Сердце-обличитель

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Сердце-обличитель (мультфильм).
Сердце-обличитель
The Tell-Tale Heart

The Pioneer, Vol. I, No. I, Drew and Scammell, Philadelphia, January, 1843
Жанр:

рассказ

Автор:

Эдгар Аллан По

Язык оригинала:

английский

Дата написания:

1842[1]

Дата первой публикации:

1843

Текст произведения в Викитеке

«Сердце-обличитель» (англ. The Tell-Tale Heart) — один из «страшных» рассказов Эдгара Аллана По[2], впервые опубликованный в журнале Джеймса Расселла Лоуэлла The Pioneer в 1843 году.

Повествование ведётся от лица безымянного рассказчика, убившего старика, с которым он жил под одной крышей. Рассказчик настаивает на своей вменяемости, объясняя преступление тем, что у старика был дурной «глаз грифа» с бельмом, вид которого приводил убийцу в бешенство. В своей исповеди рассказчик подробно описывает путь, приведший его к преступлению и последующему разоблачению: убийца сам выдал себя полицейским, так как якобы слышал громкий стук сердца жертвы из-под половиц и был уверен, что полицейские также его слышат.

«Сердце-обличитель» — наглядный пример воплощения теории Эдгара По о том, как нужно писать короткие истории. Рассказ предельно минималистичен, автор отсекает всё лишнее, оставляя лишь самое необходимое для изложения сути истории. Произведение оставляет много пространства для воображения читателя, что создаёт иронический контраст с предельно скрупулёзным описанием самого преступления. Центральное место в рассказе занимают два ёмких символа — глаз и сердце. Первый из них типичен для текстов По, второй — для романтической традиции в целом. Рассказом «Сердце-обличитель» По начинает цикл новелл, посвящённых теме саморазоблачения под влиянием «беса противоречия». Среди литературоведов широко распространено мнение, что опыты По в этом направлении стали отправной точкой для ряда идей Достоевского, а также оказали влияние на других крупных авторов.

«Сердце-обличитель» — одно из самых знаменитых произведений Эдгара По, история признана классикой готического жанра и часто экранизируется[3][4].





Сюжет

Повествование в рассказе «Сердце-обличитель» ведётся от первого лица. В начале произведения рассказчик утверждает, что он не сумасшедший, хотя и страдает от некой болезни, которую называет «обострёнными ощущениями». Особенно сильно у него обострён слух — настолько, что иногда он даже «слышит ад». Рассказчик сообщает, что жил в одном доме со стариком (вероятно, владельцем дома). У них был сосед, который, возможно, даже жил в том же доме, за стеной.

Рассказчик, по его словам, хорошо относился к старику, любил его и никогда не желал завладеть его богатствами, но его приводил в бешенство вид бледного, мертвенно-голубого глаза старика, затянутого плёнкой и напоминающего глаз грифа. Именно из-за этого глаза герой и решился на убийство.

Убийца долго и тщательно готовился: в течение недели в одно и то же время открывал дверь в комнату старика и наблюдал за спящим. На восьмую ночь старик проснулся от резкого звука и пришёл в ужас, однако спустя некоторое время успокоился и снова лёг. Убийца приоткрыл заслонку фонаря, и тонкий луч света упал прямо на слепой глаз старика; вдруг задвижка фонаря щёлкнула, и рассказчик услышал частый стук сердца встревоженной жертвы, который становился всё громче и громче. Испугавшись, что этот звук привлечёт внимание соседа, убийца с воплем набросился на старика; тот успел один раз вскрикнуть, но рассказчик «стащил его на пол и придавил тяжёлой кроватью», задушив жертву. Сердце старика замолкло.

Ловко и хладнокровно убийца расчленил труп на пять частей и спрятал их под половицами в комнате. Действовал он так умело, что даже кровь не пришлось замывать: не осталось никаких следов.

Ночь подходила к концу, когда в дом пришли трое полицейских: сосед услышал крик и вызвал их. Убийца вёл себя спокойно: сказал, что сам вскрикнул во сне, а старик уехал из города. Полицейские поверили ему, но всё же осмотрели дом. Убийца провёл их по всем комнатам, а в той, где был спрятан труп, они расположились за непринуждённой беседой. Казалось, опасность миновала, но вдруг убийца вновь услышал стук сердца своей жертвы из-под половиц. Стук всё нарастал и был настолько отчётливым и громким, что убийца решил, будто полицейские также слышат его. Стараясь отвлечь их и заглушить звук, он стал говорить всё громче, затем кричать, сыпать проклятиями, стучать мебелью, но ничего не помогало: стук сердца-обличителя не удавалось перекричать. Будучи уверен, что полицейские обо всём догадались и притворяются, что ничего не слышат, издеваясь над ним, убийца сознался в преступлении, умоляя поднять доски и заставить замолчать стучащее под ними сердце.

Художественные особенности произведения

Этот рассказ Эдгара По предельно минималистичен. Автор отсекает всё лишнее, оставляя лишь самое необходимое для изложения сути рассказанной им истории. С самого начала новеллы каждое её слово служит одной цели — интенсивному продвижению вперёд по сюжету. «Сердце-обличитель» — наглядный пример воплощения теории Эдгара По о том, как нужно писать короткие рассказы[5].

Повествование начинается in medias res: с момента, когда события уже в разгаре. Убийца, от лица которого ведётся рассказ, излагает свою историю какому-то собеседнику, которым может быть следователь, судья, сокамерник или охранник в тюрьме, журналист, сосед по палате или психиатр в больнице. Однозначно выяснить, кто является слушателем, невозможно[6].

Специфика отношений между стариком и его убийцей в рассказе также не уточняется. Неизвестными читателю остаются их имена, положение в обществе, род деятельности, место жительства. Интересно, что в оригинальном тексте Эдгара По отсутствуют и указания на пол преступника благодаря особенностям грамматики английского языка. В рассказе нет ничего, что подразумевало бы принадлежность протагониста к мужскому полу, автор избегает описаний деталей его одежды, рода его занятий и других подробностей. В переводе на многие языки, в том числе и на русский, сохранить эту неопределённость невозможно, и рассказ традиционно ведётся от лица мужчины. Впрочем, эта традиция поддерживается и в англоязычной среде: в экранизациях и радиопостановках новеллы, а также художниками-иллюстраторами. Но преступник вполне мог быть и женщиной, молодой или пожилой, и такое предположение открывает несколько дополнительных вариантов прочтения рассказа[7]. Неопределённость взаимоотношений героев создаёт иронический контраст с детальным изложением сюжета[8]. Однако кое-что об этих взаимоотношениях всё же можно сказать.

Глаз как метафора связи героев

Обращает на себя внимание символ и канал связи убийцы и жертвы — «глаз грифа» (vulture eye). Гриф — птица, с одной стороны, хищная, а с другой — питающаяся падалью, связанная со смертью и разложением. Очевидно, убийца находился в подчинении у старика, по меньшей мере психологическом, или, во всяком случае, так воспринимал своё положение. Вероятно, он был либо пленником старого колдуна, либо слугой в доме старика, либо, как чаще предполагают, его сыном, и тогда глаз старика символизирует отцовский надзор и, возможно, навязывание своих принципов. Стремление же закрыть «глаз грифа» при такой трактовке символизирует освобождение воли и совести убийцы от оков власти старика[9]. Глаз также может обозначать какую-то тайну, связывающую двух героев. Примечательно, что семь ночей подряд рассказчик не решался убить старика, когда его глаз был закрыт, и только когда он увидел открытый глаз, словно незапертую дверь в душу или к тайнам старика, преступление совершилось[10].

Глазам вообще отведено особое место в пространстве Эдгара По. Они настолько притягательны для писателя, что психоаналитик Мари Бонапарт называет По «фетишистом», когда дело касается глаз. В рассказе «Лигейя» (1838), относимом ещё к первому творческому периоду По, периоду «арабесок», он воспевает глаза прекрасной женщины. Согласно Джону Ингрэму (англ.)русск., эти глаза являлись писателю во сне. Бонапарт же добавляет, что это, вероятно, глаза его матери, которую Эдгар потерял в раннем детстве[11]. Но чаще По привлекают совсем другие глаза: пристально вглядывающиеся, изучающие и даже воздействующие. Именно такими глазами («Who alterest all things with thy peering eyes») у По смотрит на мир наука (ранний «Сонет к науке», 1829). Поэт-лауреат США Ричард Уилбер даже предположил, что новелла «Сердце-обличитель» представляет собой этот же сонет, только аллегорически переиначенный. В сонете По рисует картину столкновения точного знания и воображения. В «Сердце-обличителе», по мнению Уилбера, старик представляет научное познание, а рассказчик — познание интуитивное[12].

Глаза в произведениях По обычно вселяют беспокойство, тревогу, а порой и ужас. В них опасность, рок, подчас сама смерть. И очень часто в таких случаях По говорит об одном глазе — оке. Это и огненный глаз адского коня в самом первом рассказе писателя («Метценгерштейн», 1832), и пустая глазница человеческого черепа, через которую тянется нить к разгадке тайны («Золотой жук», 1843), и увлекающее в бездну гигантское чёрное око океана («Низвержение в Мальстрём», 1841). Но наибольшее, фактически центральное место глазу отведено в двух рассказах По, написанных в одно время и во многих аспектах составляющих пару: «Сердце-обличитель» и «Чёрный кот» (1843)[13]. По мнению Хулио Кортасара, эти произведения с характерной для них фиксацией на мотиве мёртвого или вырезанного «глаза жертвы» отчётливо свидетельствуют о садистической одержимости их автора[14].

Лишь однажды в ходе своей исповеди убийца называет глаз старика именем собственным — «Evil Eye» («Злой Глаз» или «Око Зла»). Представление о таком оке вполне типично для романтической традиции, но в данном случае этот эпитет вызывает вопросы. Ведь старик хоть и способен контролировать рассказчика через свой «глаз грифа», но вовсе не выглядит средоточием мирового зла — наоборот, убийца питает к нему тёплые чувства. По мнению ряда критиков, всё это неслучайно: здесь скрыт ключ к прочтению рассказа. Сочетание «Evil Eye» созвучно другому — «Evil I» («Злой Я»)[15], убийца в этом месте «проговорился». В таком случае после рассказа «Вильям Вильсон» (1839) По снова возвращается к идее метафизического убийства собственного «плохого» двойника. Эта версия подтверждается осведомлённостью убийцы о переживаниях своей жертвы: он путает свой страх с ужасом старика и даже собственное сердцебиение принимает за стук его сердца[11].

Важно отметить, что при прочтении рассказа складывается впечатление, будто глаз принадлежит старику лишь формально, существуя как бы отдельно от него. Это, с одной стороны, слепой глаз — он затянут плёнкой, и старик не чувствует тонкий, как паутина, луч света, направленный прямо в этот глаз. Но «глаз грифа» обладает иным зрением, проникающим в суть вещей и в душу убийцы. Такой вывод можно сделать из фразы убийцы о сделанном им тайнике: «ни один человеческий глаз — ни даже его глаз — не смог бы ничего заметить» (no human eye — not even his — could have detected any wrong). Слово «его» выделено автором; рассказчик, по первому впечатлению, говорит о старике. Однако, если предположить, что речь идёт о Всевидящем Оке, то от принятого обозначения Бога (Он) написание отличается только строчной буквой вместо прописной. Если рассказ представляет собой запись исповеди убийцы, сделанную кем-то на слух, то такие описки («Evil Eye» вместо «evil I», «his» вместо «His») неудивительны.

Всевидящее Око (Око Провидения) изображено на одном из государственных символов Соединённых Штатов, на обратной стороне Большой печати, в то время как на лицевой представлен белоголовый орлан с головой, повёрнутой влево, так что виден только один его глаз. Это птица одного семейства с грифами, хотя, конечно, отличия между ними не меньше, чем сходства. Можно предположить, что в этих совпадениях кроется политическая сатира, которой По в самом деле не пренебрегал, но весь строй рассказа говорит против этой версии. Также не выдерживают критики попытки отыскать прототип старика среди одноглазых мифологических персонажей (циклопы) или языческих богов (Один)[16].

Но чьим бы ни был пресловутый глаз, убийца стремится не только от него избавиться, но и занять место наблюдателя. У него даже есть собственный искусственный глаз — фонарь с узкой шторкой, способный направлять «взгляд» (тончайший луч света) в кромешной тьме[17]. И хотя убийца находится во власти природного глаза старика, при прямом столкновении побеждают глаз рукотворный и его обладатель, пусть победа эта и оказывается лишь временной. Убийца с помощью фонаря целые ночи напролёт подглядывает за спящим стариком. Метафора глаза-фонаря имеет прямую связь с темой вуайеризма, часто в произведениях По сочетающейся с садизмом. В рассказе «Вильям Вильсон» (1839), где, кстати, также исследуется природа человека, главный герой тоже смотрит на своего спящего двойника, которого ему суждено убить, погубив и себя. Огюст Дюпен, герой-детектив нового типа, изобретённый По и явно ему симпатичный, признаётся, что «для него в сердце многих людей есть открытое окно», а одно из любимых его занятий — «подслушивание» чужих мыслей (с помощью тщательного наблюдения за человеком)[18]. Садистическая сцена в «Убийстве на улице Морг» также подана как вуайеристская: герой, а вслед за ним и читатель подглядывают за ней через окно[19].

Смысловое отделение глаза от его обладателя в рассказе «Сердце-обличитель» и механическое его отделение, посредством вырезания, в рассказе «Чёрный кот» знаменуют ещё одну постоянную для По тему — деконструкцию живого или мёртвого тела, часто вызванную мономанией к его фрагментам. В рассказе «Береника» (1835) таким фетишем для рассказчика становятся зубы любимой женщины[20]. В «Убийстве на улице Морг» происходит травматическое отделение женской головы от тела. В сатирической новелле «Человек, которого изрубили в куски» (1839) тема тотального расчленения и самодеконструкции занимает центральное место, благодаря ей вся история становится почти фарсовой. Что касается рассказа «Сердце-обличитель», то здесь убийца также полностью расчленяет свою жертву, отсекая руки, ноги и голову. Несмотря на то, что в тексте отсутствует упоминание об извлечении сердца старика, заключительная фраза истории («вот здесь, здесь! — вы слышите, это бьётся его проклятое сердце!») часто наводит иллюстраторов и постановщиков на мысль об изображении убийцы с трепещущим сердцем в руках. Сердце, наравне с глазом, представляет центральный символ рассказа.

