревич то воевал со своим племянником Юрием, то мирился с ним, но будучи бездетным, всё же завещал ему престол (1426) незадолго до смерти (19 июля 1427). Законность деспотической власти Юрия подтвердил в 1429 году византийский император Иоанн VIII Палеолог.

Цветущую столицу Стефана Белград после его смерти пришлось вернуть венграм, так как Стефан получил от них город как персональный надел. Богатые города на юге были очень близко к землям Османской империи, и Юрий решил построить (1428—1430) новый центр в виде мощной крепости в Смедерево на Дунае, вблизи венгерской границы. Здесь проходила его жизнь с женой-гречанкой Ириной Кантакузиной. Её братья стали очень влиятельны при новом деспоте. Засилье греков вызывало недовольство среди народа. Её чернили, обвиняя в пороках. Считалось, что постройка Смедерева была капризом Ирины. Народные предания и поэзия окрестили гречанку Проклета Јерина (Ерина Проклятая). Однако ни один греческий источник не подтверждает этой критики.

Османская оккупация

Период относительного мира с Османской империей закончился в 1438 году, когда к власти пришёл султан Мурад II. Его армия, возглавляемая лично Мурадом, напала на Сербию и разграбила её. Деспот Юрий бежал в Венгрию, оставив управлять страной своего сына Гргора и брата жены Йерины, Тома Кантакузена. После трёхмесячной осады Смедерево пало в августе 1439 года. В ведении сербов остался один крупный город — Ново Брдо, окрещённый сербами «матерью всех городов» — но и этот крупный центр был захвачен османами 27 июня 1441 года. Единственной незахваченной частью Сербии оставалась земля Зета. В 1441 году султан назначил Ишак-Бега первым наместником в Сербии, в 1443 году Ишак был заменен на Ису-Бея.

Возвращение Юрия Бранковича

В Венгрии Юрию Бранковичу удалось уговорить влиятельных людей и воевод для формирования коалиции против турецкого гнета. В Венгрии сформировалась широкая христианская коалиция, которую возглавил воевода Януш Хуньяди. К ним примкнули румыны и валахи, ведомые отцом знаменитого Влада Цепеша Владом II. Они выдвинулись к Сербии и Болгарии в сентябре 1443 года. Сербия была полностью освобождена от турок 15 августа 1444 года.

Очень непросто было Юрию балансировать между двумя силами — Востоком и Западом. В 1447—1448 году Юрий помог византийскому императору усилить защитные укрепления и стены Константинополя, однако вынужден был дать отряды султану Мехмету II для войны с Византией. 29 мая 1453 года под ударами турок Константинополь пал. На следующий год после захвата Византийской империи султан Мехмет снова напал на Сербию, наконец захватив Ново Брдо и заставив Юрия передать ему всю Южную Сербию. Деспот Юрий умер 24 декабря 1456 года в Смеде.

Правление Лазаря Бранковича

Деспот Лазарь Юрович, сменивший на престоле своего отца, видя и понимая, что Сербия очень слаба, чтобы нанести поражение Османской империи и отвоевать потерянные земли, предпочел заключить с султаном мир в январе 1457 года. По условиям мира Османы возвращали Лазарю большинство отцовских земель и обещали не нападать на Сербию, а он, в свою очередь, должен был уплатить дань. Спасенный от южной угрозы, Лазарь простер свои интересы, где происходили множественные приграничные конфликты с Венгрией. Он сумел захватить город Ковин, который стал первым сербским городом на другом берегу Дуная. 20 января 1458 года Лазарь Бранкович умер.

Правление Стефана Бранковича

Поскольку Лазарь умер, не оставив сыновей, после его смерти был сформирован триумвират регентов. Старшим стал брат покойного, Стефан III Бранкович, жена Лазаря Елена Палеолог и Михайло Анйелович (губернатор Рашки). Однако после того, как Анйелович тайно впустил в Смедерево отряд турок, он был заточен в марте 1458 года, после чего Стефан Бранкович стал единоличным деспотом Сербии. Годом спустя Бранкович решил женить свою племянницу, дочь деспота Лазара, Марию, на наследнике сербского трона, сыне боснийского князя Степана Стефане Томашевиче. Не дожидаясь свадьбы с Марией, Стефан объявил себя новым деспотом Сербии 21 марта 1459 года и спустя две недели выслал экс-деспота Стефана Бранковича в Венгрию.

