Сескар

</tt> </tt>

</tt>

</tt> </tt>

Сескар
60°02′ с. ш. 28°22′ в. д.60.033° с. ш. 28.367° в. д. / 60.033; 28.367
Страна	Россия Россия
Регион	Ленинградская область
Сескар
Сескар

Се́скар (швед. Seitskär, фин. Seiskari) — остров в восточной части Финского залива. Расположен в 19 км от южного берега залива и в 38 км от северного. Санкт-Петербург находится в 100 км, а Кронштадт — в 78 км к востоку от острова. Административно подчинён Кингисеппскому району Ленинградской области.

География

Сескар вытянут с севера на юг примерно на 3,2 км, ширина его при этом составляет более 1 км, а площадь — 4,16 км². Западный берег острова — низкий, сильно изрезанный и покрытый смешанным лесом с преобладанием берёзы и сосны. Восточный берег изрезан мало, покрыт песчаными дюнами, которые либо образуют пляжи, либо заросли соснами. На расстоянии 2,5 миль к западу и северо-западу от острова находится каменистая отмель площадью 8 км² с глубинами менее 5 м. Отмель помечена вехами, а западный берег Сескара порос тростником.

На северо-западной оконечности Сескара, на мысе Северном, находится мол длиною в 500 м, продолженный практически полностью разрушенным причалом. Доступ к молу с моря почти невозможен из-за обилия камней. Здесь же, на северо-западе, возвышается маяк, представляющий собою башню 31 м высотой, отлитую из пушечного чугуна в 1858 г. Фокальная плоскость его находится на высоте 30 м. Каждые 30 сек. маяк даёт две белые вспышки, разделяемые временем в 6,5 сек. Возле маяка расположен маячный городок с вертолётной площадкой, а в 1 км к югу от него — пограничная застава. Кроме того, на острове есть заброшенный аэродром и радиобашня Региональной системы безопасности мореплавания, возведённая в 2005 г.. На маяке расположено оборудование Автоматизированной системы контроля радиационной обстановки (АСКРО), обеспечивающей наблюдение за радиационном фоном в радиусе 30 км от Ленинградской АЭС.

В районе западной каменистой отмели находится множество каменных гряд и мелких островов, самый большой из которых — остров Кокор, поросший соснами и можжевельником. Остальные острова большей частью покрыты густыми травами. К востоку от острова располагается так называемый Сескарский плёс, где находится якорная стоянка № 10, используемая для отстоя судов, следующих в порт Приморск во время летней навигации.

Для посещения острова или плавания на маломерных судах к западу от него необходимо разрешение пограничной службы ФСБ. Для плавания восточнее Сескара пограничную службу достаточно уведомить. Планируется ввести охранный режим на части территории острова, поскольку его западную часть, а также прилегающие малые острова решено включить в состав 9 участка Ингерманландского заповедника.

Происхождение названия

Существует две версии происхождения названия Сескар. Согласно первой, название — финское, составленное из слов seitsen («семи») и kari («подводный камень, риф»). Согласно второй — шведское, состоящее из sjo («морской») и skar («скалистый островок»).

История

Маяк на Сескаре существовал ещё при шведах, в XVII веке. В 1721 году по Ништадтскому миру остров с маяком отошёл от Швеции к России, причём маяк был в весьма ветхом состоянии, так что его пришлось ремонтировать в 1725 и 1727 годах В 1732 году у острова разбился пакетбот под командою мичмана Шепелёва, шедший из Кронштадта в Любек. Катастрофа произошла из-за ошибочности применявшихся тогда на флоте голландских карт и привела к их замене картами, сделанными Фёдором Соймоновым по данным Мартына Янцына. В 1755 г. островной маяк вновь подвергся ремонту. В 1767 году на Сескаре была построена новая кирха, одна из самых маленьких финских церквей: лежащий в её основании шестерик имел в поперечнике 9 м.

В 1786 году на острове был создан карантинный дом, содержавшийся за счёт таможенных доходов. С началом русско-шведской войны (1788—1790) на Сескаре организовали военно-морской лазарет, связь которого с действующим флотом осуществляло госпитальное судно «Холмогоры». После Гогландского сражения русский флот — за исключением повреждённых кораблей и пленённого «Принца Густава», которые ушли в Кронштадт, — укрылся у Сескара. В мае 1790 года между Сескаром и Красной Горкой началось Красногорское сражение, длившееся 2 дня и закончившееся под Выборгом победой русской кронштадтской эскадры. Шведами командовал генерал‑адмирал Карл Зюдерманландский, русскими — вице‑адмирал Александр Круз. Вечером после первого дня сражения шведский флот чинился возле острова.