Сердце как метафора времени

По вводит в структуру рассказа своеобразные манипуляции со временем, и эти манипуляции тесно связаны с бьющимся сердцем[21]. Время сжимается и растягивается, пульсируя вместе с ним[22]. Но время также символизирует и смерть, а сам убийца действует как часть слаженного часового механизма. Таким образом, сердце — символ жизни — опосредованно, через время, оказывается и символом смерти.

Воспоминания убийцы охватывают целую неделю: каждую полночь, всегда в одну и ту же минуту, будто кукушка в настенных часах, он открывает дверь в спальню старика и долго смотрит на спящего, «прислушиваясь к часам смерти за стеной» (hearkening to the death watches in the wall)[21]. Время почти замирает: «Минутная стрелка на часах двигалась скорее, чем моя рука»[23]. Таким образом, рука убийцы связана с часовой стрелкой. На восьмую ночь происходит давно ожидаемое и одновременно неожиданное для рассказчика событие: он видит открытый глаз старика. Часовая стрелка совпадает с выставленной стариком стрелкой «боя». «Часы» рассказа начинают «бить» созвучно биению сердца старика, а время над всей этой сценой в комнате будто само переживает коллапс, «сердечный приступ». Оно резко сжимается в единый миг: «В одно мгновение я стащил его на пол и закрыл тяжёлой периной»; рука-стрелка совершает убийство, и определённый временной отрезок возвещает смерть: «Час старика настал!» (The old man’s hour had come!)[21] Затем этот «инфаркт» времени отступает, оно вновь плавно растягивается: «Ещё много минут сердце старика билось с глухим шумом»[21]. Систола рассказа сменяется диастолой, раздавив старика[22].

Второй приступ настигает рассказчика к концу повествования. Он снова слышит нарастающее тиканье сердца-часов, теперь к учащающемуся пульсу добавляется ещё и сильная «аритмия» — рассказчик постоянно сбивает ритм повествования, вставляя панические восклицания «Ну что мне было делать?», «О, господи! да что же мне делать?». Словно бы сама новелла задыхается и агонизирует в предчувствии скорого конца. Нет сомнений, что убийца погиб бы вслед за своей жертвой, если бы не совершил признание, позволившее времени и смерти от него отступиться[24].

Дыхание Вселенной, биение вселенской жизни, восприятие мира как тела божества — излюбленные мотивы эпохи романтизма, но, по словам Жана Старобинского, «никто не связывал физический закон — систолы и диастолы — в его широчайшем измерении теснее, чем Эдгар По»[22]. В своей философской поэме «Эврика» (англ.)русск. (1848) По писал:

…Поступательные движения, которые мы здесь дерзали созерцать, будут возобновляться и впредь, и впредь, и впредь; что новая Вселенная возрастёт в бытие и потом погрузится в ничто с новым биением Божеского Сердца. И теперь — это Божеское Сердце — что́ есть оно? Оно наше собственное.

— Эдгар По, «Эврика»

Мотив преступления и вина убийцы

Первое слово рассказа — восклицание «Правда!» (англ. True!) — говорит о том, что рассказчик допускает свою вину[6]. С первых строк, из которых читатель ещё ничего не узнаёт о сути происшествия, автор захватывает его внимание, так как рассказчик начинает лихорадочно оправдываться и искать смягчающие его вину обстоятельства[25]. Убийца, очевидно, сам пытается разобраться в причинах произошедшего и потому силится рассказать всё в мельчайших подробностях[26]. В результате его повествование превращается в препарирование ужасного события, с которым он столкнулся[5].

Движущей силой новеллы выступают не настойчивые заявления преступника о своей невиновности, как можно было бы ожидать (и что достаточно типично для рассказов с криминальным сюжетом), а заверения в том, что он «вменяем», что он не сумасшедший. Убийца сам не замечает, что этим фактически признаёт свою вину, не отрицая её; это, в свою очередь, порождает сомнения и в его адекватности, ведь он пытается доказать не самое существенное для себя в данный момент, явно не ориентируясь в оценке содеянного и неверно расставляя приоритеты[27]. Само же отрицание своего безумия он аргументирует систематичностью, продуманностью, точностью и, в особенности, «хитростью» своих действий: «Вы засмеялись бы, если бы увидели, как хитро я делал это<…>. Никогда до этой ночи я не чувствовал всего объёма моих сил, моей хитрости». Кроме самооправдания, всё это нужно герою, чтобы найти рациональное объяснение своему иррациональному поведению[26].

Эта нарочитая рациональность, напротив, только подчёркивает недостаточность мотивации для убийства («Цели у меня не было никакой, страсти тоже никакой»). Несмотря на это, по собственному признанию рассказчика, идея убийства преследовала его днём и ночью[27]. Заключительная сцена истории демонстрирует подсознательное чувство вины, которое проявилось в форме слуховой галлюцинации. Натура рассказчика раскрывается в момент наивысшего нервного напряжения, что характерно и для многих других героев готической литературы. Отчаянно отрицая собственное безумие, он с неопровержимостью его доказывает[28][29]. Современников По эта дилемма должна была крайне заинтересовать, так как в 1840-е годы шли жаркие дебаты об освобождении от ответственности при невменяемости обвиняемого[30].

Однако ни загадочная предыстория убийства, ни мотивация к нему или способ его совершения не являются главными элементами новеллы. Автор сосредотачивается на создании картины «идеального преступления», когда, казалось бы, ничто не может выдать убийцу[31].

Библейские мотивы в рассказе

Око Провидения на Большой печати заключено в треугольник, стороны которого символизируют христианскую Троицу. В рассказе также заметно присутствие числа 3: убийца прячет труп старика под тремя половицами, с момента совершения преступления до разоблачения преступника проходит около трёх часов, и, наконец, прибывающий в дом наряд составляют трое офицеров полиции — удивительно большой и представительный наряд для выяснения причин одного подозрительного вскрика[32]. Сторонники прочтения рассказа как парафраза на библейские сюжеты и мораль указывают на фрагмент из Книги Бытия. К столетнему Аврааму приходят трое путников, в которых он узнаёт Бога. Бог сообщает Аврааму и его престарелой жене Сарре, что у них родится сын. Услышав об этом, они оба недоверчиво смеются. Сарра не сознаётся в причине своего смеха, но Богу известны её мысли. Маловероятно, что такие детали были заимствованы Эдгаром По из библейского сюжета, но можно допустить, что сама идея явления Провидения в виде трёх одинаковых фигур (ангелов, путников или, как в данном случае, полицейских) ему запомнилась и была воспроизведена в рассказе[33].

Хулио Кортасар прослеживает в рассказе «Сердце-обличитель» тему Каина, выражаемую в творчестве По трояко: в явном виде — в новелле «Бес противоречия»; через описание зрительных и слуховых галлюцинаций — в «Вильяме Вильсоне» и «Сердце-обличителе» соответственно. Рассматривая новеллы «Сердце-обличитель» и «Чёрный кот», Кортасар отмечает, что «изумительный лаконизм рассказов, их краткая нервная фразировка» (исп. una admirable concisión, un fraseo breve y nervioso) придают им выразительную силу и искренность исповеди[14].

