Серран, Франсишку

Франсишку Серран (порт. Francisco Serrão; умер в 1521) — португальский путешественник и кузен Фернана Магеллана. Брат Жуана Серрана. Его путешествие 1512 года стало первым европейским плаванием на восток от Малакки через Индонезию к «Островам пряностей». Также стал личным советником султана Баянуллы, правителя Тернате, где и оставался вплоть до своей смерти.

Путешествие

Серран служил капитаном одного из трёх кораблей под руководством Антониу ди Абреу, посланных из Малакки Афонсу д’Албукерки на поиски «Островов пряностей» (Банда) в 1511 году. Острова Банда были единственными в мире поставщиками мускатного ореха, в те времена высоко ценимого на европейских рынках. Португальцы хотели завладеть островами, дабы не зависеть в поставках мускатного ореха от арабских торговцев, перепродававших его по непомерным ценам.

Малайские лоцманы вели экспедицию на восток мимо Явы и вдоль Малых Зондских островов, затем был взят курс на север к островам Банда через Амбон. Когда корабль Серрана стал на якорь в Гресике на Яве, сам он взял себе в жёны яванку, которая затем сопровождала его в дальнейших путешествиях. В 1512 году его корабль, получив повреждения, сумел добраться до острова Луко-Пино, на север от Амбона. Экспедиция оставалась на островах Банда около месяца, пока проводились закупки и погрузка мускатного ореха, а также гвоздики. Серран покинул острова в китайской джонке, купленной у местного торговца. Ди Абреу плыл через Амбон, в то время как Серран двинулся в направлении Молуккских островов.

С экипажем из девяти португальцев и пятью индонезийцами судно во время шквала село на риф у маленького острова. Когда жители острова, занимавшиеся грабежом потерпевших кораблекрушение судов, подплыли на лодке для разведки, Серран с командой прикинулись безоружными и беспомощными, но в то же время богатыми людьми. Когда же туземцы подплыли ближе, португальцы атаковали и овладели как лодкой, так и её экипажем. Последний был вынужден доставить Серрана с командой на Амбон, где они высадились в Хиту.

Доспехи, мушкеты и искусство стрельбы людей Серрана произвело впечатление на влиятельных правителей Хиту, пребывавших в состоянии войны с Луху, одним из основных поселений на острове Серам. Португальцев также доброжелательно встретили здесь и как покупателей еды и специй, так как из-за военных конфликтов временно были прерваны передвижения яванских и малайских мореходцев, что в свою очередь неблагоприятно сказалось на торговле специями. Новоприбывшие были взяты на службу в качестве военных наемников. О подвигах португальских наёмников вскоре стало известно соседям-соперникам Тернате и Тидоре, которые отправили своих послов с задачей завлечь Серрана с командой на свою сторону.

Поддержав султанат Тернате, Серран в качестве главы португальцев-наёмников состоял на службе у султана Баянуллы, одного из двух сильно враждовавших правителей острова, которые контролировали торговлю специями. Серран и султан стали близкими друзьями, и последний назначил португальца своим личным советником по всем делам, включая вопросы войны и семьи султана. В конце концов Серран решил остаться здесь, не предпринимая попыток вернуться.

Последние годы

Письма Франсишку Серрана к Фернану Магеллану, описывающие «Острова пряностей», помогли Магеллану убедить испанского короля профинансировать его экспедицию к ним. Когда Серран загадочно умер на Тернате, Магеллан практически в то же время был убит на Филиппинах.

Литература

• Hannard Willard A. Indonesian Banda: Colonialism and its Aftermath in the Nutmeg Islands. — Bandanaira: Yayasan Warisan dan Budaya Banda Naira, 1991.
• Muller Karl. Maluku: Indonesian Spice Islands. — Singapore: Periplus Editions, 1997. — ISBN 962-593-176-7.

Отрывок, характеризующий Серран, Франсишку

«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.