Серторианская война

Война Рима с Серторием, Серторианская война (ок. 80 года до н. э. — 72 год до н. э.) — военный конфликт между сторонниками Луция Корнелия Суллы, захватившего власть в Риме, с одной стороны, а также испанскими племенами и побеждёнными сторонниками Гая Мария во главе с римским полководцем Квинтом Серторием — с другой. Война приняла затяжной характер и завершилась лишь вскоре после убийства Сертория своими соратниками.

Хронология событий Серторианской войны очень ненадёжна из-за фрагментарности источников («История» Саллюстия сохранилась в небольших фрагментах, сведения Плутарха и Аппиана отрывочны), и в историографии ведётся дискуссия о её уточнении.

Начало войны

Квинт Серторий служил под командованием Гая Мария и других командиров и проявил себя как талантливый офицер. В 87 году до н. э. он поддержал Гая Мария и Луция Корнелия Цинну в гражданской войне. В 83 году до н. э., когда Сулла высадился в Брундизии, и началась новая гражданская война, Серторий бежал в Африку, а оттуда — в Испанию. Его прибытие в Испанию было вызвано приглашением племени лузитанов, причина которого неясна: либо они пригласили Сертория для командования в военных действиях против римлян, либо для управления Испанией вместо наместников-сулланцев (Серторий был известен либеральной политикой в отношении провинциального населения). Серторий сохранял полномочия проконсула, которые автоматически слагались лишь при входе в Рим, что придавало ему законный вид.

Сулла, к этому времени уже победивший в гражданской войне и провозглашённый диктатором, пытался противостоять Серторию и направил для борьбы с ним Анния Луска. В 79 году, однако, в Испанию был направлен также известный полководец Квинт Цецилий Метелл Пий, которого одновременно назначили наместником провинции Дальняя Испания. Наместником Ближней Испании был Марк Домиций Кальвин.

В 79–77 годах Серторий активно применял партизанскую тактику и добился определённых успехов: Метелл не смог взять город Лакобригу осадой, а легат Метелла Торий Бальб и наместник Ближней Испании Марк Домиций Кальвин погибли в столкновениях с противником. После подавления мятежа Марка Эмилия Лепида в Италии несколько тысяч его сторонников бежали в Испанию, чем серьёзно осложнили положение Метелла.

Приглашение Помпея

В 78 году стало очевидно, что сил Метелла Пия в Дальней Испании недостаточно для победы. Сенат принял решение передать командование армией для борьбы против Сертория и пост наместника Ближней Испании молодому полководцу Гнею Помпею Магну, только что завершившему подавление мятежа Марка Эмилия Лепида.

Под командование Помпея было передано 30 тысяч пехотинцев и тысяча всадников. Он рассматривал возможность переправиться в Испанию по морю, однако принял решение идти на Иберийский полуостров через Нарбонскую Галлию, в которой также были сильны позиции сторонников Сертория. Летом 77 года Помпей, усмирив ряд галльских племён, начал строительство дороги через Альпы. События конца года неясны: по одной версии, Помпей уже осенью перебрался в Испанию; по другой версии, армия Помпея зазимовала в Нарбо-Марции (современная Нарбонна) и вошла на полуостров только в 76 году.

