Сергий (Петров, Стефан Алексеевич)
Архиепископ Сергий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> </td></tr>
| ||
| ||
|---|---|---|
| май 1919 — 1920 | ||
| Предшественник: | епархия учреждена | |
| Преемник: | Сергий (Лавров) | |
| ||
| 22 декабря 1913 — май 1919 | ||
| Предшественник: | Андрей (Ухтомский) | |
| Преемник: | Амвросий (Хелая) | |
| ||
| 25 января 1907 — 8 марта 1913 | ||
| Предшественник: | Димитрий (Сперовский) | |
| Преемник: | Парфений (Брянских) | |
| ||
| 6 сентября 1903 — 25 января 1907 | ||
| Предшественник: | Михаил (Ермаков) | |
| Преемник: | Кирион (Садзаглишвили) | |
| ||
| 20 января 1901 — 6 сентября 1903 | ||
| Предшественник: | Григорий (Полетаев) | |
| Преемник: | Михаил (Ермаков) | |
| Имя при рождении: | Стефан Алексеевич Петров | |
Архиепископ Сергий (в миру Стефан Алексеевич Петров; 30 января 1864, станица Аксайская, Область Войска Донского — 24 января 1935, Монастырь Привина Глава, Югославия) — епископ Русской православной церкви заграницей, архиепископ Черноморский и Новороссийский.
Биография
Родился 30 января 1864 года в станице Аксайской, Донской области. Рано лишился родителей. С ранних лет с высоким уважением относился к священному служению.
В 1886 году окончил Донскую духовную семинарию. Из-за душевного кризиса служить в церкви не захотел. Поселился в Томске. Был увлечен примером миссионерского служения знакомясь с деятельностью алтайских миссионеров.
Из Томска он переехал в Москву, где поступил в Московский университет на историко-филологический факультет, курс которого окончил в 1890 году с дипломом I степени.
В годы учебы в университете он решает окончательно посвятить себя Богу. С этой целью он в 1890 году прослушал несколько лекций на миссионерских курсах при Казанской духовной академии затем поступил сотрудником в Алтайскую миссию.
В 1892 года пострижен в монашество. 7 ноября того же года рукоположен во иеромонаха и назначен помощником начальника Киргизской миссии.
12 февраля 1899 года в Крестовой церкви архиерейского дома хиротонисан во епископа Бийского, викария Томской епархии. Чин хиротонии совершали: епископ Томский и Барнаульский Макарий (Невский), епископ Забайкальский и Нерчинский Мефодий (Герасимов) и епископ Приамурский и Благовещенский Иннокентий (Солодчин).
В 1899—1904 году переписывался, а затем лично общался с А. П. Чеховым, послушил одним из вдохновителей написания рассказа «Архиерей».
С 20 января 1901 года — епископ Омский и Семипалатинский.
В 1903 году награждён значком «За содействие просвещению Сибири».
С 6 сентября 1903 года — епископ Ковенский, викарий Литовской епархии.
С 25 января 1907 года епископ Новомиргородский, викарий Херсонской епархии.
С 22 декабря 1913 года — епископ Сухумский.
После февральской революции 1917 года и провозглашения автокефалии Грузинской Церкви в марте, 11-14 мая 1917 года в Сухуме был организован «Съезд духовенства и выборных мирян абхазского православного населения Сухумского округа». Съезд вынес решение объявить Абхазскую церковь автокефальной и считать епископом автокефальной Абхазской Церкви Сергия (Петрова), епископа Сухумского. Однако решения съезда не были проведены в жизнь.
На Ставропольском Соборе 19-24 мая 1919 года, призванном организовать Временное Высшее Церковное Управление для частей Русской Православной Церкви оказавшихся на территории занятой белыми войсками Деникина было принято решение о выделении самостоятельной Черноморской и Новороссийской епархии из состава Сухумской. Правящим епископом стал Сергий, однако в разгаре гражданской войны не было возможности для организации епархии. Титул архиепископа Черноморского и Новороссийского он сохранял до конца жизни.
С 1920 года — в эмиграции. После эвакуации из Константинополя прибыл в Сербию в ведение Высшего Церковного Управления за границей, где проживал в Монастыре Привина Глава[sr].
Будучи всегда слабого здоровья, с осени 1934 года архиепископ Сергий стал заметно плохеть. Со дня Рождества Христова он уже не выходил из монастырского здания ни во двор, ни даже в церковь; собирался собороваться. Время он обычно проводил сидя в кресле за чтение Священного Писания. Он часто говаривал: «Вот, прожил жизнь и думал, что знаю Священное Писание. А теперь, чем больше вчитываюсь, тем больше нахожу всё новое и новое и всё большую и большую красоту. Прежде не все замечал. Какая возвышенная и неподражаемая поэзия!»
Скончался 11 (24) января 1935 года. Отпевание было совершено 12/25 января архиепископами Кишинёвским Анастасием (Грибановским) и Курским Феофаном (Гавриловым) в сослужении русского и сербского духовенства.
Сочинения
- «Отчёт об Алтайской Духовной миссии за 1900 г.» на русском языке. Томск, 1901.
- «Речь при наречении его во епископа Бийского 11 февраля 1899 года» // Прибавление к «Церковным Ведомостям» 1899, № 13, с. 538—540.
Напишите отзыв о статье "Сергий (Петров, Стефан Алексеевич)"
Ссылки
- [ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_850 Сергий (Петров) I] на сайте «Русское православие»
- [www.russianorthodoxchurch.ws/01newstucture/pagesru/novosti2005/archsergiy.html Памяти Архиепископа Черноморского и Новороссийского Сергия (К 70-летию со дня кончины)]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Сергий (Петров, Стефан Алексеевич)
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.
24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
