Сеславин, Александр Никитич

Александр Никитич Сеславин
Портрет Александра Никитича Сеславина работы Джорджа Доу. Военная галерея Зимнего Дворца, Государственный Эрмитаж
Дата рождения	август 1780
Место рождения	Есёмово, Ржевский уезд, Тверская губерния
Дата смерти	25 апреля 1857(1857-04-25)
Место смерти	Есёмово (Сеславино), Ржевский уезд, Тверская губерния
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	кавалерия
Звание	генерал-лейтенант
Сражения/войны	Война третьей коалиции Война четвёртой коалиции Русско-турецкая война (1806—1812) Отечественная война 1812 года Война шестой коалиции
Награды и премии
В отставке	1820

Александр Никитич Сеславин (1780 — 25 апреля 1857 года) — генерал-лейтенант, прославившийся своими боевыми заслугами и партизанскими действиями во время Отечественной войны 1812 года и заграничного Похода русской армии 1813—1814 годов. Происходит из древнего русского аристократического рода Сеславины.

Биография

Александр Никитич Сеславин родился, предположительно, в августе 1780 года в сельце Есёмово, расположенном в 18 км от Ржева, в семье надворного советника, ржевского городничего — Никиты Степановича Сеславина (1756—1816) и Агафьи Петровны (1755-1798). У него были братья Николай (1777-1856), Федор (1782-1858) и Сергей (1786-?) а также пять сестер - Елена, Ольга, Валентина, Екатерина и Евгения.

Воспитывался во 2-м кадетском корпусе, по окончании которого служил в гвардейской конной артиллерии; с отличием участвовал в войнах третьей и четвертой коалиции, а также (с 1810 года) в турецкой войне.

В начале Отечественной войны 1812 года был адъютантом генерала Барклая-де-Толли. Александр Сеславин выказал особенную храбрость в битве при Бородине, а с началом партизанских действий получил в командование отдельный конный отряд. Позднее командовал Сумским гусарским полком, который в 1912 году к 100-летию Отечественной войны Указом Императора стал называться: «1-й гусарский Сумской генерала Сеславина полк».

Сеславин первый обнаружил выступление Наполеона из Москвы и движение его на Калужскую дорогу, благодаря чему российские войска успели преградить путь неприятелю у Малоярославца. Затем, неотступно следуя за французами, Сеславин доставлял о них главнокомандующему весьма важные сведения и наносил им всевозможный вред.

В 1813 году, состоя в армии Витгенштейна, Сеславин часто командовал передовыми отрядами. За отличие в Лейпцигском сражении 1813 года произведён в генерал-майоры.

В 1814 году поддерживал сообщение главной армии с армией Блюхера и блокировал подвоз продовольствия в Париж.

По окончании заграничного Похода русской армии 1813—1814 годов, мучаясь многочисленными боевыми ранениями и подорванным здоровьем, долго лечился за границей. По возвращении был холодно принят в Петербурге, и, оскорбленный, в августе 1820 года подает прошение об отставке, которое удовлетворено с присвоением чина генерал-лейтенанта и полным пенсионом. Осенью он снова отъезжает за границу, продолжать прерванное лечение, и возвращается в столицу в мае 1822 года, надеясь поступить вновь на службу и принести пользу Отечеству, но сталкивается с тем же пренебрежением. Предложение Александра I вернуться на службу и «состоять при кавалерии» Сеславина не устраивает, и к осени 1823 года он порывает с двором и оставляет Петербург. Родовое имение Есёмово в Тверской губернии из-за неэффективного управления было заложено, из-за этого Сеславин несколько лет жил в Вышнем Волочке у старшего брата Николая, посвятив себя заботе об его многочисленной семье.

В 1827 году, уже при Николае I, Александр Никитич подает прошение об определении двух старших племянниц в Екатерининский институт благородных девиц, которое было удовлетворено императором, окрыленный успехом, подает второе - об определении двух старших племянников в Пажеский корпус, удовлетворено было и оно. Тогда же, 7 ноября 1827 года, Сеславин сумел наконец выкупить родовое имение (став единственным владельцем) и переименовал его в Сеславино. С этого момента он жил уединенно, редко выезжая куда-либо.

Найдя хозяйство в упадке, он решает его перестроить и модернизировать. Но патриархальный крестьянский уклад вступил в противоречие с армейскими привычками и дисциплиной нового хозяина, что повлекло за собой длительный (около 20 лет) конфликт с крепостными.

Остаток дней Сеславин прожил тихой жизнью провинциального помещика, скончался в 1857 году от апоплексического удара и был похоронен на Никольском погосте при церкви Воскресения Христова (в месте впадения реки Сишка в Волгу в Ржевском районе Тверской области). Памятный монумент на могиле Сеславина был установлен его племянниками в 1873 году. Спустя много лет, в 1954 году, неподалеку была устроена братская могила погибших в Великой Отечественной войне.

Послужной список

• 18 февраля 1798 — выпущен из Артиллерийского и инженерного кадетского корпуса в чине подпоручика Лейб-гвардии артиллерийского батальона;
• 9 января 1800 — поручик Лейб-гвардии артиллерийского батальона;
• 9 января 1805 — по прошению уволен от службы;
• 7 августа 1805 — определён в Лейб-гвардии Конную артиллерию;
• 26 декабря 1807 — по прошению уволен от службы;
• 26 марта 1810 — определён в Лейб-гвардии Конную артиллерию;
• 3 августа 1810 — штабс-капитан за отличие против турок;
• 10 мая 1811 — капитан за отличие при штурме Рущука;
• 12 декабря 1811 — адъютант военного министра Барклая-де-Толли;
• 5 декабря 1812 — полковник с назначением командиром Сумского гусарского полка, флигель-адъютант при императоре Александре I;
• 15 сентября 1813 — генерал-майор.
• 7 августа 1820 — Высочайшим приказом, по болезни, уволен от службы, с мундиром и полным пенсионом с чином генерал-лейтенанта.

В походах был

• 15 сентября 1805 — 21 апреля 1806 — в составе десантного корпуса плавал на кораблях до Шведской Померании, откуда сухим путём, через Мекленбург и Ганновер, возвратился в Россию;
• 27 марта — 13 июня 1807 — в Пруссии, ранен в сражении с французами при Гейльсберге;
• 26 марта 1810 — отправляется волонтёром в Дунайскую армию;
• 23 мая 1810 — участвовал в отражении вылазки турецкого гарнизона Силистрии на авангард, под командою генерал-лейтенанта Уварова;
• 1 июня 1810 — под командой генерал-майора Сабанеева участвовал в поражении турецкого корпуса и взятии Разграда;
• 11—12 июня 1810 — при Шумле;
• 16 июня 1810 — участвовал в поражении турецкого корпуса фуражиров при Шумле;
• 25 июня 1810 — участвовал в отражении вылазки турецкого гарнизона Шумлы на корпус генерал-лейтенанта Уварова, находился с кавалерией при атаке на шанцы;
• 12 июля 1810 — под командой генерал-майора Бахметева участвовал в поражении турецкого корпуса при селе Чаушкиой;
• 13—22 июля 1810 — при осаде Рущука;
• 22 июля 1810 — при штурме Рущука вёл колонну и был ранен на крепостном валу;
• 13, 14, 15 июля 1812 — в арьергарде под Островно, Понизовым, Лешней;

• 4—6 августа 1812 — участвовал в Смоленском сражении;
• 7, 19, 20, 23 августа 1812 — в арьергарде под Гедеоновкой, Царёво-Займищем, Гжатском, Твердиками;
• 24 августа 1812 — участвовал в отражении атаки на армию князя Багратиона при Колоцком монастыре;
• 26 августа 1812 — участвовал в Бородинском сражении;
• 4, 6, 11, 21 октября 1812 — с партизанским отрядом под Быкасовым, Фоминским, Новиковым, Фёдоровским;
• 22 октября 1812 — под Вязьмой;
• 27 октября 1812 — под Ляховом;
• 1, 3, 4 ноября 1812 — под Волковым, Боевым, Крапивной;
• 16, 22, 26 ноября 1812 — под Борисовым, Ошмянами, Вильно;
• 14—15 августа 1813 — участвовал в Дрезденском сражении;
• 16, 17, 25, 27 августа 1813 — в арьергарде при Фалькенштейне, Цинвальде, Готлейбе, Донау;
• 24, 28 сентября 1813 — под Цемой, Лаусигом;
• 2 октября 1813 — под Либертвольковицем;
• 4—7 октября 1813 — участвовал в Лейпцигском сражении;
• 17 января 1814 — участвовал в сражении при Бриенне;
• 20 января 1814 — участвовал в сражении при Ла-Ротьере;
• 23 января 1814 — при Вальми;
• 30 января 1814 — при занятии Монтаржи;
• 4, 6, 7, 11, 15—16 февраля 1814 — при Петивье, Орлеане, Шатонне, Бар-сюр-Сене, Лаферте-сюр-Обе;
• 8—9 марта 1814 — участвовал в сражении при Арси-сюр-Обе;
• 13 марта 1814 — участвовал в сражении при Фер-Шампенуазе;
• 14, 15—16 марта 1814 — при Вильноксе, Провене.

Награды

• Орден Святого Георгия 4-й степени (5.11.1812);
• Орден Святого Владимира 4-й степени (1807);
• Орден Святой Анны 1-й степени (1814);
• Орден Святой Анны 2-й степени (1810);
• Алмазные знаки к Ордену Святой Анны 2-й степени (1813);
• Орден Святого Иоанна Иерусалимского 3-й степени (9.09.1800);
• Серебряная медаль «В память Отечественной войны 1812 года»;
• Золотая шпага «За храбрость» (1807);
• Орден Красного орла 2-й степени (Пруссия, 1814);
• Военный орден Марии Терезии 3-й степени (Австрия, 1814).

Память

Памятники А. Н. Сеславину:

• Рядом с деревней Есёмово Ржевского района (на бывшем Никольском погосте), на могиле генерала.
• При въезде в саму деревню Есёмово в 2012 году был установлен памятный знак.
• Во Ржеве на площади Коммуны (открыт в сентябре 2012 года в честь 200-летия Бородинской битвы).
• Изображён на одном из барельефов стелы «Ржев — город воинской славы».
• Изображён в числе скульптурной группы памятника героям Отечественной войны 1812 года в Москве у здания музея «Бородинская панорама».
• Символическое дерево Славы на Бородинском бульваре в городе Губкинский ЯНАО.

Его имя высечено:

• у входа в новое здание музея «Бородинская панорама»;
• на стене памяти в храме Христа Спасителя в Москве;
• в Георгиевском зале Кремля.

Именем генерала названы:

• Сеславинская улица в Москве.

Портрет А. Н. Сеславина работы художника Джорджа Доу выставлен в Военной галерее Эрмитажа.

Литература

• [www.museum.ru/museum/1812/Persons/slovar/sl_s16.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 552—553.
• Глинка В.М., Помарнацкий А.В. Сеславин, Александр Никитич // [www.museum.ru/museum/1812/Persons/RUSS/t_s16_vg.html Военная галерея Зимнего дворца]. — 3-е изд. — Л.: Искусство, 1981. — С. 160—162.
• Колпакиди А., Север А. Спецназ ГРУ. — М.: Яуза, Эксмо, 2008. — С. 89-90. — 864 с. — ISBN 978-5-699-28983-7.

Источники

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/seslavin.html Сеславин Александр Никитич. БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ]

Отрывок, характеризующий Сеславин, Александр Никитич

Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.