Сербские погромы в Сараеве

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Сербские погромы в Сараеве
Погром 29 июня 1914 года
Дата 28-29 июня 1914 года
Место Сараево
Причины Сараевское убийство
Стороны конфликта
Сараевские сербы Австро-венгры
Ключевые фигуры
Оскар Потиорек
Потери
убиты 2 человека и более 100 арестованы[1] арестованы 58 человек[2]

Сербские погромы в Сараеве — полномасштабная акция насилия против сербского населения Сараева 28 и 29 июня 1914 года, явившаяся ответной реакцией на убийство эрцгерцога Франца Фердинанда сербским гимназистом[3] Гаврилой Принципом. Погром, поддерживаемый австро-венгерским правительством, привёл к этнической розни, беспрецедентной в истории города. Два серба были убиты в первый день погрома в Сараеве, многие подверглись нападению и были ранены; около тысячи домов, школ, магазинов и других заведений, принадлежавших сербам, были разграблены и разрушены[4].





Предыстория

Основная статья: Сараевское убийство

Сразу после убийства эрцгерцога Франца Фердинанда боснийским сербом Гаврилой Принципом антисербское настроение по всей Австро-Венгрии вылилось в волну насилия против сербов[5]. В ночь после убийства беспорядки вспыхнули также и на территориях Боснии и Герцеговины и Хорватии, где сербы составляли значительный процент населения[5][6]. Поскольку Принцип и другие заговорщики были этническими сербами, Австро-Венгерское правительство было убеждено, что за убийством стояло правительство Сербии. Погромы против этнических сербов были устроены непосредственно после убийства и продолжались несколько дней[7][8]. Они были организованы и поддерживались австро-венгерским губернатором Боснии и Герцеговины Оскаром Потиореком[9][6][10]. Первые антисербские демонстрации, проведённые последователями Йосипа Франка, прошли ранним вечером 28 июня в Загребе. На следующий день демонстрации в городе стали более жестокими и стали носить характер погромов. Полиция и местные власти бездействовали[11].

Погромы

28 июня

Антисербские демонстрации в Сараеве начались 28 июня 1914 года, чуть позже, чем в Загребе[11]. Иван Шарич, помощник римско-католического епископа Боснии Йосипа Стадлера, сочинил антисербские стихотворные гимны, в которых он описывал сербов как «гадюк» и «хищных волков»[12]. Толпа хорватов и боснийских мусульман собралась в резиденции Стадлера, Соборе Святейшего Сердца Иисуса[12]. Около 10 часов вечера группа из 200 человек напала и уничтожила Отель Европа[sr], самый большой отель в Сараеве, который принадлежал сербскому купцу Глише Ефтановичу[sr][12]. Толпы направили свой гнев главным образом на сербские магазины, резиденции видных сербов, сербские церкви, школы, банки, сербское культурное общество «Просвета» и редакцию газеты «Srpska riječ»[4]. Множество представителей высшего класса Австро-Венгрии, включая офицеров, участвовали в насилии[4]. Два серба были убиты в этот же день[4].

Вечером того же дня, после краткого вмешательства десяти вооруженных конных солдат, порядок в городе был восстановлен. Ночью было достигнуто соглашение между правительством провинции Боснии и Герцеговины во главе с Оскаром Потиореком, городской полицией и Стадлером с его помощником Шаричем об искоренении «подрывных элементов этой земли»[11][13]. Правительство города издало прокламацию, в которой призвало население Сараева выполнить свою святую обязанность и очистить свой город от позора через искоренение подрывных элементов. Это воззвание было напечатано на плакатах, которые были распространены и развешаны по городу ночью и следующим утром. Согласно заявлению Йосипа Ванцаша[en], который был одним из подписантов этого соглашения, автор его текста был комиссаром правительства в Сараеве, который составил его на основе соглашения с высшими представителями правительства и барона Колласа[14].