Перед началом кампании Серторий разбил свои войска на три части. Часть армии под командованием Авла Гиртулея должна была сдерживать Метелла Пия, другая часть, под командованием Марка Перперны, дабы задержать Помпея, встала в нижнем течении реки Эбро, третья часть осталась в центре полуострова под командованием самого Сертория. Цели и задачи последних двух отрядов неясны: Серторий либо завершал покорение верных Риму городов и племён, либо рассчитывал при необходимости быстро прийти на помощь терпяшему поражение отряду; Перперна должен был либо не допустить переправы Помпея через Эбро, либо организовать засаду на римского полководца. Важнейшими событиями начального этапа войны стала переправа Помпея через Эбро вопреки сопротивлению Перперны и осада Лаврона; из-за неясности хронологии (см. выше) и нескольких вариантов локализации Лаврона последовательность этих событий варьируется разными исследователями. Лаврон либо оставался верен Риму, либо перешёл на его сторону с приближением Помпея, а Серторий прикладывал много усилий для покорения таких городов. Кроме того, Лаврон, вероятно, находился на пути Помпея к крупным портам провинции, и потому имел стратегическое значение. Серторий начал осаду город, а Помпей, желая продемонстрировать свою готовность прийти на помощь союзникам, подошёл к Лаврону, чтобы снять осаду. Кроме того, в Ближней Испании в целом было немало клиентов семейства Помпеев, что было следствием покровительства Гнея Помпея Страбона испанским солдатам в своей армии. Под Лавроном крупный отряд фуражиров отошёл от лагеря для сбора продовольствия и попал в засаду серторианцев. Помпей направил на помощь один легион, но он попал в засаду, устроенную кавалерией повстанцев. После этого римский полководец стал готовить все свои войска, однако в тылу у него показались основные силы Сертория. Не решаясь ни идти на помощь попавшим в засаду, ни вступать в бой с Серторием, Гней бездействовал. По итогам сражения римляне потеряли до 10 тысяч солдат и весь обоз. Вскоре Серторий взял и Лаврон; по словам Плутарха, Помпей «вынужден был наблюдать, как враги в его присутствии сожгли город дотла». Битва под Лавроном вынудила Помпея отказаться от соединения с Метеллом и положила начало сложностям в снабжении войск.

В 75 году Помпей, форсировав Эбро, разбил войска Гая Геренния и Марка Перперны на реке Туриа близ Валентии (современная Валенсия). Серторианцы потеряли около 10 тысяч солдат убитыми; кроме того, они потеряли Валенсию — важный опорный пункт. Серторий, находившийся тогда в центре полуострова, поспешил к побережью и встретился с Помпеем на реке Сукрон (современный Хукар). Чуть раньше Метелл разбил армию Гиртулея в Дальней Испании и двигался к побережью, и Серторий спешил сразиться с Помпеем до прихода другой армии римлян. Плутарх сообщает, что и Помпей не желал дожидаться Метелла, надеясь справиться с противником в одиночку и прославить только себя и свою армию. Левым флангом римлян командовал Афраний, правым — Помпей; напротив них находились Перперна и Серторий. Отряд Помпея потерпел полное поражение, а полководец был вынужден спасаться бегством, самостоятельно отбиваться от врагов. По сведениям Плутарха, он сумел спастись только когда бросил своего коня, украшенного сбруей из золота с драгоценностями: вражеские солдаты начали делить добычу и упустили полководца. Источники также сообщают о двух ранениях полководца — копьём в бедро и мечом в руку. Впрочем, на следующий день к Сукрону подошёл Метелл, что помешало Серторию развить успех. Войска повстанцев отступили к Сегонтии (современная Сигуэнса) и заманили туда обе римских армии. Серторий надеялся продолжить отступление и ослабить противника голодом, но затем неожиданно решил дать бой римлянам (по мнению современных исследователей, на этом могли настоять его собственные солдаты или офицеры). Крыло, возглавляемое Серторием, выступило против войск Помпея, крыло Перперны — против Метелла. Сражение вновь завершилось неоднозначно: на одном фланге Серторий разбил Помпея, убив около 6 тысяч его солдат и его зятя Гая Меммия, на другом, по-видимому, победил Метелл. На следующий день предводитель повстанцев попытался напасть на лагерь Метелла, располагавшийся отдельно от лагеря Помпея, но Гней подоспел на помощь и оттеснил серторианцев. Затем войска повстанцев отошли в крепость Клуния (её развалины находятся в районе Рибера-дель-Дуэро в провинции Бургос), которую римлянам не удалось взять. С началом зимы Метелл и Помпей отступили; до конца года Гней, возможно, предпринял ещё и наступление против племени васконов, но фрагментарная сохранность «Истории» Гая Саллюстия Криспа не позволяет выяснить детали. К этому времени обе стороны испытывали серьёзные трудности с выплатой жалованья солдатам и со снабжением. Ближняя Испания была полностью разорена, снабжение обеих римских армий было нерегулярным, а в ближайшей лояльной римской провинции Нарбонская Галлия случился неурожай. В Риме ходили слухи, что Помпей хочет отказаться от продолжения войны в Испании и получить назначение в более перспективное место. Были недовольны и солдаты Гнея: жалованье выплачивалось нерегулярно, а разграбленность провинции не позволяла надеяться на богатую добычу. В конце 75 года Помпей направил в сенат письмо (сохранился его пересказ, записанный Саллюстием), в котором упрашивал сенат обеспечить снабжение армии и выплату жалованья, указывая на возможные последствия (бунт армии и поход восставших легионов в Италию):

...если вы не придёте мне на помощь, то наперекор мне — предсказываю — войско и с ним вся испанская война перейдут в Италию.