В 1794 году возле Сескара потерпело крушение и было выброшено на камни судно «Маргарита», шедшее с грузом леса из Кронштадта в Ревель. Все моряки были спасены жителями острова, за что последние получили премию в 100 руб. В 1807 г. на Сескаре построен новый маяк — двадцатиметровая кирпичная башня красного цвета с белым цоколем — по проекту Леонтия Спафарьева. В ноябре 1840 года в пяти милях к юго-западу от острова затонуло британское торговое судно «Гуноп» с грузом индиго и сандалового дерева. Агенты Лондонского Ллойда не смогли получить помощь в подъёме груза на поверхность от начальника Кронштадтского порта, и в январе 1841 года за это дело взялся кронштадтский купец Василий Недоносков. С помощью механизмов, им самим сконструированных, он поднял почти весь груз без привлечения водолазов и доставил его на подводах в Петербург. Для работ Недоносковым были наняты 350 местных жителей.

В Крымскую войну англо-французский флот под командой вице-адмиралов Чарльза Непира и Александра Парсеваля-Дешена базировался возле острова в 1854 и 1855 годах По окончании войны, в 1858 году, на Сескаре поставили и освятили новый маяк, представляющий собою 30-и метровую башню, отлитую англичанином Грисселем из артиллерийского чугуна. Английские же рабочие смонтировали саму башню и маячное оборудование. Башня оказалась первым чугунным маяком на русской территории. Маяк после многочисленных ремонтов функционирует на острове по сей день. В 1878 году на Сескаре построили под руководством ингерманландского крестьянина Яякко Колесавы новую кирху. До настоящего времени ни одной кирхи на острове не сохранилось.

Во время Гражданской войны в 1919—1920 годах возле Сескара находилась британская эскадра. В августе 1919 года подводная лодка РККФ «Пантера» под командой Александра Бахтина потопила на рейде острова английский эсминец типа V «Виттория» (Vittoria),, а в октябре того же года возле Сескара подорвался на мине однотипный первому эсминец «Веруланум» (Verulam). Оба потопленных корабля были переданы англичанами во владение Финляндии, но при осмотре в 1925 году были признаны непригодными к починке. В 1920 году Сескар перешёл по Тартускому мирному договору к Финляндии и был демилитаризован.

К 1939 году регулярных войск на острове не было: только полиция, щюцкор, пограничники с несколькими пушками и пулемётами. Сескар представлял собой местный курорт с хорошо оборудованным пляжем на северной стороне, гостиницей и рестораном в центре острова. Советской морской пехотой во время Советско-финской войны Сескар был занят 30 ноября 1939 года при недолгом сопротивлении финской стороны. После высадки десантный батальон, оставив 15 человек до прибытия комендатуры, погрузился на корабли и ушёл к острову Лавенсаари. Зимняя оборона КБФ всю войну держала на острове гарнизон, снабжавшийся по снежной дороге. В марте 1940 г. остров имел условное название Полтава. С началом Великой Отечественной войны, в июле 1941 года, Сескар вошёл в Лужский укреплённый сектор, а в районе острова создали Восточную минную позицию, в которую включили также остров Гогланд. 26 августа на Сескар эвакуировали часть береговой артиллерии с материка, а Лужский укреплённый сектор на следующий день расформировали. С занятием финскими и германскими войсками большинства островов в Финском заливе, Сескар вместе с островом Лавенсаари стал передовым пунктом базирования Балтийского флота. Зимой 1941—1942 и 1943—1944 годов действовала ледовая автомобильная дорога Шепелёвский маяк — Сескар — Лавенсаари протяжённостью в 71 км. Зимой 1942—43 гг. льда в районе островов Сескар и Лавенсаари не было. Дорога пересекалась с германской ледовой дорогой маяк Стирсудден — Кургальский полуостров. На перекрёстке, прозванном «Международным», периодически возникали перестрелки. Обслуживали советскую дорогу инженеры флота.

В 1942 году Сескар включили в Островной сектор обороны Балтийского флота. На острова Сескар и Лавенсаари базировались корабли охраны водного района, обеспечивавшие проводку выходящих на охоту подводных лодок и конвоев из Кронштадта, поэтому в районе острова постоянно происходили морские и воздушные сражения. В июне 1944 года перед началом Бьёркской десантной операции с Сескара на Берёзовые острова высаживались разведгруппы морской пехоты.

См. также

• Внешние острова Финского залива

Ссылки

• [vybor-spb.ru/dayjust.php?id=51674 Пограничный режим]
• [www.bulawka.ru/travel/story/20060311/ Лыжный поход по заливу через Сескар]

Отрывок, характеризующий Сескар

– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.