29 июня

29 июня 1914 года 8 часов утра начались более агрессивные выступления, быстро переросшие в погром[11]. Большие группы мусульман и хорватов, кричащие и поющие, собрались на улицах Сараева, неся австрийские флаги, задрапированные черным, и фотографии австрийского императора и убитого эрцгерцога. Перед ними выступили с речами местные политические лидеры, среди которых был и Йосип Ванцаш[4]. Роль Ванцаша в событиях доподлинно неизвестна, однако некоторые из политических лидеров, безусловно, сыграли важную роль в привлечении людей к акции и направляя их против домов и магазинов сербов[4]. После выступлений политиков множество быстро движущихся небольших групп хорватов и мусульман начали нападать на любое имущество сербов в Сараеве, до которого могли добраться[15]. Сначала они напали на сербскую школу, а затем стали громить магазины и другие учреждения и частные дома сербов[11]. Сербский банк был разграблен, в то время как товары, взятые в магазинах и домах сербов были разбросаны на тротуарах и улицах[2].

Вечером губернатор Потиорек объявил чрезвычайное положение сначала в Сараеве, а затем и в остальных частях провинции. Хотя эти меры и были направлены на борьбу правоохранительных органов с грабежами, они не были полностью успешными, потому что толпы продолжали атаковать сербов и их имущество[16]. В официальных отчётах заявлялось, что сербский православный собор[sr] и резиденция митрополита в городе были спасены благодаря вмешательству австро-венгерских сил безопасности. После того, как тела Франца Фердинанда и его жены были перевезены на железнодорожную станцию Сараева, порядок в городе был восстановлен. Кроме того, австро-венгерское правительство издало указ, которым в Сараеве был учреждён специальный трибунал с полномочиями выносить смертные приговоры за насильственные действия, совершенные во время беспорядков[17].

Реакция

Жители Сараева

Группа известных в Сараеве политиков, состоящая из Йозо Сунарича, Шерифа Анрнаутовича и Данило Димовича, которые являлись представителями трёх религиозных общин Сараева, посетила Потиорека и потребовала, чтобы он принял меры для предотвращения нападений на сербов[18].

Однако в своих отчётах, предоставленных в Вену 29 и 30 июня, Потиорек заявил, что сербские магазины в Сараеве были полностью разрушены и что даже женщины из высшего класса участвовали в актах мародерства и грабежа[19]. Многие жители Сараева, наблюдавшие за происходящим из окон своих домов, аплодировали толпе; таким образом, демонстранты пользовались широкой поддержкой среди несербского населения города[4].

Писатель Иво Андрич назвал акцию в Сараеве «Сараевским безумием ненависти»[20].

Южнославянские политики в Австро-Венгрии

Согласно Кристоферу Беннетту, отношения между хорватами и сербами в империи вышли бы из-под контроля, если бы не вмешательство венгерских властей[5]. Словенский консервативный политик Иван Шустершич призывал «разрушить череп этого серба, в котором живёт прожорливая мания величия»[16].

За исключением немногочисленных крайне правых политических сил, южнославянские политические и религиозные деятели Австро-Венгрии, особенно в Далмации, а также мусульманские религиозные лидеры в Боснии и Герцеговине либо воздержались от участия в погромах, либо осудили их, а некоторые из них открыто выразили солидарность с сербским народом, в том числе газета партии права[hr], хорватско-сербская коалиция[en], католические епископы Алойзие Мишич[en] и Антон Бонавентура Еглич. Ещё до начала июля стало ясно, что антисербская позиция имперского правительства поддерживается только проправительственными реакционными силами, в противовес которым возникла своего рода южнославянская солидарность с сербами, хотя всё ещё в неразвитой форме[16].

Тем не менее, некоторые исследователи заявляли, что хорватские политические лидеры отличались ожесточенной верностью Австро-Венгрии и отмечали, что хорваты в целом принимали значительно более активное участие в австро-венгерской армии в начале Первой мировой войны, комментируя это высокой долей хорватских бойцов на прифронтовой линии по сравнению с общей численностью населения[8].

