Серова, Валентина Васильевна

Валентина Серова
Имя при рождении:	Валентина Васильевна Половикова
Дата рождения:	10 февраля 1919(1919-02-10)
Место рождения:	Харьков, Харьковская губерния, Российская империя
Дата смерти:	11 декабря 1975(1975-12-11) (56 лет)
Профессия:	актриса
Годы активности:	1935—1973
Театр:	Ленком; Театр имени Моссовета; Театр-студия киноактёра
Награды:

Валенти́на Васи́льевна Серо́ва (урождённая Половикова; 23 декабря 1917 (по другим данным 10 февраля 1919) — 11 декабря 1975) — советская актриса театра и кино. Заслуженная артистка РСФСР (1946). Лауреат Сталинской премии второй степени (1947).

Биография

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Валентина Серова родилась в Харькове официально 23 декабря 1917, фактически 10 февраля 1919 года. Мать — актриса Клавдия Половикова, урождённая Диденко; отец — Василий Половиков (Половык, 1893—1966), инженер-гидролог, был репрессирован. До школы Валентина воспитывалась в семье деда и бабки на хуторе Пасуньки у города Валки. Когда ей исполнилось 6 лет, они с матерью переехали в Москву. В десять лет девочка вышла на сцену студии Малого театра в спектакле «Настанет время» по драме Р. Роллана. Её дебютом была роль мальчика по имени Давид — сына главной героини спектакля, которую играла её мать. Впоследствии Валентина училась актёрской профессии у своей матери в Центральном техникуме театрального искусства в 1933—1934 годах. Так как в техникум принимали только с 16 лет, она подчистила свою метрику, исправив день рождения на 23 декабря 1917 года. С тех пор именно эта дата стала считаться официальным днём рождения Валентины Серовой.

Профессиональную карьеру Серова начала на подмостках Центрального ТРАМа (ныне Ленком), где работала с 1933 по 1941 год, 1943—1950, 1959—1964. Первая роль в этом театре — Любовь Гордеевна в пьесе Островского «Бедность не порок». Дебют в кино — роль Груни Корнаковой в детстве («Груня Корнакова», 1934 г.), однако впоследствии этот эпизод в фильм не вошёл.

11 мая 1938 года Валентина Серова вышла замуж за прославленного лётчика-испытателя, героя гражданской войны в Испании Анатолия Серова. Однако их совместная жизнь продлилась недолго: 11 мая 1939 года при совершении испытательных полётов Анатолий Серов разбился. В сентябре того же года Серова родила сына, которого в честь погибшего отца назвали Анатолием.

Вторым мужем актрисы стал писатель Константин Симонов. Однако совместная жизнь пары не заладилась. Константин, у которого не складывались отношения с Анатолием Серовым, сыном актрисы от первого брака, настоял на отправке мальчика в интернат за Урал, хотя родственники погибшего Анатолия Серова просили отдать Толика им. Жизнь Анатолия Серова сложилась трагично: он попал в колонию и вернулся в Москву тяжёлым алкоголиком, после чего вскоре умер в 36-летнем возрасте.

Однако это случилось гораздо позднее. А в конце 1930-х — в 1940-е Валентина Серова была одной из самых популярных актрис Советского Союза. Если в своём первом вышедшем на экран фильме «Строгий юноша» А. Роома она ещё фигурирует как Валентина Половикова — юная актриса с тёмными волосами, то четыре года спустя, в 1939-м, в «Девушке с характером» К. Юдина она уже блондинка Валентина Серова и исполняет главную роль. Следующий фильм Юдина «Сердца четырёх» с Серовой и Целиковской, играющими двух сестёр, был снят в 1940 году, премьера в Доме кино состоялась в мае 1941-го, но из-за войны на экраны кинотеатров он вышел только в начале 1945-го. Во время войны Валентина Серова сыграла главную женскую роль в фильме «Жди меня» по пьесе Симонова. Съёмки проходили в Алма-Ате, куда эвакуировали Ленфильм и Мосфильм. В Москве она в тот период стала актрисой театра драмы под руководством Н. М. Горчакова. Помимо съёмок в кино, до войны, а также в первые послевоенные годы Серова была ведущей актрисой театра Ленинского комсомола, где исполняла роли в таких спектаклях, как «Зыковы», «Как закалялась сталь», «Парень из нашего города», «Под каштанами Праги», «Так и будет», «Сирано де Бержерак», «Русский вопрос» и других.

В 1950 году у Симонова и Серовой родилась дочь Маша. В 1957 году супруги расстались.

