Сербо-греческое царство

Сербо-греческое царство
серб. Српско царство, Srpsko carstvo
←   ← 1346 — 1371 →   →   →   →   →   →   →
Флаг Герб
Сербо-греческое царство: пунктирной чертой показаны земли, завоёванные Душаном у Византийской империи
Столица	Скопье и Призрен
Язык(и)	сербский
Религия	Сербская православная церковь
Форма правления	монархия
Династия	Неманичи
Царь сербов и греков
- 1346—1355	Стефан Урош IV Душан
- 1355—1371	Стефан Урош V

К:Появились в 1346 годуК:Исчезли в 1371 году

Сербо-греческое царство (также Царство сербов и греков, Сербское царство; серб. Српско-грчко царство, Српско царство, Душаново царство) — название средневекового сербского государства, значительно расширившего свою территорию за счёт византийских владений в 1250—1355 годах. Достигло своего апогея в 1355—1356 гг. при Стефанe Душанe, который взял Адрианополь, но вскоре скоропостижно скончался. Важной особенностью создания Сербо-греческого царства было то что сербские отряды создали его фактически бескровно, т.е. без единой исторически важной битвы: бывшие византийские города либо добровольно сдавались осадившей их сербской армии, либо перешли на сторону сербов в ходе хаотичной византийской гражданской войны, либо были заняты сербами после того как их население опустошили эпидемии чумы.

Преследуя цель завоевать Византию и Константинополь, Душан в 1345 году провозгласил себя «царём сербов и греков», и разделил свои владения на две части: Сербию, которую он передал в управление своему сыну Урошу, провозглашённого королём, и «греческие земли» Романии — бывшие византийские владения, которые он оставил за собой. Столица царства находилась в Скопье и Призрене.

Период существования царства Душана явился кульминацией в развитии политической мощи средневековой Сербии, на время превратившейся в крупнейшее государство на юго-востоке Европы. Распалось во время правления царя Уроша (ум. 1371). Исторические предания повествуют о гибели «сербского царства» на Косовом поле (1389). Между тем, окончательное завоевание феодально раздробленной Сербии турками произошло только в 1459 году.

История

Византия и её столица Константинополь привлекали многих правителей славянских государств. Болгарский князь Симеон в 925 году провозгласил себя «царём болгар и греков». Русские летописи повествуют о походах русских князей Олега, Игоря, Святослава на Царьград. Цари Второго Болгарского царства с осознанием собственной царственности, не пытались завоевать Константинополь и создали свой «Новый Царьград» — болгарский город Тырново.

Византийско-сербская граница

К концу ХII века Византия, сама попавшая в зависимость от итальянских торговых республик и уступившая туркам Анатолию, ослабла настолько что сербские земли смогли освободиться от византийского правления и его налогов. Сербские феодалы, опираясь на поддержку народных масс, постепенно начинают осознавать свою мощь. Разгром Византии крестоносцами, демографический упадок греческого народа и образование обширного геополитического вакуума на юге Балкан привлекает пристальное внимание сербских феодалов.

В 1250-х гг. XIII в. на границе двух государств начинаются пограничные стычки, в результате которых области Верхнего и Нижнего Пологов, а также земли около Прилепа и Охрида, в том числе и Косово Поле неоднократно переходят из рук в руки. На протяжении 1260-х годoв начинается серия византийско-сербских столкновений, в результате которой только-только восстановленная, но крайне ослабленная империя теряет выход к Адриатике и значительную полосу северо-западных владений. Ко времени отправки посольства патриарха Иосифа в конце 60-х гг. Византия уже не контролировала области Верхнего и Нижнего Пологов. Земли у г. Липляна также уже не входили в состав Византии. На тот момент византийско-сербская граница проходила к северу от Охрида, который, как сообщает Пахимер, был последним городом империи на пути посольства. Однако Константин Порфирогенет в первом же ответном византийском походе на сербов отвоевал оба Полога, Злетово, Пиянец, Скопле, Овче Поле и несколько поумерил пыл сербов. Вплоть до 1297 г. вдоль сербско-византийской границы существенных столкновений не было и граница в проходила примерно по линии Струмица-Просек-Прилеп-Охрид-Кройа.