Газеты и дипломаты

Католическая и официальная пресса в Сараеве ещё больше разжигала беспорядки, публикуя антисербские памфлеты и сплетни, о том, что сербы якобы прячут бомбы[11]. Газеты Сараева писали, что беспорядки против этнических сербов и их имущества напоминали «последствия российских погромов»[21]. 29 июня консервативная газета в Вене писала, что «Сараево выглядит как сцена погрома»[15]. По некоторым данным, полиция в Сараеве осознанно допустила беспорядки[22]. В некоторых докладах отмечается, что австро-венгерские власти бездействовали, в то время как в Сараеве убивали сербов, а их имущество жгли[15]. Антисербские погромы имели важное влияние на позицию Российской империи. Российская газета писала:

…ответственность за произошедшее лежит не на Сербии, но на тех, кто толкнул Австрию в Боснию… таким образом моральный долг России — защитить славянские народы Боснии и Герцеговины от немецкого ига.

Согласно одному из русских докладов в одном только Сараеве было разрушено более тысячи домов и магазинов[24].

Итальянский консул в Сараеве заявил, что события были профинансированы австро-венгерским правительством. Немецкий консул, описывая «ничто иное как друг сербов», сообщил, что Сараево переживает свой собственный день Св. Варфоломея[11].

Последствия

Погромы в других местах

Погромы и демонстрации прошли не только в Сараеве и Загребе, но и других крупных городах Австро-Венгрии, таких как Джяково, Петриня и Славонски-Брод в современной Хорватии; Чаплина, Ливно, Бугойно, Травник, Маглай[en], Мостар, Зеница, Тузла, Добой, Вареш, Брчко и Шамац в современной Боснии и Герцеговине[16]. Попытки австро-венгерского правительства организовать беспорядки в Далмации не увенчались успехом, так как только небольшое количество людей приняло участие в демонстрациях в Сплите и Дубровнике, а в Шибенике было разграблено несколько магазинов[25][26][27].

Шутцкорпс

Австро-венгерские власти в Боснии и Герцеговине арестовали и экстрадировали около 5,5 тысяч сербов; от 700 до 2,2 тысяч из них умерли в тюрьме. 460 сербов были приговорены к смерти; в то же время был образован специальный корпус полиции для гонения сербов, состоявший преимущественно из мусульман[28][29][30] и известный как «Шутцкорпс[en]»[31]. Вследствие этого более 5,2 тысяч семей были изгнаны из Боснии и Герцеговины[30]. Это было первым гонением на жителей Боснии и Герцеговины из-за их национальности и «зловещим предвестником грядущего»[30].

Галерея

 <center> <center> <center>
Опустошённые и разграбленные магазины сербов на Башчаршии[sh] Сербская школа, пострадавшая в ходе погромов Разрушенные гаражи и автопарк отеля «Европа», принадлежавшего сербской семье Разграбленное сербское ателье по пошиву одежды

Напишите отзыв о статье "Сербские погромы в Сараеве"