Ещё в конце 1940-х актриса стала злоупотреблять алкоголем, что негативно сказалось как на её браке с Симоновым, так и на работе в театре. После рождения дочери она не стала возвращаться в Ленком, а устроилась в Малый театр, чему поспособствовал Константин Симонов. Традиции этой труппы во многом отличались от того, к чему привыкла Серова в Ленкоме. Найти своё место в академическом театре с традиционно классическим репертуаром ей было нелегко. Валентине Васильевне дали только одну роль — актрисы Коринкиной в пьесе «Без вины виноватые». Однако в один из вечеров она не явилась на спектакль, её срочно заменила другая актриса, и в театре разразился скандал. Через некоторое время эту историю разбирал товарищеский суд, и в результате Серовой пришлось уйти из Малого. Она перешла в Театр имени Моссовета, где отслужила около семи лет и была довольно плотно занята в репертуаре, хотя практически не получала заметных ролей. Одной из её удач в тот период стала роль Лидии в спектакле «Сомов и другие» по Горькому. Эту роль Валентина Васильевна играла в очередь с Любовью Орловой. Один или два раза во время болезни Орловой она заменяла её в спектакле «Лиззи Маккей». Из театра Моссовета Серова ушла так же, как и из Малого: во время гастролей в Ленинграде она вместе с одним из коллег злоупотребила алкоголем, что стало впоследствии предметом разбирательства в коллективе. В связи с тем, что этот инцидент был уже не первым, актрисе предложили уволиться. Через некоторое время ей удалось вернуться в Ленком, на сцену которого она выходила в 1960-е, исполняя уже возрастные роли. Последним местом работы Серовой стал Театр-студия киноактёра, где она девять лет играла одну роль — Марию Николаевну в спектакле «Русские люди» по пьесе Симонова.

В кино после «Бессмертного гарнизона» у Серовой были только две небольшие роли — в фильмах «Кремлёвские куранты» 1970 года и «Дети Ванюшина» 1973-го. В 1967 году она снималась в картине Самсона Самсонова «Арена», но от роли при монтаже осталось несколько кадров.

Дочь Марию Симонову воспитывала мать актрисы Клавдия Половикова, которая по решению суда не разрешала Серовой видеться с дочерью.

Внешние изображения
	[m-necropol.narod.ru/serova2.jpg Надгробный памятник]

Валентина Серова была найдена мёртвой в своей разворованной московской квартире. Смерть произошла при невыясненных обстоятельствах в ночь с 11 на 12 декабря 1975 года. Единственным сообщением в прессе о смерти актрисы было маленькое извещение на последней странице «Вечерней Москвы». Симонов прислал к гробу 58 роз. Похоронена на 25-м участке Головинского кладбища рядом с отцом, Василием Васильевичем Половиковым.

Признание и награды

• Заслуженная артистка РСФСР (1946)
• Сталинская премия второй степени (1947) — за исполнение роли жены М. И. Глинки в фильме «Глинка» (1946)
• орден «Знак Почёта» (1948)

Фильмография

1. 1935 — Строгий юноша — Лиза
2. 1939 — Девушка с характером — Катя Иванова
3. 1941 — Сердца четырёх — Галина Сергеевна Мурашова
4. 1941 — Весенний поток — Надя Кулагина
5. 1943 — Жди меня — Лиза Ермолова
6. 1946 — Глинка — Мария Петровна Иванова (Глинка)
7. 1950 — Заговор обречённых — Кира Рейчел
8. 1956 — Бессмертный гарнизон — Мария Николаевна
9. 1967 — Арена — жена клоуна
10. 1970 — Кремлёвские куранты — Забелина
11. 1973 — Дети Ванюшина — Кукарникова

Семья

Мужья и дети:

• Анатолий Серов (1910—1939)
  • Сын — Анатолий Серов (1939—1974)
• Константин Симонов (1915—1979)
  • Дочь — Мария Симонова (род. 1950)

Образ в культуре

• Константин Симонов посвятил Серовой лирический сборник «С тобой и без тебя», вышедший в годы войны и пользовавшийся большой популярностью. Позднее, после развода, он убрал имя актрисы из переизданий. Лишь над знаменитым «Жди меня…» остались две буквы В. С.
• По мотивам биографии Серовой был снят телесериал «Звезда эпохи», где роль Серовой (в сериале Седовой) сыграла Марина Александрова.

Ссылки

• [archive.is/20120909182932/www.izvestia.ru/culture/article3111578/ Интервью Марии Симоновой, 2007 год]
• Валентина Серова. Биография в изложении Ф. Раззакова [eternaltown.com.ua/content/view/7491/2/ «Биографии, мемуары, истории»]

Отрывок, характеризующий Серова, Валентина Васильевна

Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал: