Сервейер-1

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Сервейер-1

Сервейер-1 на Земле
Заказчик

НАСА

Производитель

Хьюз Эйркрафт

Задачи

Исследование Луны с её поверхности

Запуск

30 мая 1966 года в 14:41:00 UTC

Ракета-носитель

Атлас-Центавр

Стартовая площадка

мыс Канаверал

Длительность полёта

65 часов

NSSDC ID

[nssdc.gsfc.nasa.gov/nmc/spacecraftOrbit.do?id=1966-045A 1966-045A]

Технические характеристики
Масса

995 кг при взлёте и 292 кг при посадке

Источники питания

Солнечные батареи

Посадка на небесное тело

2 июня 1966 года 6:17:37 UTC

Координаты посадки

2°27′ ю. ш. 43°13′ з. д. / 2.45° ю. ш. 43.22° з. д. / -2.45; -43.22 (Я) в Океане Бурь

Целевая аппаратура
Телевизионная камера

предоставление фотографий, сделанных вблизи поверхности Луны.

Сервейер-1 (англ. Surveyor 1) — первый американский спускаемый аппарат, совершивший мягкую посадку на небесное тело, а именно на Луну. Является частью лунной программы Сервейер по запуску беспилотных спускаемых аппаратов, с целью изучения Луны с её поверхности.[1] После мягкой посадки на Луну, аппарат начал собирать данные необходимые для подготовки к полётам миссии Аполлон. Сервейер-1 успешно прилунился 2 июня 1966 года в Океане Бурь, тем самым став первым американским спускаемым аппаратом, который совершил мягкую посадку на небесное тело, за 4 месяца до этого на Луну успешно прилунился советский спускаемый аппарат Луна-9.

Сервейер-1 был запущен 30 мая 1966 года, с мыса Канаверал, штат Флорида, и уже 2 июня 1966 года приземлился на Луну. Сервейер-1 передал на Землю 11237 фотоснимков лунной поверхности при помощи телевизионной камеры и сложных радио-телеметрических систем.[1]

Программа Сервейер управлялась Лабораторией реактивного движения в Лос-Анджелесе; сборкой и проектированием аппарата занималась компания Хьюз Эйркрафт Эль-Сегундо, штат Калифорния.[1]





Цели миссии

  • Изучение лунного рельефа.
  • Исследование гравитационного поля Луны.
  • Изучение различных физических условий на лунной поверхности.
  • Телесъёмка поверхности Луны.

Устройство

Серия космических аппаратов Сервейер была разработана со способностью совершения мягкой посадки на Луну. Рама аппарата сделана из алюминиевых труб. Она имеет три посадочных ноги с амортизаторами и опорами. Опоры и амортизирующие блоки, укрепленные на каждой ноге, выполнены из алюминиевых сот, за счет деформации которых поглощается энергия посадочного удара. В двух отсеках с контролируемой температурой размещена электронная аппаратура, на вертикальной мачте находятся солнечные батареи и плоская антенна высокого разрешения.[1]

Аппарат имел основной тормозной двигатель твердого топлива и три жидкостных двигателя (служащих для управления посадкой), а также сопла, питаемые сжатым азотом.

На Сервейере-1 были установлены телевизионная система и около 100 датчиков для измерения температур, напряжений, положения подвижных элементов аппарата, а также акселерометры. Специальной научной аппаратуры на Сервейере-1 не было. Телевизионная система могла работать в двух режимах: с разложением изображения на 200 или на 600 строк. Разрешающая сила её была 0,5 мм на расстоянии 1,6 м от камеры. На всех аппаратах серии Сервейер, кроме Сервейера-1, устанавливались зеркала, позволявшие вести съемку в местах, недоступных для прямой видимости телекамеры. В составе аппарата находились солнечный датчик и датчик опорной звезды Канопус, а также несколько радиолокаторов, служащих для определения скорости спуска и расстояния до лунной поверхности. Радиовысотомер давал сигнал на выключение тормозного двигателя. Другой высотомер с помощью бортовой вычислительной машины управлял двигателями малой тяги.[1]

Посадочное устройство аппарата при старте находилось в сложенном состоянии и развертывалось только лишь после того, как аппарат выводился на траекторию полета к Луне. Максимальный диаметр Сервейра-1 составлял 4,27 м, а высота (при сложенном шасси) около 3 м.[1]

Доставка аппаратов «Сервейер» к Луне осуществлялась ракетной системой «Атлас-Центавр», а посадка в заданную точку – с помощью основного тормозного двигателя, который заканчивал свою работу и отбрасывался на высоте около 10 км, после чего замедление спуска осуществлялось верньерными двигателями.[1]

Описание миссии

Сервейер-1 был запущен 30 мая 1966 года, сразу направившись с сторону Луны, без выхода на парковочную орбиту. Тормозные двигатели были выключены на высоте около 3,4 метров от поверхности Луны. Силу удара о поверхность погасили его три амортизированные опоры. Сервейер-1 успешно приземлился 2 июня 1966 года в Океане Бурь по координатам 2°27′ ю. ш. 43°13′ з. д. / 2.45° ю. ш. 43.22° з. д. / -2.45; -43.22 (Я).

Продолжительность полета Сервейера-1 составила примерно 63 часа и 30 минут. Стартовый вес аппарата составлял 995,2 кг, а при прилунении (израсходовалось топливо для маневрирования, а также отделился основной тормозной двигатель и радиолокационный высотомер) около 294,3 кг.[1]

Сервейер-1 начал телевизионную съемку поверхности Луны сразу после прилунения. Поскольку Луна всегда обращена к Земле одной стороной, поддержка радиосвязи с Сервейером-1 требовала только смен наземных станций, из-за постоянного вращения Земли. Электроэнергия не вырабатывалась во время лунных ночей (так как аппарат работал от солнечных батарей), средняя продолжительность которых составляла 2 недели. Вот этот период Сервейер-1 находился в бездейственном состоянии, потребляя электроэнергию только для обогрева электроники.[1]

Передача научных данных (температуры и т.д.) продолжалась до 7 января 1967 года, с несколькими длинными перерывами во время лунных ночей.


Галерея

Панорама с места посадки Сервейера-1.

См. также

Напишите отзыв о статье "Сервейер-1"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [nssdc.gsfc.nasa.gov/nmc/spacecraftDisplay.do?id=1966-045A NASA: Surveyor 1]

Отрывок, характеризующий Сервейер-1

Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.