Примечания

  1. ↑ Donia, 2006, p. 127.
  2. ↑ 1 2 Donia, 2006, p. 128.
  3. ↑ Stevenson, 2004, p. 11.
  4. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Donia, 2006, p. 125.
  5. ↑ 1 2 3 Bennett, 1995, p. 31.
  6. ↑ 1 2 Reports Service, 1964, p. 44.
  7. ↑ Johnson, 2007, p. 27.
  8. ↑ 1 2 Bideleux, Jeffries, 2006, p. 188.
  9. ↑ Djordjević, Spence, 1992, p. 313.
  10. ↑ Novak, 1971, s. 481.
  11. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Mitrović, 2007, p. 18.
  12. ↑ 1 2 3 West, 2012, p. 1916.
  13. ↑ Vukčević, Kovačević, 1997, s. 25.
  14. ↑ Ćorović, Maksimović, 1996, I. Demonstracije iza atentata.
  15. ↑ 1 2 3 Jannen, 1996, p. 10.
  16. ↑ 1 2 3 4 Mitrović, 2007, p. 19.
  17. ↑ Donia, 2006, p. 126.
  18. ↑ [www.sarajevo.ba/ba/stream.php?kat=132 Period 1918.-1945. god.] (серб.). City of Sarajevo website. Проверено 7 декабря 2013.
  19. ↑ Matica srpska, 1995, s. 479.
  20. ↑ Gioseffi, 1993, p. 246.
  21. ↑ Turda, Weindling, 2007, p. 105.
  22. ↑ Headlam, 1915, p. 18.
  23. ↑ Schmitt, 1966, p. 442.
  24. ↑ Ekmečić, 1973, s. 165.
  25. ↑ Swain, 1933.
  26. ↑ Schindler, 1995, p. 50.
  27. ↑ Zadarska revija, 1964, s. 567.
  28. ↑ Tomasevich, 2001, p. 485.
  29. ↑ Schindler, 2007, p. 29.
  30. ↑ 1 2 3 Velikonja, 2003, p. 141.
  31. ↑ Kröll, 2008, p. 55.