Рациональное прочтение рассказа

Рассказчик дважды заявляет, что страдает от особой болезни, при которой обостряется восприятие. Невозможно определить, насколько можно доверять этим утверждениям. Возможно, громкий стук сердца — плод воображения убийцы; может быть, он действительно страдает таким экзотическим недугом. Если последнее предположение верно, то можно найти рациональное объяснение услышанным им звукам: возможно, их издавали жуки-точильщики Xestobium rufovillosum (англ.)русск., которых иногда называют «часами мертвецов». Рассказчик мог впервые услышать их перед убийством, когда в комнате старика повисла тревожная тишина. Услышать этих насекомых считается дурной приметой, предвещающей скорую смерть. Жуки одного из подвидов во время брачного ритуала стучат головами о деревянные поверхности; другие издают звуки, похожие на тиканье[34]. Генри Дэвид Торо в 1838 году предположил, что иногда звуки, издаваемые ими, могут напоминать стук сердца[35]. Однако с той же вероятностью звук, который слышал убийца, мог быть лишь галлюцинацией, игрой воспалённого воображения[36].

Публикации рассказа

Сначала Эдгар По отправил рукопись редактору The Boston Miscellany (англ.)русск. Генри Такерману, но тот вернул рукопись автору, пожелав получить от него «что-нибудь более спокойное»[37]. Впервые новелла «Сердце-обличитель» была напечатана 1 января 1843 года в первом номере бостонского литературного ежемесячника The Pioneer, редактировавшегося писателем Джеймсом Расселлом Лоуэллом. Этой публикации предшествовала продолжительная переписка между автором и редактором. Поскольку Эдгар По часто доброжелательно отзывался о творчестве Лоуэлла, тот предоставил благосклонному критику карт-бланш на любое стихотворное или прозаическое произведение для публикации на страницах своего нового детища. За каждый напечатанный материал Лоуэлл обещал платить автору по 13 долларов. Больше всего его интересовали «хорошие рассказы (написанные с фантазией)»[38]:

Ваш рассказ «Сердце-обличитель» будет помещён в моём первом номере. Г-н Такермэн (и тут, возможно, виновата Ваша статья об автографах) не захотел напечатать его в своём Miscellany, и я был рад заполучить эту вещь для себя. Быть может, отказ согласиться с его приговором изобличает во мне человека самонадеянного…[38]

— из письма Джеймса Лоуэлла к Эдгару По

Похоже, однако, что гонорар Эдгара По за первую публикацию новеллы составил всего 10 долларов[39]. Появление «Сердца-обличителя» в The Pioneer должно было стать «первой ласточкой» в длительных отношениях По с новым издателем, но вскоре после выхода первого номера журнала Лоуэлл заболел, а его заместитель повёл дела неумело. В результате вышло всего три выпуска The Pioneer: в февральском была напечатана поэма Эдгара По «Линор» (Lenore, 1843), а в мартовском — статья «Замечания об английской поэзии» (Notes Upon English Verse)[40].

Ранние публикации рассказа включали эпиграф — цитату из поэмы Лонгфелло «Псалом жизни» (A Psalm of Life)[41]:

Путь далёк, а время мчится, —
Не теряй в нём ничего.
Помни, что биенье сердца —
Погребальный марш его.

— Г. У. Лонгфелло (перевод И. А. Бунина)

Рассказ «Сердце-обиличитель» при жизни автора переиздавался несколько раз[42]. Последняя прижизненная публикация появилась в журнале Broadway Journal[en] 23 августа 1845 года. Текст был немного отредактирован, а цитата из Лонгфелло — снята, так как По заподозрил того в плагиате[41]. Чуть позднее, 27 августа, текст рассказа по этому изданию был перепечатан в газете Spirit of the Time (Филадельфия)

В 1857 году Шарль Бодлер включил французский перевод новеллы в сборник «Nouvelles Histoires extraordinaires».

Первая публикация рассказа на русском языке в переводе Дмитрия Михаловского состоялась в 1861 году, в первом выпуске журнала «Время». Там же впервые были напечатаны новеллы «Чёрный кот» (1843) и «Чёрт на ратуше» (1839). Публикацию предваряла заметка «Три рассказа Эдгара Поэ» Ф. М. Достоевского, высоко оценившего творчество американского писателя и назвавшего его «капризным талантом»[43]. В дальнейшем рассказ переводили Николай Шелгунов (1874), Константин Бальмонт (1895), Михаил Энгельгардт (1896), Владич Неделин (1970), Виктор Хинкис (1972) и другие. В различных переводах произведение известно под названиями «Сердце-изобличитель», «Сердце-предатель», «Сердце-доносчик»[44].

Место рассказа в творчестве Эдгара По

В новелле «Сердце-обличитель» По начинает разрабатывать новую для себя тему: так называемое «чувство противоречивости», приводящее сначала к преступлению, оказывающемуся «идеальным», а затем — к саморазоблачению в результате потери контроля над собой[45]. Если в новелле «Сердце-обличитель» герой явно безумен, а мотивы его преступления абсолютно иррациональны, то в следующем рассказе — «Чёрный кот» (1843) — значительно меньше лаконичных условностей и гораздо больше реализма. Рассказчик подвержен вспышкам ярости, но вызваны они вполне реальной, а не фантастической болезнью, от которой долгие годы страдал и сам По, — алкоголизмом. Преступление героя материализовано в виде большого чёрного кота. Сначала кот оказывается жертвой — такой же невинной, как и старик. Рассказчик снова говорит о своей любви к жертве, и, кроме того, добавляется ответная любовь жертвы к нему. Именно эти любовь, невинность и беззащитность кота парадоксальным образом толкают рассказчика на преступление: сначала он калечит кота, вырезав ему один глаз, а через некоторое время вешает его на дереве. Но одноглазый кот появляется вновь: хотя это другое животное, он служит рассказчику живым укором за муки и смерть первого кота. Преступление словно отделяется от преступника и начинает жить своей жизнью, провоцируя на новые злодеяния. Из-за кота рассказчик убивает свою жену, а затем оказывается в руках полиции, причём вся его внутренняя «противоречивость» на этот раз сводится к простому бахвальству, тогда как «преступление кричит о себе само» истошным воплем кота, случайно замурованного вместе с трупом[46].

При своём третьем и последнем обращении к теме в рассказе «Бес противоречия» (1845) По представляет теорию «затягивающей бездны» осознания собственной безопасности в наиболее очищенном виде. Рассказ, вновь ведущийся от первого лица, представляет собой нечто среднее между художественным произведением с весьма условным сюжетом и философски-психологическим эссе[47]. Рассказчик совершил «идеальное» убийство из корыстных мотивов, завладев имуществом своей жертвы. Никто даже не подозревает о самом факте преступления. Повествователь совершенно трезв и здоров, но порой подвержен — по его словам, как и все люди, — «припадкам противоречия». Спустя много лет после совершения преступления рассказчик, проходя по людной улице, случайно подумал о недоказуемости своей вины, о своей полной и абсолютной безопасности, о полном контроле над собственной судьбой — и тут же почувствовал непреодолимое желание сознаться в убийстве. Он бросился бежать, но напрасно — слова признания будто сами сорвались с его языка. Тема иррационального поведения человека в толпе также звучит в более раннем рассказе По «Человек толпы» (1840), который, до некоторой степени, можно рассматривать как парный к рассказу «Бес противоречия»[48]. Тема иррациональной мести раскрыта в новелле «Бочонок амонтильядо» (1846), где автор отходит от психологического натурализма «Сердца-обличителя» и «Чёрного кота», возвращаясь к эстетике «арабесок»[49].