Стефан Томашевич и падение Сербии

Стефан Томашевич считается одним из самых неудачных балканских правителей в эпоху Средневековья. За пять лет правления он проиграл все войны с Османской империей и потерял два государства — Сербию в 1459 и Боснию в 1463 году. Избрание его новым деспотом Сербии подняло крайние волнения в народе, однако его поддерживал отец, король Боснии Степан Томаш. Ко времени начала правления Стефана размеры Сербии не превышали окрестностей Смедерева, поэтому султан Мехмед решил завоевать остатки Деспотии. Турки дошли вплотную до Смедерева, однако, правитель и его окружения не смогли защитить город, более того, боснийцам было разрешено покинуть Сербию. 20 июня 1459 года Сербия была завоевана Османской империей.

«Венгерская эмиграция», деспотство в Среме

Османы захватили Сербскую деспотовину, что вызвало некоторые волнения в Венгрии. Однако Европа признала то, что де-юре Сербия постоянно находилась в вассальной зависимости от Османской империи, поэтому сочла убедительной причину вторжения турок в Сербию — предотвращение внутреннего конфликта. Тем не менее, падение Сербии означало прямой выход Османской империи к территориям Венгрии. Из соображений безопасности и желания сохранить остаток территорий (многие территории Венгрии уже были под контролем Османской империи, а часть земель имели только формальное подчинение) венгерский король Матьяш Корвин на территории Срема возродил Сербскую деспотовину с признанием деспотами вассалитета. Начался так называемый период «венгерской эмиграции». Сербские деспоты в Венгрии должны были поддерживать Венгрию в войнах и платить дань. Некоторые деспоты пытались воевать с турками, пытаясь возродить Сербию, но безуспешно. На деспотов также была возложена обязанность контролировать всех сербов, живущих в Венгрии. Первым сербским деспотом в эмиграции стал князь из рода Бранковичей Вук Гргорович, сын Гргора Юровича, внук Георгия Бранковича. Вскоре большая часть Венгрии перешла под контроль Османской империи в результате кровопролитных войн. В 1504 году на сербском престоле прервался род Бранковичей, после чего сначала к власти пришёл хорватский род Бериславичей, затем — поочерёдно правили представители Божичей, Бакичей и Стильяновичей. Часть Венгрии находилась под протекторатом австрийских Габсбургов. Захват Венгрии Габсбургской Австрией в середине XVI века положил конец Сербской Деспотии в эмиграции. Последний деспот Стефан Штильянович прекратил правление в 1540 году.

Деспоты Сербии

Правители Сербии в Белграде и Смедерево

Бранковичи — старшая ветвь Неманичей

• Стефан Лазаревич — князь Сербии и деспот (1402—1427)
• Юрий Бранкович (первый раз) — деспот Сербии (1427—1439)

Турецкие наместники

• Ишак-Бег — Турецкий наместник в Сербии (1439—1443)
• Иса-Бей — Турецкий наместник в Сербии (1443—1444)

Бранковичи — старшая ветвь Неманичей

• Юрий Бранкович (второй раз) — деспот Сербии (1444—1456)
• Лазарь Бранкович — деспот Сербии (1456—1458)
• Стефан Бранкович — деспот Сербии (1458—1459)
• Стефан Томашевич — деспот Сербии (1459)

Деспоты Сербии в Венгрии. Сремское деспотство.

• Вук Гргорович Бранкович — деспот в эмиграции (1471—1485)
• Юрий II Бранкович — деспот в эмиграции (1486—1492)
• Иоанн Бранкович — деспот в эмиграции (1492—1502)
• Иваниш Бериславич — деспот в эмиграции (1503—1514)
• Стефан Бериславич — деспот в эмиграции (1514—1526)
• Радич Божич — деспот в эмиграции (1527—1528)
• Павель Бакич — деспот в эмиграции (1528—1537)
• Штефан Штильянович — деспот в эмиграции (1537—1540)

Источники

• [www.sobesednik.orthodoxy.ru/html/arhiv/1-2_2003/ghizn_1_1-2_03.html Несколько слов о Бранковичах. Преподобная Ангелина (Бранкович), деспотисса Сербская]
• Чиркович Сима. История сербов. — М.: Весь мир, 2009. — 448 с. — ISBN 978-5-7777-0431-3.
• История Югославии. — Москва: Издательство Академии Наук СССР, 1963. — Т. 1. — 736 с.
• Макова Е.С. Сербские земли в Средние века и Раннее Новое время // История южных и западных славян / Матвеев Г.Ф., Ненашева З.С.. — Москва: Издательство Московского университета, 2008. — Т. 1. — 688 с. — ISBN 978-5-211-05388-5.
• Листая страницы сербской истории / Е. Ю. Гуськова. — М.: Индрик, 2014. — 368 с. — ISBN 978-5-91674-301-2.

Отрывок, характеризующий Сербская деспотовина

В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.