В 1299 году Византия и Сербия заключили важный международный договор, в целом выгодный для сербской стороны, который в том числе подтвердил смещение общей границы на юг, но с некоторыми добровольными уступками в пользу Византии в обмен на признание последней нового межуднародного авторитета Сербии в качестве балканского царства. Мирный договор с сербами был крайне важен для Византии, поскольку вести войну на два фронта стране было уже не под силу: к 1300 году империя лишилась до 80% своих малоазийских владений середины ХIII века в результате продолжающихся турецких захватов, которые усилились после 1280 года, затем повторно после 1300 и 1320-ого годов.

Завоевания византийских земель

Будущий царь Стефан Душан раннее детство провёл при византийском дворе. Став королём в возрасте около 23 лет, Стефан уже имел чётко определённую программу завоевания владений Византии и создания нового Сербо-греческого царства, возглавляемого сербской династией Неманичей. Этой главной задаче была подчинена частично внутренняя политика правителя и вся его внешняя политика, включая отношения с Болгарией, Боснией, Венгрией, Венецианской республикой, а также католической церковью. Воспользовавшись неурядицами в Византии, в 1334 году Стефан двинул свои войска на Македонию. Император Андроник III заключил с Душаном мир, отдав города Прилеп, Струмицу и Охрид. Когда в 1341 году Андроник III умер, Душан возобновил военные действия и занял города Мелник и Воден. Он завоевал почти всю Албанию и в 1345 году полностью овладел Македонией, за исключением города Фессалоники. В том же году на государственном саборе сербский король принял титул «царя сербов и греков» (церк. -сл. царь Срьблıємь и Грькомь), на монетах того периода он фигурировал как «король Расии и император Романии». В апреле 1346 года он был коронован главою сербской церкви Иоанникием, провозглашённого патриархом без ведома Константинопольской церкви. Этот титул сербского правителя, равно как и новый сан главы сербской церкви, не был признан византийцами. Сербия эпизодически воевала также с Боснией (из-за потерянного прежде Хума) и Венгрией.

В 1338 году Византия cдает туркам-османам Вифинский полуостров — свою последнюю полосу сплошных владений в Вифинии: после этого в Малой Азии у неё здесь остаются лишь три изолированные крепости: Пеги, Гераклея Понтийская и Филадельфия. Однако полный провал на востоке подстегнул императора уделить больше внимания своим европейским делам: в 1340 Византии наконец удалось инкорпорировать немалую по балканским меркам территорию Эпирского деспотата. Казалось бы теперь у империи были все шансы для того чтобы продолжить своё существование как компактное, но самодостаточное греческое государство. Но гражданская война разрушила эти планы. В ходе её Душан умело лавировал между различными византийскими стратегами, которые предпочитали сдавать свои города лично ему, а не враждующей греческой стороне. Таким образом он фактически взял на себя роль верховного судьи над более мелкими участниками внутривизантийского конфликта, став победителем ситуации. Однако, как отмечает Никол, сербско-греческий симбиоз, о котором мечтал Душан для создания противовеса османской угрозе, не был таким уж безоблачным: несмотря на огромное уважение сербов ко всему греческому, покоренные греки испытывали большее уважение к неизвестному и гораздо более жесткому сопернику — османским туркам. Сербов же они считали зазнaвшимися варварами, которые сами только недавно освободились от византийского ига. При первой же возможности такие греческие города как Эдесса и Верья стремились выйти из-под сербского контроля. Да и в самом Константинополе давнее презрение к сербам, как к бывшим подданым империи, породило парадоксальное желание альянса с турками, что и было сделано.

В 1348 году Душан завоевал Фессалию, Эпир и Акарнанию у Византии. В 1355 году был покорен Адрианополь.

