Сергий (Зверев)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Сергий и фамилией Зверев.

Архиепископ Сергий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Епископ Сергий в Симферопольской тюрьме, 1923 год.</td></tr>
Архиепископ Елецкий
25 сентября 1929 — 16 августа 1935
Предшественник:	Василий (Беляев)
Преемник:	Серафим (Протопопов) (в/у)
Епископ Мелитопольский, викарий Симферопольской епархии
21 февраля 1923 — 25 сентября 1929
Предшественник:	Кирилл (Наумов)
Преемник:	Серафим (Кушнерук)
Епископ Севастопольский, викарий Симферопольской епархии
29 августа 1922 — январь 1923
Предшественник:	Вениамин (Федченков)
Преемник:	Александр (Раевский)
Имя при рождении:	Александр Михайлович Зверев
Рождение:	4 (16) февраля 1870(1870-02-16) село Ново-Павловка, Бердянский уезд, Таврическая губерния
Смерть:	14 ноября 1937(1937-11-14) (67 лет) Карагандинская область
Принятие монашества:	28 августа 1922 года
Епископская хиротония:	29 августа 1922 года
Архиепископ Сергий на Викискладе

Архиепископ Сергий (в миру Александр Михайлович Зверев; 4 февраля 1870, село Ново-Павловка, Бердянский уезд, Таврическая губерния — 14 ноября 1937, Карагандинская область) — епископ Православной Российской Церкви, архиепископ Елецкий.

Причислен к лику святых Русской православной церкви в августе 2000 году.

Биография

Александр Зверев родился 4 февраля 1870 года в селе Ново-Павловка Бердянского уезда Екатеринодарской губернии (ныне Запорожская область) в семье священнослужителя.

Окончил Симферопольское духовное училище, Таврическую духовную семинарию, юридический факультет Санкт-Петербургского университета, Придворную певческую капеллу со званием регента и учителя церковного пения первого разряда.

В 1897 году Московскую духовную академию со степенью кандидата богословия.

Священническое служение

8 августа 1899 года был рукоположен в сан священника и служил инспектором и законоучителем женского епархиального училища Таврической епархии, прослужил на этой должности до 7 августа 1912 года. С 23 августа 1899 года был также председателем Таврического епархиального училищного совета, а с сентября того же года — состоял в попечительстве о бедных духовного звания.

19 сентября 1912 года возведен в протоиерея и проходил служение в Министерстве народного просвещения до 1920 года. Также был членом Таврической ученой архивной комиссии с 1915 года.

В ноября 1921 года становится и. о. настоятеля Симферопольского Петропавловского собора.

Викарий Симферопольской епархии

В условиях угрозы ареста правящего архиерея Таврической епархии архиепископа Никодима (Кроткова) им было принято решение рукоположить протоиерея Сергея Зверева во епископа для того, чтобы он мог возглавить епархию. Это была одна из первых тайных архиерейских хиротоний в Русской Церкви ХХ века.

28 августа 1922 года поздно вечером на подворье Космо-Дамиановского монастыря для совершения монашеского пострига собрались архиепископ Никодим (Кротков), архиепископ Димитрий (Абашидзе), настоятельница Топловского Параскевского монастыря игумения Вирсавия (Подозникова), священнослужители симферопольских храмов. Постриг и служба, на которой состоялась хиротония, продолжались до 9 часов утра.

Через месяц архиепископ Никодим был арестован. Архиепископ Димитрий был привлечен к судебному разбирательству. Попали под арест многие наиболее активные священники и монахи. Архиепископа Никодима заключили в Нижегородскую тюрьму, архиепископа Димитрия выслали за пределы Крыма. Епископ Сергий, оставшийся единственным каноническим епископом в Крыму, вступил в управление епархией.

21 февраля 1923 года епископ Сергий утверждается церковным cвященноначалием на Мелитопольской кафедре.

11 мая 1923 года последовал его первый арест. Предварительно заключен в Екатеринославе до 25 июля 1923 года, когда его предполагаемая высылка в Архангельскую губернию была отменена.

8 октября 1923 года арестован повтороно, но вскоре освобождён. Арест, в основе которого стояли доносы и непрекращающаяся клевета, воспринял спокойно, без ропота. Был заключён в Мелитополе, в 1924 году переведён в дом предварительного заключения Харькова и в том году освобожден «за отсутствием состава преступления».

По некоторым данным присоединился к обновленческому движению, в июле 1924 года был назначен обновленческим епископом Курским, но уже в сентябре того же года освобождён от управления епархией и запрещён в священнослужении «за самовольно-дерзкую расправу с духовенством и неподчинение директивам Св. Синода». Принёс покаяние и был принят в Патриаршую церковь в сущем сане.

В ссылках

В 1924 году был выслан в Харьков, затем в Москву, где проживал без права выезда.

В 1924 году, оставаясь епископом Мелитопольский, владыка Сергий возглавляет Самарскую епархию, так как архиепископ Самарский Анатолий (Грисюк) был арестован.

1 февраля того же года митрополит Крутицкий Петр (Полянский) предложил кандидатуру епископа Сергия во временно учрежденную коллегию архипастырей для управления Церковью, создаваемую в связи с церковными нестроениями.

15 (28) февраля 1925 года Патриарх Тихон обратился в Народный Комиссариат Внутренних дел с предложением о регистрации Патриаршего Священного Синода, в который планировал включить и епископа Сергия.

12 апреля 1925 года участвовал в отпевании Патриарха Тихона. Подписал акт о передаче высшей церковной власти митрополиту Крутицкому Петру (Полянскому).

Во время подготовки к обновленческому собору 1925 года обновленцы направили к епископу Сергию комиссию для переговоров, но епископ Сергий пришедших не принял, а через третье лицо передал: «Не нахожу надобности вести переговоры с вашим управлением и принять поэтому депутатов не нахожу нужным».

В 1925—1926 годах временно управлял Самарской епархией.

В 1926 году арестован, приговорён к двум годам ссылки.

В 1927 году возведён в сан архиепископа.

Архиепископ Елецкий

В августе 1929 года ссылка окончилась и 25 сентября архиепископ Сергий был назначен ахиепископом Елецким.

Был временным членом зимней сессии Временного Патриаршего Священного Синода 1933—1934 годов. Вместе с другими членами Временного Патриаршего Священного Синода подписал циркулярный указ Московской Патриархии от 10 мая 1934 года «О новом титуле заместителя Патриаршего Местоблюстителя и о порядке поминовения за богослужениями».

21 января 1935 года был арестован. Обвинялся в том что будучи связан с епархиальным духовенством, он занимался контрреволюционной агитацией среди населения и священства, говорил с амвона проповеди, якобы призывавшие бороться с советской властью. Осуждён на пять лет исправительно-трудовых лагерей. По воспоминаниям современников, владыка принял испытание с подлинно христианским смирением, безропотно, как бы из рук Самого Христа. Этапирован в Карагандинские лагеря, где участвовал в тайных молитвенных собраниях.

Последний арест и расстрел

Был арестован в лагере, виновным себя не признал. Был осуждён к расстрелу за активную антисоветскую деятельность, которая заключалась в «нелегальных молитвенных собраниях, совершении панихид по убиенным священнослужителям, в связи с заграницей и непризнании советской власти». Расстрелян 14 (или 20) ноября 1937 года в Карагандинской области.

Канонизация

11 июня 1997 года Священный Синод Украинской православной церкви, заслушав рапорт председателя комиссии по канонизации Святых УПЦ митрополита Харьковского и Богодуховского Никодима, постановил «Благословить для местного прославления и почитания Архиепископа Мелитопольского Сергия (Зверева) (1872—1937)». Прославление состоялось в городе Мелитополь.

В августе 2000 года прославлен в лике святых новомучеников и исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском соборе Русской православной церкви.

Ссылки

• [www.le-eparchy.ru/node/31 Священномученик Сергий (Зверев), архиепископ Елецкий]
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_4176 Биография] на сайте «Русское православие»

Отрывок, характеризующий Сергий (Зверев)

– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил: