Сети I
Фараон Египта | |||||||||
| |||||||||
Голова статуи Сети I. Метрополитен-музей. Нью-Йорк | |||||||||
Хронология |
| ||||||||
Захоронение | Долина Царей, гробница KV17 | ||||||||
Сети I на Викискладе |
Сети I — фараон Древнего Египта, правивший приблизительно в 1290 — 1279 годах до н. э., из XIX династии. Сын Рамсеса I и царицы Сатра.
С Сети I начинается новый блестящий период Египта; памятники начинают опять рассказывать о победах фараона и воспевать славу его царствования.
Содержание
Личное имя
Личное имя Сети, что означает «Принадлежащий (богу) Сету» или «Приверженец Сета», явно указывает на происхождение Сети и его отца Рамсеса I из Нижнего Египта, а точнее даже из местности в окрестностях бывшей столицы гиксосов Авариса, где особо почитался бог Сет. Напротив, в Верхнем Египте, и особенно в Абидосе, имя бога Сета было ненавистно, как убийцы Осириса.
На своих южных постройках, на западной стороне Нила, считавшейся принадлежащей Осирису, Сети избегал указывать своё имя, а пользовался дополнительным именем Мернептах, или, как например в своей гробнице, называл себя Усири (в смысле усопший, сделавшийся Осирисом) или Усирисети, причём последнее слово означает не бога Сета, а имеет совершенно другое значение.
Вступление на престол
Точная дата вступления Сети I на престол не известна, считается что это произошло в период между 29 числом IV месяца сезона Перет (то есть появление суши) и 17 числом I месяца сезона Шему (то есть засухи).
Египтологи предполагают, что Сети был увенчан короной во время торжеств праздника Амона-Ра, которые начинались с новолуния первого месяца сезона Шему, в марте. Он занял престол уже зрелым человеком. Манефон неправильно называет Сети основателем XIX династии, пропуская его отца Рамсеса I.
Имя
Тип имени | Иероглифическое написание | Транслитерация — Русскоязычная огласовка — Перевод | ||||||||||||||||||||
«Хорово имя» (как Хор) |
|
|
kȝ-nḫt ḫȝj-m-Wȝst sˁnḫ-tȝwj — ка-нахт хаи-ем-Уасет-сеанх-тауи — «Мощный бык явленный в Фивах, живущий в Обеих Землях (то есть Нижнем и Верхнем Египте)» | |||||||||||||||||||
|
идентично предыдущему | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt sˁnḫ-tȝwj — ка-нахт сеанх-тауи — «Мощный бык живущий в Обеих Землях» | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt mrj-Rˁ — ка-нахт мери-Ра — «Мощный бык любимый Ра» | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt Rˁ-mrj-Mȝˁt — ка-нахт Ра-мери-Маат — «Мощный бык Ра любящий правду» | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt dr-ḫȝswt-m-nḫtw.f | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt ḥtp-ḥr-Mȝˁt | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt mjtj-Mnṯw | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt zȝ-Jtm | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt ḫˁj-m-ḥḏt mrj-Rˁ | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt ˁȝ-šfjt mrj-Rˁ | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt qȝj-ḥḏt mrj-Rˁ | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt ḫˁj-m-ḥḏt nfr-ḥr šzp-n.f-nt | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt wsr-kȝw | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt wr-nsyt | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt wȝḥ-nsyt | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt sḫpr-tȝwj | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt zȝ-Ḫprj | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt tjt-Rˁ-Jtm | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt jrj.n-Rˁ | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt zȝ-Jmn | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt tjt-Jmn | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt stp.n-Jmn | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt mrj.n-Jmn | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt zȝ-Wsjrj | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt nḏtj-Rˁ | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt ˁȝ-ḫpš | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt ḫˁj-ḫˁw | |||||||||||||||||||||
|
kȝ-nḫt ḫȝj-m-Wȝst — ка-нахт хаи-ем-Уасет — «Мощный бык явленный в Фивах» | |||||||||||||||||||||
«Небти имя» (как Господин двойного венца) |
|
|
wḥm-mswt sḫm-ḫpš dr-pḏt-9 — уахем-месут-сехем-хепеш-дер-педжет-9 — «С возрождённым могуществом уничтоживший Девять Луков (обозначение иноземных стран)» | |||||||||||||||||||
|
идентично предыдущему | |||||||||||||||||||||
|
sḫm-ḫpš dr-pḏt-9 — сехем-хепеш-дер-педжет-9 — «Уничтоживший Девять Луков» | |||||||||||||||||||||
|
идентично предыдущему | |||||||||||||||||||||
|
mn-mnw-m-ḥwt-ˁȝt-Mȝˁt | |||||||||||||||||||||
|
mn-mnw-ḏt-nḥḥ | |||||||||||||||||||||
|
wˁf-ḫȝswt dr-Mnṯjw | |||||||||||||||||||||
|
Mnṯw-n-tȝ mk-Kmt | |||||||||||||||||||||
«Золотое имя» (как Золотой Хор) |
|
|
wḥm-ḫˁw wsr-pḏwt-m-tȝw-nbw — Уахем-хау-усер-педжет-ем-Тауи-небу — «По-новому увенчанный, сильный против Луков (обозначение иноземных стран) всех стран» | |||||||||||||||||||
|
идентично предыдущему | |||||||||||||||||||||
|
wsr-pḏwt-m-tȝw-nbw | |||||||||||||||||||||
|
ȝḫ-n-jtw sqȝj-pr.sn | |||||||||||||||||||||
|
sḥtp-m-Rˁ mrr-jtw.f | |||||||||||||||||||||
|
smḫ-nsw-nṯrj jrj.n-Ḫprj | |||||||||||||||||||||
|
mrj.n-Rˁ sˁȝ-kȝ-f | |||||||||||||||||||||
|
nfr-rnpwt sˁnḫ-tȝwj | |||||||||||||||||||||
«Тронное имя» (как царь Верхнего и Нижнего Египта) |
|
|
mn-Mȝˁt-Rˁ — мен-маат-Ра — «Крепкий правдой Ра» | |||||||||||||||||||
|
идентично предыдущему | |||||||||||||||||||||
|
идентично предыдущему | |||||||||||||||||||||
|
идентично предыдущему | |||||||||||||||||||||
|
mn-Mȝˁt-Rˁ ḥqȝ-Wȝst — мен-маат-Ра хека-Уасет — «Крепкий правдой Ра, повелитель Фив» | |||||||||||||||||||||
|
mn-Mȝˁt-Rˁ ḥqȝ-Jwnw — мен-маат-Ра хека-Иуну — «Крепкий правдой Ра, повелитель Гелиополя» | |||||||||||||||||||||
|
mn-Mȝˁt-Rˁ ḥqȝ-Mȝˁt — мен-маат-Ра хека-Маат — «Крепкий правдой Ра, повелитель Правды (Маат)» | |||||||||||||||||||||
|
mn-Mȝˁt-Rˁ jrj.n-Rˁ | |||||||||||||||||||||
|
mn-Mȝˁt-Rˁ jwˁ-Rˁ | |||||||||||||||||||||
|
mn-Mȝˁt-Rˁ tjt-Rˁ | |||||||||||||||||||||
|
mn-Mȝˁt-Rˁ ḥqȝ-tȝwj — мен-маат-Ра хека-тауи — «Крепкий правдой Ра, повелитель Двух Земель» | |||||||||||||||||||||
|
mn-Mȝˁt-Rˁ mrj.n-Rˁ — мен-маат-Ра мери-ен-Ра — «Крепкий правдой Ра, любимый Ра» | |||||||||||||||||||||
|
mn-Mȝˁt-Rˁ stp.n-Rˁ — мен-маат-Ра сетеп-ен-Ра — «Крепкий правдой Ра, избранник Ра» | |||||||||||||||||||||
«Личное имя» (как сын Ра) |
|
|
Stẖy mrj.n-Ptḥ — Сети-мерне-Птах — «Сети, любимый Птахом» | |||||||||||||||||||
|
идентично предыдущему | |||||||||||||||||||||
|
Stẖy mrj.n-Jmn — Сети-мерне-Амон — «Сети, любимый Амоном» | |||||||||||||||||||||
|
Wsjrj-Sty mrj.n-Ptḥ — Усири-Сети-мерне-Птах — «Осирис-Сети, любимый Птахом» | |||||||||||||||||||||
|
Stẖy — Сетху — «Принадлежащий (богу) Сету» / «Приверженец Сета» | |||||||||||||||||||||
|
Stẖy mrj.n-Ptḥ — Сети-мерне-Птах — «Сети, любимый Птахом» |
Войны Сети I
Изображения в Карнакском храме
Уже в 1-й год своего царствования он взялся за решение трудной задачи — вернуть азиатские владения Египта, утраченные царём Эхнатоном. О войнах Сети I мы знаем в основном благодаря уникальном источнику — рельефам, покрывающим наружную сторону северной стены большого гипостильного зала храма Амона в Карнаке. Шесть картин сражений дают нам понятие о главнейших событиях этой войны. К сожалению, до наших дней дошла только эта картинная галерея его войн, снабжённая лишь весьма кратким текстом.
Изображения крайне интересны: здесь и походы, и битвы, и осады, и триумфы, и принесение в жертву пленных. Здесь же сохранился «топографический список» покорённых земель. Каждое название, обрамлённое овалом, увенчано головой пленника, представителя этого народа. Желанным дополнением к победным изображениям служат разрозненные показания других египетских памятников, особенно найденные в Палестине надписи Сети I, однако и они лишь отчасти восполняют недомолвки и пробелы основного источника.
Разгром кочевников шасу
Поводом к этим войнам послужило постоянное продвижение восточных соседних Египту народов к Дельте. Предшествующий период слабости Египта дал смелость бедуинам шасу перейти восточную границу царства фараона, «дабы снискать себе и скоту своему пищу во владениях фараона». Царь собрал своё войско, приказал изготовить военные колесницы и сам, стоя на такой же парной колеснице, двинулся во главе своих воинов против возмутившихся бедуинов. Сети захватил дорогу вдоль северного побережья Синайского полуострова. Вдоль этой дороги были приведены в надлежащее состояние колодцы, с устроенными для их охраны военными постами. Многие из этих постов были названы именем Сети.
Сражения происходили на большой территории, начиная от пограничной крепости Джару, как в пустыне, так и в гористых, поросших лесом местностях Палестины. Война осложнилась тем, что кочевники заняли господствующие над долинами высоты («стали на хребтах сирийских», как говорит египетская надпись). Был взят ряд крепостей неприятеля, в том числе Рапуха (Рафия). Царь завладел всей землёй шасу до восточных границ её. Последним пала взятая приступом горная твердыня — «Город ханаанский» (Па-Ханаана, возможно, это Газа). В битве под «Городом ханаанским» были уничтожены главные силы противника. Эту первую победу так восхваляет надпись:
Фараон сам, по-видимому, упивался битвой, ибо надпись гласит:«В год 1 царя Сети имело место истребление крепкой рукой фараона неприятельских шасу от крепости Хетам в земле Цалу (то есть в Танисском номе) даже до Ханаана. Царь был против них как свирепый лев. Они в горной стране своей превратились в кучу трупов. Они лежали там в крови своей. Ни один не избежал руки его, чтобы поведать далёким народам о его силе».
«Радость его есть — принять битву, и наслаждение его — бросится в неё. Удовольствие его сердцу доставляют только потоки крови, когда он срубает головы неприятелям. Минута битвы с мужами любезнее ему, чем день наслаждения. Он разом убивает их и не щадит никого между ними. А кто из них остаётся в живых, тот находится в руке его и отводится живым, как пленник, в Египет».
Легкой победе Сети I над бедуинами Палестины способствовали царившие в регионе неразбериха и смута, которым некогда попустительствовали Аменхотеп III и Эхнатон. Враги не только замышляли «мятеж» против фараона и пренебрегали «законами дворца», но и вносили в страну беспорядок и истребляли друг друга. Не исключено, что египтяне сами способствовали междоусобице между князьями и вождями Сирии и Палестины для ослабления силы врагов.