Кроме рассмотренных тем в «Сердце-обличителе» также звучат мотивы, характерные для многих произведений По, например, «обострённое восприятие»: такой же болезнью страдает Родерик Ашер («Падение дома Ашеров», 1839), а в рассказе «Беседа Моноса и Уны» (1841) По описывает ощущения только что умершего человека, среди которых — необычайное обострение чувств[34]. Мономания овладевает героями рассказов «Береника» (1835), «Человек толпы» (1840), «Овальный портрет» (1842). Антураж замкнутого пространства, навевающего клаустрофобию, ощущение духоты, — запертой или закрытой комнаты, склепа, могилы, подземелья — присутствует во многих новеллах Эдгара По.

Литературное влияние

Говоря о развитии идей, высказанных Эдгаром По в рассказах «Сердце-обличитель» и «Чёрный кот», а также об использовании схожих литературных приёмов, исследователи в первую очередь обращаются к творчеству русского писателя Фёдора Михайловича Достоевского, и это не случайно[50]:

Лучшие вещи Эдгара По («Чёрный кот», «Маска Красной смерти», «Сердце-обличитель», «Бес извращённости») являются вещами столь эстетически совершенными, сколь и этически беспощадными, живыми вторжениями всё той же больной совести. Последнее сближает Эдгара По гораздо больше с нашим Достоевским, чем с любым из эпигонов-стилизаторов его же школы.

— Эллис (Кобылинский). «Русские символисты», 1910

Достоевский ознакомился с рядом рассказов По во французских переводах Бодлера не позднее 1860 года. Прочитанное произвело на него настолько сильное впечатление, что в следующем году он включил переводы трёх рассказов в первый номер журнала «Время», который редактировал его брат Михаил. Характерен выбор двух из них: раздел открывается рассказом «Сердце-обличитель» и продолжается новеллой «Чёрный кот»[43]. Фёдор Достоевский лично написал предисловие к этой публикации[51], поставив в заслугу По «исключительное внешнее или психологическое положение» его героев, силу воображения, способность к убеждению читателя в возможности почти невероятных событий. Джоан Гроссман отмечает, что характеристика, представленная Достоевским, содержит «самые глубокие суждения о художественном методе По, какие к этому времени вообще были высказаны на любом языке»[52].

В этом же номере журнала Достоевский начал публикацию романа «Униженные и оскорблённые» (1861). В описание героини романа — Нелли — он вводит следующую деталь[53]:

Но особенно поразил меня странный стук её сердца. Оно стучало всё сильнее и сильнее, так что, наконец, можно было слышать его за два, за три шага, как в аневризме.

— Ф. М. Достоевский. «Униженные и оскорблённые»

Само собой напрашивается сопоставление рассказа По с романом Достоевского «Преступление и наказание» (1866)[54]. Пересечений между двумя произведениями достаточно много, а тот факт, что Достоевский начал писать своё произведение в виде дневника (исповеди) убийцы, сближает их ещё больше[55]. За основу фабулы романа Достоевский, как и По, берёт тему иррационального «идеального» преступления, когда убийцу может выдать только его собственная совесть[54]. Обращают на себя внимание многочисленные сюжетные и художественные повторения. Родион Раскольников тоже тщательно планирует и обдумывает убийство, он даже сосчитал точное число шагов от своего жилища до дома старухи. За два дня до совершения преступления Раскольников проводит «генеральную репетицию» — герою По пришлось пройти через семь таких «репетиций». Непосредственно перед убийством Раскольников слышит стук собственного сердца и боится, что это может спугнуть жертву. Достоевский упоминает и «изощрённость чувств» Раскольникова, и его скрытое восхищение собственной предусмотрительностью и хитростью: «Эта минута отчеканилась в нём навеки, — он понять не мог, откуда он взял столько хитрости»[56]. Как и герой новеллы «Сердце-обличитель», Раскольников прислушивается к движениям старухи за дверью: он слышит малейшие шорохи её платья, в то время как жертва замирает от ужаса по ту сторону двери[57]. Как и герой «Чёрного кота», Раскольников убивает своих жертв топором, причём второе убийство оказывается случайным. В обоих случаях можно говорить о двойном убийстве, так как кот для персонажа По значит гораздо больше, чем обычный домашний питомец, а в начале рассказа есть упоминание о том, что «все чёрные кошки — оборотившиеся ведьмы», и тут на ум приходит образ процентщицы Алёны Ивановны. Как и персонажи обоих упомянутых рассказов, Раскольников ведёт психологическую дуэль с полицией в лице следователя Порфирия Петровича[58]. Наконец, как и герой новеллы «Бес противоречия», Родион Раскольников на многолюдной улице приходит к публичному признанию в убийстве[59].

Однако на этом арсенал изобразительных средств, использованных По для раскрытия психологического состояния своего героя, практически исчерпывается, как и размышления самого автора на эту тему. Образ Раскольникова гораздо объёмней и богаче, а проблематика, исследуемая Достоевским, — несравнимо шире и глубже, и причина этого далеко не только в формальной разнице между большим романом и коротким рассказом. Таким образом, уместно говорить не о копировании, а о поглощении одного произведения другим. Результатом такого поглощения, которое, по мнению Альфреда Бема, типично для творческой манеры Достоевского, становится рождение целого круга новых идей[54]. Эдгару По в принципе чуждо гуманистическое чувство[54], он даже не пытается ставить нравственные вопросы, а у Достоевского они составляют основу романа. Находящийся только на грани психического нездоровья петербургский студент Раскольников вечно сомневается, постоянно рефлексирует, в то время как обезличенный и явно безумный убийца из рассказа американского писателя действует как автомат. В романтическую эпоху По проблема «сверхчеловека» даже не была сформулирована, хотя его герой, очевидно, считает себя человеком незаурядным: «Сумасшедшие ничего не смыслят. А посмотрели бы вы на меня!» Достоевский же, будучи виднейшим представителем реализма в литературе, постоянно обращается к понятию «сверхчеловеческого», дающего индивиду право раздвинуть границы принятых норм[55]. Ни один из трёх героев По, в отличие от Раскольникова, не приходит к подлинному раскаянию, механизм их признаний совершенно иной, хотя о более или менее сформированном и сознательном чувстве вины можно говорить и в их случаях. Наконец, Достоевский в романе «Преступление и наказание» ничего не говорит о любви убийцы к своей жертве — напротив, Раскольников каждой клеткой своего существа ненавидит и презирает старуху. Эта, пожалуй, единственная психологическая деталь рассказа «Сердце-обличитель», не использованная Достоевским в «Преступлении и наказании», была успешно вплетена им в основу другого романа — «Братья Карамазовы» (1880). Прослеживается развитие идеи: от «любил, но убил» в «Сердце-обличителе» через «любил, потому и убил» в «Чёрном коте» до «кто не желает смерти отца?» в «Братьях Карамазовых» (и здесь уместно вспомнить, что многими критиками старик из рассказа По рассматривается именно как отец убийцы), откуда уже не так далеко до понятия «эдипова комплекса», гораздо позже введённого Зигмундом Фрейдом[60].

Параллели в творчестве американского романтика По и русского реалиста Достоевского отмечались уже во второй половине XIX века, причём сначала в англоязычной печати, так как Достоевский получил признание и стал предметом серьёзного изучения на Западе значительно раньше, чем По — в России. В 1881 году лондонский еженедельник The Academy (англ.)русск. откликнулся на смерть Достоевского некрологом, в котором сказано:

Он не имел себе равных в исследовании чувства — правда, чувства всегда с налётом патологического, что характеризует его произведения. Это в полной мере относится к тому, как изображено раскаяние убийцы в «Преступлении и наказании», достигающее ещё больших высот в «Братьях Карамазовых». Мрачный колорит, которым он окутывает свои истории, и чары, которыми завораживает читателя, весьма напоминают нам Эдгара По[61].

Благодаря этой болезненности оба писателя получили признание среди представителей литературного движения декадентов, которые находились в активном поиске собственных корней. Произошло это на рубеже XIX—XX веков в результате стараний символистов (прежде всего Константина Бальмонта и Александра Блока). Бальмонт раньше других русских литераторов взялся за систематическое переложение произведений По на русский язык, обильно сопровождая свои переводы комментариями и критическими публикациями. Сообщество символистов получило всестороннее, хоть и несколько субъективное, «авторское», представление о творчестве американского классика. Что касается Блока, то в начале 1910-х годов он объявил Эдгара По литературным «подземным течением в России»[62]. Если Достоевский был признан символистами «первым декадентом»[61], то Эдгар По получил звание «первого пророка символизма»[50] — неудивительно, что после такого сближения он стал одним из маяков для ряда деятелей Серебряного века[61]. Джоан Гроссман обнаруживает мотивы, свойственные для произведений По, в творчестве многих русских писателей первой половины XX века. Влияние новеллы «Сердце-обличитель» отчасти проявилось в рассказе Леонида Андреева «Ложь» (1900), написанном в виде исповеди убийцы, стремившегося уничтожить неискренность в отношениях с любимой женщиной, но вместо этого зарезавшего её саму[61]. Убийца много говорит о глазах своей жертвы, в которых и жила ненавистная ему ложь[63]:

…Наклонившись, я заглянул в её мертвые глаза. Большие, жадные к свету, они остались открытыми и были похожи на глаза восковой куклы — такие же круглые и тусклые, точно покрытые слюдой. Я мог трогать их пальцами, закрывать и открывать, и мне не было страшно, потому что в чёрном, непроницаемом зрачке уже не жил тот демон лжи и сомнений, который так долго, так жадно пил мою кровь.

О любви Леонида Андреева к творчеству По свидетельствовал Максим Горький[64]. В рассказе «Мысль» (1902) Андреев совмещает мотивы «Сердца-обличителя» и «Преступления и наказания». Это исповедь очередного «сверхчеловека», доктора Керженцева, задумавшего и осуществившего весьма оригинальное «идеальное» преступление: он убил своего друга Алексея Савёлова за то, что он, женившись на Татьяне Николаевне, посмел сделать её счастливой[65].

Я не помню, когда впервые пришла мне мысль убить Алексея. Как-то незаметно она явилась, но уже с первой минуты стала такой старой, как будто я с нею родился. <…> Плохи у него были одни глаза — бледные, без огня и энергии.

Месть Керженцева направлена прежде всего на женщину, поэтому обязательными её условиями оказываются очевидность совершённого преступления, а также безнаказанность преступника — эта схема «идеальной» мести восходит к рассказу Эдгара По «Бочонок амонтильядо»[66]. План Керженцева заключался в симуляции психического расстройства: он рассчитывал заранее создать себе репутацию человека, склонного к припадкам. Когда такая репутация была создана, Керженцев открыто убил Савёлова в присутствии Татьяны Николаевны, и только она одна, хорошо знавшая убийцу, понимала, что его припадки были лишь спектаклем для создания алиби. Однако уже после убийства Керженцеву пришла в голову мысль, полностью сбившая его с толку: кто он — выдающийся интеллектуал, симулировавший сумасшествие для достижения своих целей, или безумец, выстроивший всю эту теорию, чтобы оправдать перед самим собой немотивированное убийство? Джоан Гроссман отмечает, что если первая половина вопроса — «сверхчеловек ли я?» — задаётся героем вполне по Достоевскому, то вторая — «так я сумасшедший?» — восходит непосредственно к Эдгару По[66].

Постановки и экранизации

Рассказ «Сердце-обличитель» — одно из самых экранизируемых произведений Эдгара По: согласно базе IMDB, сюжет «Сердца-обличителя» был использован более чем в 40 кино-, теле- и видеофильмах[67].

Отражение в массовой культуре

Музыка

  • Французская арфистка и композитор Анриетта Ренье написала произведение для арфы под названием «Фантастическая баллада: по Сердцу-обличителю Эдгара По» (Ballade Fantastique: d’après «Le Coeur Révélateur» d’Edgard Poe). Во время его исполнения звук ударов сердца имитируется с помощью этого инструмента[77][78].
  • Композиция «The Tell-Tale Heart» с концептуального альбома Tales of Mystery and Imagination (1976) британской прог-рок группы The Alan Parsons Project основана на сюжете рассказа. В ней звучит высокий надрывный вокал Артура Брауна, а ритм песни имитирует учащённое биение сердца[79].
  • Бывший участник группы The Velvet Underground Лу Рид в 2003 году, вдохновившись постановкой рассказа, записал сольный концептуальный альбом The Raven (англ.)русск. по произведениям Эдгара По. «The Tell-Tale Heart» — двухчастная композиция с этого диска[80].
  • Американская группа Tourniquet (англ.)русск., играющая христианский метал, включила композицию «The Tell-Tale Heart», текст которой основан на новелле По, в альбом Crawl to China (англ.)русск. (1997)[81].
  • Хорроркор-группа Insane Clown Posse в 1995 году записала композицию «Ol' Evil Eye», в тексте которой чередуются фрагменты рассказа и собственный рэп-текст, навеянный этим произведением[82].
  • Мультиинструменталист Ментон Джей Мэтьюс, известный под сценическим именем Saltillo, в 2006 году выпустил экспериментальный альбом Ganglion, включающий композиции в жанрах электроники, неоклассики и трип-хопа. Инструментальная композиция «Blood and Milk» открывается словами чтеца: «Правда! Я нервозен, но почему вы думаете, что я сумасшедший?», затем звучат фразы «Слушайте спокойно. Я вам сейчас всё расскажу» и «Мои чувства очень остры, мой слух очень тонок. Но разве это делает меня сумасшедшим?»[83].

Компьютерные игры

  • В компьютерной игре The Dark Eye (1995), сюжет которой основан на творчестве Эдгара По, можно пройти путь персонажей рассказа «Сердце-обличитель», играя за Старика или за Убийцу[84].

Сериалы

Напишите отзыв о статье "Сердце-обличитель"

Примечания

  1. ↑ Sova, 2007, p. 172.
  2. ↑ [books.google.ru/books?id=7mcZAAAAIAAJ&q=%22сердце+обличитель%22+%22страшные+рассказы%22&dq=%22сердце+обличитель%22+%22страшные+рассказы%22&hl=ru&sa=X&ei=8vgJT_W7LMLzsga2na2CDw&ved=0CDoQ6AEwAQ Энциклопедический словарь] / Введенский Б. А. — М.: Большая советская энциклопедия, 1954. — Т. 2. — С. 673. — 720 с.
  3. ↑ Fisher, 2002, p. 84.
  4. ↑ Sova, 2007, p. vii,173.
  5. ↑ 1 2 Quinn, 1998, p. 394.
  6. ↑ 1 2 Benfey, 1993, p. 30.
  7. ↑ Sova, 2007, p. 173.
  8. ↑ Benfey, 1993, p. 32.
  9. ↑ Hoffman, Daniel. Poe Poe Poe Poe Poe Poe Poe. Baton Rouge: Louisiana State University Press, 1972. ISBN 0-8071-2321-8. p. 223.
  10. ↑ Benfey, 1993, p. 33.
  11. ↑ 1 2 Tucker, 1981, p. 92—93.
  12. ↑ Benfey, 1993, p. 31—32.
  13. ↑ Tucker, 1981, p. 93.
  14. ↑ 1 2 Poe, Edgar Allan. Cuentos I y Cuentos II  (исп.). Intr. Julio Cortázar. — Madrid, Alianza Editorial: 1975—1977. — Tomo II. — P. 494. — ISBN 84-206-1989-2.
  15. ↑ Мисрахи, 2007, с. 197.
  16. ↑ Tucker, 1981, p. 94—95.
  17. ↑ Benfey, 1993, p. 95.
  18. ↑ Tucker, 1981, p. 95.
  19. ↑ Уракова, 2009, с. 54.
  20. ↑ Tucker, 1981, p. 92.
  21. ↑ 1 2 3 4 5 Sova, 2007, p. 174.
  22. ↑ 1 2 3 Уракова, 2009, с. 185.
  23. ↑ Уракова, 2009, с. 184.
  24. ↑ Уракова, 2009, с. 186.
  25. ↑ Meyers, Jeffrey. Edgar Allan Poe: His Life and Legacy. Cooper Square Press, 1992. p. 101. ISBN 0-8154-1038-7
  26. ↑ 1 2 Cleman, 2001, p. 70.
  27. ↑ 1 2 Robinson, 1965, p. 369.
  28. ↑ Fisher, 2002, p. 87.
  29. ↑ Уракова, 2009, с. 181.
  30. ↑ Cleman, 2001, p. 66.
  31. ↑ Kennedy, J. Gerald. Poe, Death, and the Life of Writing. Yale University Press, 1987. p. 132. ISBN 0-300-03773-2
  32. ↑ Tucker, 1981, p. 96.
  33. ↑ Tucker, 1981, p. 98.
  34. ↑ 1 2 Reilly, 1969.
  35. ↑ Robinson, 1971.
  36. ↑ Eddings, Dennis W. «Theme and Parody in 'The Raven'», из Poe and His Times: The Artist and His Milieu, под ред. Benjamin Franklin Fisher IV. Baltimore: The Edgar Allan Poe Society, 1990. ISBN 0-9616449-2-3, p. 213.
  37. ↑ Осипова, 2004, с. 75.
  38. ↑ 1 2 Аллен, 1984, p. 223.
  39. ↑ Silverman, Kenneth. Edgar A. Poe: Mournful and Never-ending Remembrance. New York: Harper Perennial, 1991. ISBN 0-06-092331-8, p. 201.
  40. ↑ [www.eapoe.org/works/EDITIONS/mpnr001.htm The Pioneer (Boston, MA)]
  41. ↑ 1 2 Moss, Sidney P. Poe’s Literary Battles: The Critic in the Context of His Literary Milieu. Southern Illinois University Press, 1969. p. 151
  42. ↑ [www.eapoe.org/works/tales/index.htm «The Tales of Edgar Allan Poe» (index)]. eapoe.org. The Edgar Allan Poe Society of Baltimore (September 30, 2007). Проверено 5 ноября 2007. [www.webcitation.org/66VNx7rv6 Архивировано из первоисточника 28 марта 2012].
  43. ↑ 1 2 Гроссман, 1998, с. 25.
  44. ↑ [www.bibliograph.ru/Biblio/P/Poe/sobr.htm Библиография Эдгара Аллана По] на bibliograph.ru
  45. ↑ Осипова, 2004, с. 70—72.
  46. ↑ Мисрахи, 2007, с. 196.
  47. ↑ Осипова, 2004, с. 70.
  48. ↑ Осипова, 2004, с. 71-72.
  49. ↑ Осипова, 2004, с. 75-76.
  50. ↑ 1 2 Гроссман, 1998, с. 72.
  51. ↑ [www.rvb.ru/dostoevski/02comm/81.htm Турьян M. А. Комментарии: Ф. М. Достоевский. <Предисловие к публикации «Три рассказа Эдгара Поэ»>]
  52. ↑ Гроссман, 1998, с. 26.
  53. ↑ Назиров Р. Г. [www.nevmenandr.net/scientia/nazirov-unizhennye.php Трагедийное начало в романе Ф. М. Достоевского «Униженные и оскорбленные»] // Назиров Р. Г. Русская классическая литература: сравнительно-исторический подход. Исследования разных лет : Сборник статей. — Уфа: РИО БашГУ, 2005. — С. 21—36.
  54. ↑ 1 2 3 4 Гроссман, 1998, с. 36.
  55. ↑ 1 2 Гроссман, 1998, с. 38.
  56. ↑ Гроссман, 1998, с. 36—39.
  57. ↑ Гроссман, 1998, с. 39.
  58. ↑ Гроссман, 1998, с. 40.
  59. ↑ Гроссман, 1998, с. 75.
  60. ↑ Гроссман, 1998, с. 176.
  61. ↑ 1 2 3 4 Гроссман, 1998, с. 35.
  62. ↑ Гроссман, 1998, с. 5.
  63. ↑ Гроссман, 1998, с. 109—110.
  64. ↑ Гроссман, 1998, с. 119.
  65. ↑ Гроссман, 1998, с. 112—114.
  66. ↑ 1 2 Гроссман, 1998, с. 113.
  67. ↑ [www.imdb.com/name/nm0000590/ IMDb Search: Edgar Allan Poet]. Internet Movie Database. Проверено 29 марта 2009. [www.webcitation.org/66VNxbWY8 Архивировано из первоисточника 28 марта 2012].
  68. ↑ The Tell-Tale Heart (англ.) на сайте Internet Movie Database.
  69. ↑ The Tell-Tale Heart (англ.) на сайте Internet Movie Database.
  70. ↑ The Tell-Tale Heart (англ.) на сайте Internet Movie Database.
  71. ↑ Jason Ankeny, [www.allmusic.com/album/closed-on-account-of-rabies-tales-of-edgar-allan-poe-mw0000596548 Closed on Account of Rabies: Tales of Edgar Allan Poe] на allmusic.com
  72. ↑ [www.imdb.com/title/tt1135095/ Tell-Tale] (англ.). Internet Movie Database. Проверено 20 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BSWC0a1c Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].
  73. ↑ [www.imdb.com/title/tt1135095/fullcredits#cast Full cast and crew for Tell-Tale] (англ.). Internet Movie Database. Проверено 20 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BSWCjrNM Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].
  74. ↑ [youtube.com/watch?v=PGgRH7-Qs9g Фильм TELL] на YouTube
  75. ↑ [www.nomig.net/radiodrama/otr.php?series=Weird%20Circle&show=Weird%20Circle%20-%20The%20Tell-Tale%20Heart Weird Circle — The Tell-Tale Heart]/ Classic Radio Drama на Pirate TV Theatre
  76. ↑ [www.scenarioproductions.com/cbc/volumeONE.html Mystery Theater / Radio Drama] from the archives of the CBC
  77. ↑ [archive.org/stream/balladefantastiq00reni#page/n3/mode/2up Ballade Fantastique]
  78. ↑ [books.google.ca/books?id=1kcdYpZ8GYQC&pg=PA19&lpg=PA19&dq=henriette+reni%C3%A9+Ballade+Fantastique&source=bl&ots=C_uX7AIIiV&sig=rzEsipJnAr3kqa4v4H1lfKr6bh8&hl=fr&sa=X&ei=tXx0UK-XHIfe0gH55oHoDw&ved=0CFYQ6AEwCA#v=onepage&q=henriette%20reni%C3%A9%20Ballade%20Fantastique&f=false The Legend of Henriette Renié]
  79. ↑ Mike DeGagne, [www.allmusic.com/album/tales-of-mystery-and-imagination-edgar-allan-poe-mw0000116700 Tales of Mystery and Imagination: Edgar Allan Poe] на allmusic.com
  80. ↑ [www.npr.org/templates/story/story.php?storyId=1220660 Lou Reed and 'The Raven'] (англ.). National Public Radio (6 April 2003). Проверено 14 октября 2012. [www.webcitation.org/6BSWDPI3I Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].
  81. ↑ Josh Spencer. [www.tollbooth.org/mini/tourniq.html Crawl to China (Tourniquet)] (англ.). The Phantom Tollbooth. Проверено 29 октября 2012. [www.webcitation.org/6CKIOjUwW Архивировано из первоисточника 21 ноября 2012].
  82. ↑ Jason Anderson, [www.allmusic.com/album/the-riddle-box-mw0000175606 The Riddle Box] на allmusic.com
  83. ↑ [www.allmusic.com/album/ganglion-mw0002198125 Saltillo. Ganglion] на allmusic.com
  84. ↑ Yerofea. [www.old-games.ru/game/1805.html Dark Eye, The] (рус.). Old-Games.RU. Проверено 4 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BSWE2eYb Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].
  85. ↑ Richmond Ray. The Simpsons: A Complete Guide to our Favorite Family. — Harper Collins Publishers, 1997. — P. 24. — ISBN 0-00-638898-1.
  86. ↑ [www.bbc.co.uk/cult/simpsons/episodeguide/season6/page2.shtml Lisa’s Rival] (англ.). BBC. Проверено 11 октября 2012. [www.webcitation.org/6BSWFsnQB Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].

Литература

На русском языке
  • Аллен Г.[en]. [kaflit.tltsu.ru/Inostran_Liter/INOFANT/POE/biography.html Эдгар По] = The Life and Times of Edgar Allan Poe. — М.: Молодая гвардия, 1984. — 334 с. — (Жизнь замечательных людей).
  • Виднес М. Достоевский и Эдгар Аллан По // Scanda-Slavica. — Copenhagen, 1968. — Vol. XIV. — P. 21—32.
  • Гроссман Д. Д. Эдгар По в России. Легенда и литературное влияние = Edgar Allan Poe in Russia. — С-Пб.: Академический проект, 1998. — 208 с. — (Современная западная русистика). — ISBN 5-7331-0114-8.
  • Мисрахи А. Эдгар Аллан По = Edgar Allan Poe. — М.: АСТ, 2007. — 320 с. — (Биография и творчество). — ISBN 978-5-17-046686-3.
  • Осипова Э. Ф. Загадки Эдгара По. Исследования и комментарии. — С-Пб.: Филологический факультет СПбГУ, 2004. — 172 с. — ISBN 5-8465-0207-5.
  • Уракова А. П. Поэтика тела в рассказах Эдгара Аллана По. — М.: ИМЛИ РАН, 2009. — С. 179—187. — ISBN 978-5-9208-03334-4.
На английском языке
  • Benfey C. [books.google.ru/books?id=eP03AAAAIAAJ&printsec=frontcover&dq=New+Essays+on+Poe%27s+Major+Tales&hl=ru&sa=X&ei=lDVST4GOKISi4gS5gpTLDQ&redir_esc=y#v=onepage&q=New%20Essays%20on%20Poe's%20Major%20Tales&f=false Poe and the Unreadable: 'The Black Cat' and 'The Tell-Tale Heart'//New Essays on Poe's Major Tales]. — Cambridge University Press, 1993. — 134 p. — ISBN 978-0521422437.
  • Cleman J. Irresistible Impulses: Edgar Allan Poe and the Insanity Defense//Bloom's BioCritiques: Edgar Allan Poe. — Philadelphia: Chelsea House Publishers, 2001. — 112 p. — ISBN 0791061736.
  • Fisher, Benjamin Franklin. Poe and the Gothic Tradition//The Cambridge Companion to Edgar Allan Poe / Kevin J. Hayes. — Cambridge: Cambridge University Press, 2002. — P. 72—91. — ISBN 0521797276.
  • Quinn, Arthur Hobson. Edgar Allan Poe: A Critical Biography. — Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 1998. — 804 p. — ISBN 0-8018-5730-9.
  • Reilly, John E. [www.eapoe.org/papers/misc1921/jer19691.htm The Lesser Death-Watch and 'The Tell-Tale Heart'] // The American Transcendental Quarterly. — 1969. — № II. — P. 3—9.
  • Robinson, E. Arthur. [www.jstor.org/stable/2932876 Poe’s 'The Tell-Tale Heart'] // Nineteenth-Century Fiction. — University of California Press, 1965. — Vol. 19, № 4. — P. 369—378.
  • Robinson, E. Arthur. [www.eapoe.org/pstudies/ps1970/p1971105.htm Thoreau and the Deathwatch in Poe’s 'The Tell-Tale Heart'] // Poe Studies. — Blackwell Publishing Ltd, 1971. — Vol. IV, № 1. — P. 14—16.
  • Sova, Dawn B. Critical Companion to Edgar Allan Poe: A Literary Reference to His Life and Work. — NY: Facts on File, 2007. — viii+458 p. — ISBN 978-0816064083.
  • Tucker, B. D. «The Tell-Tale Heart» and the «Evil Eye» // The Southern Literary Journal. — University of North Carolina Press, 1981. — Vol. 13, № 2. — P. 92—98.

Ссылки

  • [www.poemuseum.org/selected_works/tell_tale_heart.html «The Poe Museum»] — полный текст рассказа (англ.)
  • [www.eapoe.org/works/tales/thearta.htm «The Tell-Tale Heart»] — полный текст рассказа в первом издании (Pioneer, 1843, № 1) (англ.)
  • [www.escape-suspense.com/2007/10/the-tell-tale-h.html Радиоспектакли по рассказу «The Tell-Tale Heart»] (1940—1950-е годы) (англ.)
  • Рассказ «The Tell-Tale Heart» читает Винсент Прайс (моноспектакль), [www.youtube.com/watch?v=2LNjgv5p3Ek часть 1], [www.youtube.com/watch?v=TM-tAb-bM-s часть 2] (англ.)
  • [www.youtube.com/watch?v=AJb150JRqpQ Анимационный фильм] Джеймса Мейсона (1953) (англ.)
  • «Ballade Fantastique: d’après „Le Coeur Révélateur“ d’Edgard Poe» для арфы, [www.youtube.com/watch?v=i1MKOOsocJ0 часть 1], [www.youtube.com/watch?v=wG5vzJ-pHOM часть 2]
  • [www.youtube.com/watch?v=O5NN8fK1tXo Композиция «The Tell-Tale Heart»] группы «The Alan Parsons Project»

Отрывок, характеризующий Сердце-обличитель

Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Сердце-обличитель&oldid=81363809»