Государственное устройство

Различие между старыми сербскими и «греческими землями», вошедшими в состав сербского государства в результате завоеваний византийских владений, появилось при короле Милутине (правл. 1282—1321). Стефан разделил свои владения на две части: Македония, Албания и греческие земли оставались под управлением Душана, Сербия же отходила под управление его сына Уроша, провозглашённого королём. Этим разделением Стефан подчёркивал намерение завершить завоевание балканских владений Византии и стать «царём ромеев», мечтая овладеть Константинополем. Соратники царя получили земельные владения огромных размеров. Влияние византийской культуры в сербских землях обнаруживались в придворном церемониале, законодательстве, искусстве и литературе. Наместники в византийских землях получили титулы кесарей, деспотов, севастократоров. Высшие должности в греческих владениях были отданы грекам, которая, вероятно, сохранила свои феодальные владения. Македонские города, население которых было в основном греческим, сохранили прежние привилегии. Греческие монастыри и священнослужители получили богатые подарки от сербского царя. Было введено законодательство по греческому образцу, включая переведённые на сербский язык Кодекс Юстиниана, Синтагму Матвея Властаря и новый документ — «Законник» Стефана Душана, который был принят на саборе Скопье в 1349 году и сохранил сербские нормы. Сербо-греческое царство было крупнейшим государством на юго-востоке Европы.

Распад Сербо-греческого царства

Первые признаки шаткости созданного Душаном государства проявились при жизни правителя. При наследнике Душана — царе Уроше благодаря возросшей мощи сербской властелы произошёл быстрый распад единого государства, от которого вскоре отпали Эпир, Албания и Фессалия. Сводный брат умершего Душана эпирский правитель Симеон, задумав свергнуть Уроша, в 1356 году в городе Костуре провозгласил себя царём. Однако, мечте Симеона не суждено было сбыться из-за начавшейся в греческих землях борьбы за власть. Власть царя в Македонии, над которой нависла угроза со стороны турок после завоевания ими Фракии в 1359—1360 годах, была призрачной: областью правили Вукашин, провозгласил себя королём, с братом Углешей и другие владетели. Старые сербские земли раздирали феодальные междоусобицы, подогреваемые вмешательство Венгрии. В Косово правил князь Воислав Войнович. С этим правителем враждовали зетские правители Балшичи, в 1366 году отказавшиеся признавать власть царя Уроша. Областью в центральной Сербии овладел князь Лазарь. В Подринье, Ужице и Руднике возвысился Никола Алтоманович. В 1371 году царь Урош умер. Столицей Сербии в том же году, в связи с турецкой экспансией, сделался Крушевац (владения князя Лазаря).

Распад державы, созданной царём Душаном, не был концом единой сербской государственности. При Стефане Лазаревиче (правл. 1389—1427) Сербия была на время восстановлена в границах, близких к государству Неманичей.

Идея восстановления царства в Новое время

Возможность возрождения царства Душана наиболее полно была описана сербским историком Йованом Раичем в сочинении «Истории разных славянских народов» (1794—1795), об этом писали и другие авторы XVIII века. «Начертание» Илии Гарашанина 1844 года ставило целью воссоздание средневекового Сербского царства. С предложением создать Славяно-сербское царство со столицей в Дубровнике и под покровительством России выступал в 1806 году черногорский владыка Пётр I Петрович.

Литература

• Бромлей, Ю. В. и др. [www.inslav.ru/images/stories/pdf/1963_Istorija_Jugoslavii-1.pdf История Югославии]. — М.: Издательство АН СССР, 1963. — Т. I. — С. 136.
• Илустрована историја Срба, том 3: Српска држава Немањића 1321—1371 — Illustrated history of the Serbs, vol. 3: The Serbian state of the Nemanjićes / Приредили Милан Ст. Протић, Никола Кусовац, Десанка Милошевић. — Београд: КИЗ Литера, 1992; Melbourne: Perfect Ideas Pty Ltd, 1993. ISBN 86-7467-011-3.
• Листая страницы сербской истории / Е.Ю. Гуськова. — М.: Индрик, 2014. — 368 с. — ISBN 978-5-91674-301-2.

Отрывок, характеризующий Сербо-греческое царство

– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.