Литература

  • Bennett, Christopher. [books.google.com/books?id=BIT25lGaO6MC Yugoslavia's Bloody Collapse: Causes, Course and Consequences]. — C. Hurst & Co. Publishers, 1995. — 272 p. — ISBN 1850652287, 9781850652281.
  • Bideleux, Robert; Jeffries, Ian. [books.google.com/books?id=5jrHOKsU9pEC The Balkans: A Post-Communist History]. — Routledge, 2006. — 640 p. — ISBN 978-0-203-96911-3.
  • Ćorović, Vladimir; Maksimović, Vojislav. [www.rastko.rs/rastko-bl/istorija/corovic/vcorovic-crna_l.html Crna knjiga: patnje Srba Bosne i Hercegovine za vreme Svetskog Rata 1914-1918]. — 1996. — 215 S.
  • Dedijer, Vladimir. The Road to Sarajevo. — New York: Simon and Schuster, 1966. — 550 p. OCLC 400010
  • Djordjević, Dimitrije; Spence, Richard B. [books.google.com/books?id=CDJpAAAAMAAJ Scholar, patriot, mentor: historical essays in honor of Dimitrije Djordjević]. — East European Monographs, 1992. — 422 p. — ISBN 978-0-88033-217-0.
  • Donia, Robert J. [books.google.com/books?id=ACvJHam2_-oC Sarajevo: A Biography]. — University of Michigan Press, 2006. — P. 125. — 435 p. — ISBN 047211557X, 9780472115570.
  • Ekmečić, Milorad. [books.google.com/books?id=yhkgAAAAMAAJ Ratni ciljevi Srbije 1914]. — Srpska književna zadruga, 1973. — 550 p.
  • Gioseffi, Daniela. [books.google.com/books?id=iuF9AAAAMAAJ On Prejudice: A Global Perspective]. — Anchor Books, 1993. — 718 p. — ISBN 978-0-385-46938-8.
  • Headlam, James Wycliffe. [books.google.com/books?id=ONOeAAAAMAAJ The History of Twelve Days, July 24th to August 4th, 1914: Being an Account of the Negotiations Preceding the Outbreak of War Based on the Official Publications]. — Charles Scribner's Sons, 1915. — 412 p.
  • Jannen, William. [books.google.com/books?id=Qs9mAAAAMAAJ Lions of July: Prelude to War, 1914]. — Presidio, 1996. — P. 10. — 456 p. — ISBN 978-0-89141-569-5.
  • Johnson, Wes. [books.google.ru/books?id=UbMWAQAAMAAJ Balkan inferno: betrayal, war and intervention, 1990-2005]. — Enigma Books, 2007. — 505 p. — ISBN 1929631634, 9781929631636.
  • Kröll, Herbert. [books.google.com/books?id=uJRnAAAAMAAJ Austrian-Greek encounters over the centuries: history, diplomacy, politics, arts, economics]. — Studienverlag, 2008. — 246 p. — ISBN 978-3-7065-4526-6.
  • [books.google.com/books?id=hnjpAAAAMAAJ Letopis Matice srpske]. — U Srpskoj narodnoj zadružnoj štampariji, 1995. — Т. 456.
  • Mitrović, Andrej. [books.google.com/books?id=viqqqQ2KT7kC Serbia's Great War, 1914–1918]. — Purdue University Press, 2007. — P. 18. — 386 p. — ISBN 1557534772, 9781557534774.
  • [books.google.com/books?id=To9pAAAAMAAJ Istoriski časopis] / Novak, Viktor. — 1971. — P. 481.
  • [books.google.com/books?id=QGtWAAAAMAAJ Reports Service: Southeast Europe series]. — American Universities Field Staff, 1964.
  • Schindler, John Richard. [books.google.com/books?id=h4jyAAAAMAAJ A hopeless struggle: the Austro-Hungarian army and total war, 1914-1918]. — McMaster University, 1995. — 602 p.
  • Schindler, John R. [books.google.com/books?id=c8Xb6x2XYvIC Unholy Terror: Bosnia, Al-Qa'ida, and the Rise of Global Jihad]. — Zenith Imprint, 2007. — ISBN 978-1-61673-964-5.
  • Schmitt, Bernadotte Everly. [books.google.com/books?id=kt1mAAAAMAAJ The coming of the war 1914]. — Fertig, 1966. — Т. 1. — 515 p.
  • Stevenson, David. [books.google.ru/books?id=CmJ99OrgSJwC 1914 - 1918:The History of the First World War]. — Penguin Adult, 2004. — 728 p. — ISBN 0140268170, 9780140268171. ([books.google.ru/books?id=OlN6GIAlsqMC Эл. книга])
  • Swain, Joseph Ward. [books.google.com/books?id=7tA4AAAAIAAJ Beginning the twentieth century: a history of the generation that made the war]. — W.W. Norton & Company, Inc, 1933. — 631 p.
  • Tomasevich, Jozo. [books.google.com/books?id=fqUSGevFe5MC War and Revolution in Yugoslavia, 1941–1945: Occupation and Collaboration]. — Stanford University Press, 2001. — 864 p. — ISBN 978-0-8047-7924-1.
  • Turda, Marius; Weindling, Paul. [books.google.com/books?id=XUNI11mfSdoC "Blood and Homeland": Eugenics and Racial Nationalism in Central and Southeast Europe, 1900-1940]. — Central European University Press, 2007. — 457 p. — ISBN 978-963-7326-81-3.
  • Velikonja, Mitja. [books.google.com/books?id=Rf8P-7ExoKYC Religious Separation and Political Intolerance in Bosnia-Herzegovina]. — Texas A&M University Press, 2003. — 65 p. — ISBN 978-1-58544-226-3.
  • Vukčević, Slavko; Kovačević, Branislav. [books.google.com/books?id=yDgyAAAAMAAJ Mojkovačka operacija, 1915-1916: zbornik radova sa naučnog skupa]. — Institut za savremenu istoriju, 1997. — 438 S.
  • West, Richard. [books.google.com/books?id=J34leeCdXFQC Tito and the Rise and Fall of Yugoslavia]. — Faber & Faber, 2012. — ISBN 978-0-571-28110-7.
  • [books.google.com/books?id=ZmoxAQAAIAAJ Zadarska revija]. — Narodni list, 1964. — Т. 13—14.


Отрывок, характеризующий Сербские погромы в Сараеве

– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Сербские_погромы_в_Сараеве&oldid=79976758»