Продвижение на север
Но замирение палестинского юга составляло только часть задачи, поставленной Сети. Царь желал восстановить спокойствие и на севере Палестины, при этом не ставилась задача вытеснения хеттов из занятых ими во времена Эхнатона территорий в Сирии. Думается замысел похода не выходил за рамки восстановления в прежнем объёме власти фараонов в Финикии и Палестине. Усмирив бедуинов шасу, Сети вышел на просторы равнины Изреэля. Крепость Мегиддо не оказала сопротивления продвижению египетских войск. Город Бейт-Шеан, также как и менее крупный город Рехоб, тоже поддержал египтян. Однако, правитель Хамата (город, находившийся на берегу Геннисаретского озера или несколько южнее, у начала долины Ярмука. Данный Хамат не следует путать с городом Хамат на реке Оронт), собрав большое войско, захватил Бейт-Шеан и, заключив союз с жителями города Пехеля (Пелла), осадил Рехоб.
Сети, узнав об этом из полученных донесений, разделил своё войско на корпуса, названные в честь Амона, Ра и Сета и начал одновременные военные действия против городов Хамата, Бейт-Шеана и Иеноама, добившись успеха «в течение дня». Победа над Иеноамом, сильным городом, не раз участвовавшим тогда в мятежах и усобицах, была сочтена достойной изображения на храмовых стенах в Карнаке — разумеется, с царём в качестве единственного победителя (судя по египетской надписи из Бейт-Шеана, Сети не принимал участия во взятии Иеноама).
В надписях Сети ничего не сообщается о попытках освободить Рехоб, но, несомненно, он был освобождён. Также нет сведений о продвижении египтян в сторону города Пелла. Однако, этот город, также, покорился Сети, поскольку данное название встречается в списке подчинённых местностей, начертанном на сфинксе из заупокойного храма Сети в Шейх-Абд-эль-Курна. Две стелы исторического содержания (одна датирована 1-м годом Сети I), найденные в городке Бейт-Шеане в 20 км южнее Геннисаретского озера тоже говорят о том, что египтяне побывали на восточном берегу Иордана.
Кажется несомненным, что и жители Финикии (по крайней мере южной) оказывали ханаанейцам деятельную поддержку в войне их с фараоном. По-видимому, во время первого похода египтяне захватили и морские порты Акка и Тир, так как об этом также сообщается в перечне захваченных местностей на сфинксе из Курна, а надпись сообщает, что «уничтожил фараон царей земли Джаху (финикийской)».
Но не все финикийские города оказывали египтянам сопротивление. Ряд городов имели давние тесные связи с Египтом и в списке покорённых Сети городв Финикии не значатся: Библ, Сидон и другие крупные города, кроме Тира. Это даёт предположение, что там и до похода признавалась номинальная власть фараона. Город Улацца явилась видимо самым северным пунктом продвижения армии Сети в Финикии.
Захват Кадеша
В продолжение своего победоносного похода через всю землю ханаанскую войска египетские дошли до крепости Кадеш, изображённый расположенным на лесистой горе, но, тем не менее, вероятно, тождественный с Кадешем на Оронте, игравшим такую же важную роль при Тутмосе III. Описание картины так говорит о походе: «Это восхождение фараона для овладения землёй Кадеш в стране амореев».
Жители Кадеша не ожидали видеть неприятеля: под деревьями, которые окружают город, пасли ещё стада скота их пастухи, когда фараон явился под городом на своей боевой колеснице. Все спасаются бегством, быки бегут в одном направлении с пастухами; воины, стремящиеся из города на помощь, пронзаются стрелами Сети и падают с колесниц своих. В это время войска египетские идут на приступ и берут с боя город и всех его жителей.
Посещение гор Ливана и рубка леса
При возвращении по пути через Кадеш Сети уклонился в сторону и посетил страну Лиманон, положение которой определяется более известным именем гор Ливана. Жители страны чистейшего ханаанского происхождения приняли царя самым почтительным образом, подымая руки и приветствуя победителя. «Князья и старейшины — говорит надпись — страны Лиманон, молясь перед властелином земли, чтобы возвысить славу его, так говорят: „Ты подобен по виду отцу твоему, солнечному богу, взгляд на тебя дарует жизнь“».