Вскоре сенат выслал Помпею деньги и два легиона подкреплений. Существует предположение, что отправка подкреплений и денег была вызвана боязнью сената вести войну на два фронта (в это же время стало известно о выступлении Митридата на востоке) и желанием поскорее завершить кампанию в Испании.

В начале 74 года Помпей изменил свою тактику: вместо попыток навязать противнику решающее сражение он начал уничтожать опорные пункты и города повстанцев совместно с Метеллом. В этом году Помпей вёл осаду Палланцию (современная Паленсия), но Серторию удалось сохранить город. Под Калагуррисом (современная Калаорра) Серторий разбил отряды Помпея и Метелла, после чего оба полководца с основными армиями удалились на зимовку. Весной 73 года Помпей и Метелл продолжили осаждать города, которые оставались верны Серторию, однако крупнейшие населённые пункты так и не были взяты. Впрочем, число городов, поддерживавших Сертория, в стратегически важной долине Эбро заметно сократилось.

Убийство Сертория, завершение войны и её последствия

В 73 году заговорщики из окружения Сертория во главе с Марком Перперной убили своего полководца. Источники сообщают различные версии заговора: либо Серторий начал править как тиран, либо совершенно отошёл от дел, но при этом стал подавлять инакомыслие, либо же заговор стал следствием честолюбия Перперны, желавшего лично управлять повстанцами.

Узнав о гибели Сертория, Метелл со своими войсками отправился в Дальнюю Испанию, и Помпей остался наедине с армией повстанцев, которую возглавил один из лидеров заговора Марк Перперна. Воспользовавшись его нерешительностью, Гней разбил армию повстанцев. Перперна упрашивал Помпея о пощаде, предлагая в обмен на помилование всю переписку Сертория, которая могла серьёзно компрометировать многих известных римлян. Однако Гней не стал знакомиться с содержанием писем и сжёг их, а Перперну казнил. Часть повстанцев после этого начала расходиться по домам, но другие продолжали сражаться. Последние в основном были сконцентрированы в землях кельтиберов, и Помпей приступил к их покорению. Повстанцы порой оказывали отчаянное сопротивление: известно, например, что в осаждённом Калагуррисе дошло до каннибализма. Зимой 72/71 годов сенат вызвал Помпея в Италию на помощь Крассу, который подавлял восстание Спартака. До конца 70 года в Испании оставался Луций Афраний, легат Гнея, который завершал начатые полководцем операции. Клуния, Паллантия, Калагуррис и другие города были взяты и разрушены Помпеем или его легатом Луцием Афранием.

Победа над серторианцами позволила Помпею укрепить своё политическое влияние, несмотря на то, что Серторий значительно превосходил Гнея в военном искусстве. Активная раздача римского гражданства испанцам, которые отличились в борьбе с Серторием, значительно упрочила авторитет Помпея в Испании. Спустя четверть века Гай Юлий Цезарь писал:

…из тамошних [кельтиберских] общин те, которые в прошлую войну стояли на стороне Сертория, даже заочно боялись имени и власти Помпея как побеждённые им; с другой стороны, те, которые, в противоположность им, оставались в дружбе с Помпеем, любили его за его большие милости.

Помпей основал город в Пиренеях и назвал его в свою честь Помпелон (лат. Pompaelo; современная Памплона). В основании города и именовании его в свою честь порой видят сознательное подражание Александру Македонскому, однако Метелл Пий тоже заложил в Испании город и назвал его на основе своего родового имени — Метеллин (лат. Metellinum; современный Медельин). Часть сдавшихся повстанцев Помпей переселил в заложенный им город Лугдунум Конвенарум (лат. Lugdunum Convenarum; современный Сен-Бертран-де-Комменж), хотя сдавшиеся повстанцы ожидали, что их казнят.

Литература

• Короленков А. В. Квинт Серторий: политическая биография. — СПб.: Алетейя, 2003. — 310 с.

Отрывок, характеризующий Серторианская война

Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.


Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.