Фараон, по-видимому, (в картине) отдавал какие-то особые приказания, потому что египетский писец, стоящий перед ним, говорит ему: «Всё, что ты сказал, будет исполнено». По видимому, дело шло о вырубке в лесистой и гористой стране Ливана кедров для постройки нового большого корабля, который должен быть спущен на «реке египетской» для службы Амону, и для тех огромных мачт, которые ставились на передней стороне пилонов перед храмами и украшались флагами и вымпелами в праздники. И действительно, на другой картине весьма живо изображено, как ханаанеяне рубят топорами лучшие и самые высокие деревья.
Триумфальное возвращение египетского войска
Захват Иеноама, ливанского (?) города Гадер и подчинение правителей Ливана — являлись главными успехами Сети, достигнутыми во время первого похода в Азию, после чего войско фараона триумфально вернулось в Египет. Возможно, сам фараон вернулся в Египет до прибытия туда с палестинского севера основных воинских сил. На изображениях в Карнаке возвращающегося царя сопровождают не все пленные, а только кочевники шасу, тогда как передача царем Амону захваченных ханаанеян изображена особо, после сцены победы над Иеноамом. Стоя на колеснице, в сопровождении измученных пленников, связанных по нескольку человек в неудобных положениях, царь минует одну за другой пограничные крепости и приближается к египетскому рубежу.
Здесь за тихим протоком, заросшим густым тростником, за укрепленными мостом и воротами Сети ждут представители жречества, гражданских и военных властей в приличествующих их званиям одеждах, жрецы с роскошными букетами цветов. Завидев царя и «невиданную» добычу, встречающие шумно приветствуют победителя, криками, движениями рук и поклонами выражая свой верноподданнический восторг.
Поход в землю Хеттского царства
Однако замирение Палестины и Южной Финикии не означало ещё воссоздания «мировой» державы XVIII династии. Мешало сильное противодействие Хеттского царства и зависившего от него царства Амурру. Известий о новой схватке между великими державами — египетской и анатолийской — сохранилось чрезвычайно мало. Изображения в Карнаке, не скупясь на краски, прославляют победу над «жалкою землею Хатти, которую его величество превратило в большую груду трупов». Лучники царства Хатти бегут от Сети. Кто вскакивает на несущуюся мимо колесницу, думая так уйти от гибельных стрел фараона, кто, напротив, со страху выскакивает из своей колесницы или, освободив коня от упряжи, хочет улизнуть верхом. Но надежды беглецов тщетны: трупы павших все гуще устилают землю перед конями колесницы победителя. Война с государством Хатти была для Сети одновременно борьбой с зависевшими от него сирийскими княжествами. Одна из победных надписей царя говорит о его возвращении «из земли Хатти по истреблении мятежных стран и попрании сирийцев в их местах» и о «больших властителях жалкой Сирии, приведенных его величеством из своих побед над землей Хатти».
Война с государством Хатти и его союзниками была успешна для египтян, и Фивы видели толпы анатолийских и сирийских пленных, доставленных царем в дар Амону вместе со всякого рода ценностями. Как далеко на север продвинул Сети границу египетских владений, установить точно невозможно. В списках побежденных им народов и захваченных городов наряду с палестинскими и южнофиникийскими значатся среднесирийские Кадеш, Катна, Улацца, Нахрима, Туниб. Перечни стран, побежденных Сети, можно считать в общем надежными источниками (за исключением, конечно, желаемого, но мнимого подчинения Ассирии и Вавилонии), так как они опускают ряд важных сиро-палестинских городов, а многие названия среди известных нам списков подобного рода упомянуты впервые и неоднократно подтверждаются изображениями в Карнаке и надписью из Бейт-Шеана. Если можно сомневаться даже во временном захвате египтянами севера Сирии, то подчинение Сети южной и средней её частей очевидно.
Из хеттских клинописных памятников стало известно об отпадении царства Амурру в Сирии и возвращении его под владычество Египта. Справедливо отмечено также отсутствие его в числе союзников Хеттского царства, перечисленных в египетских источниках, даже на 5-м году правления преемника Сети Рамсеса II. На некоторое время в состав египетской державы вошёл, наверное, и Кадеш на Оронте, так как там была найдена плита с изображением Сети перед египетскими и сирийскими божествами. Сколько походов понадобилось Сети I для достижения столь крупных успехов, неизвестно, как не знаем мы и того, в какие годы его царствования они происходили; исключение — поход 1-го года.
Однако победа Сети не была решающей. Она не нанесла существенного ущерба Хеттской державе. Видимо, к концу своего правления Сети потерял почти все свои северные завоевания. Конечным результатом войн, которые вёл Сети, было установление в Азии северной границы египетского влияния, которая проходила приблизительно от устья реки Эль-Литани на восток, оставляя в руках египтян города Тир, Мегиддо, Бейт-Шеан и другие. Выполнив максимум осуществимого, Сети заключил мирный договор с хеттским царём Муваталли. Все походы Сети I сопровождались крайней жестокостью, с которой из египетских фараонов мог сравниться лишь Аменхотеп II. В частности, на одной из сцен храма в Карнаке изображён Сети, приносящий в жертву пленных, что было абсолютно не свойственно египетской традиции, зато укладывалось в культ бога Сета, чьего приверженца на египетском троне не было до тех пор.
Поход против ливийцев
Сети вёл войны не только на востоке, но и на западе, против ливийских народов. Отличительным знаком этих народов служит в изображении двойное перо наверху головы и сбоку головы локон. Надписи называют их тхухи, тхухен или тхухени, что означает «блестящие», «светящиеся»; заметим, что эти самые народы назывались позже греками мармаридами, жителями Мармарики, с совершенно тем же значением.
В этот поход Сети взял своего сына и наследника Рамсеса. Цари мармаридов были разбиты наголову. В изображениях Сети рисуется стоящим на боевой колеснице, парная упряжь которой носит имя «Победоносен Амон». Поход совершался в гористой и изобилующей пещерами стране; по крайней мере, надпись так говорит о нём: «Царь уничтожил их, стоя на месте сражения. Они не могли держать лука и держались спрятанными в своих пещерах, как лисицы, — страха ради царя».
Войны на юге
Хотя уже на стене Карнакского храма (то есть от первых годов правления Сети) в числе подданных египетских народов значится земли Куш, Пунт, с многими племенами Африки, но не следует забывать, что здесь, как и в других памятниках, по обычаю выписывались из храмовых книг более или менее подробно имена народов, признаваемых «подвластных Египту».
Возможно, что нубийские земли оставались спокойные со времени царя Хоремхеба и египетские наместники, так называемые «царские сыновья Куша», управляли именем фараона на юге и заботились о поступлении в казну податей. На время правления Сети приходятся два «царских сына Куша». Это Иуни и Аменемипет, сын Пауера. Причем известно, что этот Пауер был «царским сыном Куша» во время царствования фараона Эйе.
Видно, только под конец царствования Сети был вынужден провести карательную экспедицию против нубийских племён далеко на юге. Об этой войне Сети I известно из идентичных текстов двух стел, обнаруженных в Саи и Амара, рассказывающих о борьбе с обитателями области Ирем (район 5-го порога Нила) и датированных 8-м годом правления царя. Текст стел утверждает, что Сети I принимал участие в походе, однако, граффити из Асуана позволяют предположить, что руководил военными действиями «Царский сын Куша» Аменемипет.
Соправительство Сети I и Рамсеса II
Возможно, что на 9-м году Сети, который, видимо, считал своё положение на престоле недостаточно надёжным, решил провозгласить своего сына и наследника Рамсеса своим соправителем. В великой исторической надписи Абидоса Рамсес II так рассказывает об этом событии:
«Я был торжественно возведён, как старший сын, в сан наследника престола… Тогда показался отец мой публично народу, и я был как мальчик, на коленях его, и он так говорил: „Я буду венчать его царём, ибо я хочу видеть его славу, пока я ещё жив“. И приступили сановники двора, чтобы возложить на главу мою двойной венец.»
Однако из-за того, что все надписи о соправительстве относятся уже к царствованию Рамсеса, сам факт одновременного правления Сети и Рамсеса принимается не всеми историками.
Строительная деятельность Сети I
Художественное развитие
Царствование Сети принадлежит к тем периодам истории страны, в которых, с одной стороны, искусство покровительствуется монархом, а с другой, оно творением истинно мастерских произведений оказывается вполне достойным этого покровительства. Эпоха Сети I посвятившего всю свою жизнь делу восстановления религиозной культуры своей родины, стала значительной вехой в истории египетской сакральной архитектуры. Повсеместно восстанавливались храмы предков, сооружались новые святилища. Однако особое внимание Сети уделял двум великим египетским городам — Абидосу и Фивам.
Гипостильный зал Карнакского храма, насколько он был окончен при Сети I, и храм Осириса в Абидосе суть художественные произведения первой степени, красота которых более всего заключается в непомерном богатстве и многочисленности скульптур, доведённых до совершенства даже в резке иероглифов. Точно так же знаменитая гробница Сети принадлежит к замечательнейшим произведениям фиванского искусства, не только по скульптурам, но и по красоте и живописи красок, покрывающих картины и иероглифы.
Храм Абидоса
Знаменитый храм в Абидосе, построенный Сети, был посвящён семи божествам. Изначально его фасад имел семь дверей, от которых семь параллельных аллей через два гипостиля вели к семи сводчатым святилищам. Его центральное святилище было посвящено Амону. Однако этим лишь отдавалась дань значимости Амона-Ра, «царя богов»; в действительности, храм был посвящён Осирису. Справа от него находились святилища Абидосской триады: Осириса, Исиды и Хора. Слева в двух святилищах почитались Ра-Хорахте и Птах; последнее святилище предназначалось для отправления заупокойного культа самого Сети. Здесь также почитались все обожествлённые цари-предки Сети I. Две двери южнее вели в галерею, где находится знаменитый Абидосский царский список: 76 картушей-имён царей предков, которым поклоняются сам Сети и наследный принц Рамсес. Этот список начинается с первого царя I династии Менеса, завершаясь именем правящего фараона.
До завершения строительства Сети не дожил; храм был закончен его сыном Рамсесом. Прекрасно сохранившийся, храм и в наши дни потрясает своей атмосферой и высочайшего уровня рельефами, прекрасно сохранившими свой исконный цвет. Из Абидоса происходит большинство статуй Сети I, отличающихся превосходным качеством. Сети I придавал огромное значение абидосскому храму: это подтверждается знаменитым декретом царя, высеченном на стеле в Наури, и надписями маленького храма Канаис в Вади Мийа, где упомянуты привилегии храма в Абидосе, а также копи, снабжавшие храм золотом.
Осирийон
К западной стене храма Сети I в Абидосе примыкает ещё одно здание, которое называют Осирион. Уже в глубокой древности существовала легенда, что именно в этом храме была захоронена голова Осириса (отсюда название). Осирион был обнаружен известным египтологом Ф. Петри в 1903 году, но только в 1914-м постройку полностью расчистили от песка. Дело в том, что уровень пола Осирийона расположен примерно на 8 метров ниже уровня храма Сети. Профессор Нэвилл из Исследовательского фонда Египта, расчистивший этот комплекс, считал, что Осирион является одной из самых древних построек Египта. Но после того как в 20-е годы XX века на его стенах обнаружили несколько надписей от имени Сети I, это здание было объявлено постройкой данного фараона.
Однако цари Древнего Египта без всякого смущения выбивали свои имена на более древних памятниках или изделиях. Таким образом, присутствие «автографов» Сети на стенах Осирийона ни в коем случае не является прямым доказательством того, что именно этот царь построил данное сооружение. Более того, на одной из стенок здания имеется пространная надпись внука Сети фараона Мернептаха, в которой говорится, что этот царь производил ремонтные работы Осириона. Но ремонт сооружения, которому несколько десятков лет, в данном конкретном случае представляется маловероятным. Дело в том, что Осирийон воздвигнут в технике так называемой мегалитической кладки.
Все здание сложено из громадных монолитных блоков гранита. Камень тщательно обработан, блоки пригнаны друг к другу без всякого зазора и без использования раствора. Центральная часть здания имеет две колоннады из десяти прямоугольных столбов серого гранита. Поперечное сечение каждой такой колонны представляет собой квадрат со стороной 2,5 метра, высота колонны — около 4 метров. То есть вес каждого подобного монолита составляет примерно 65 тонн. А гранитные колонны имеют ещё и выполненные из того же камня перекрытия — архитравы. Подобная техника строительства не имеет ничего общего с той, которая использовалась при возведении заупокойного храма Сети I. Равно как нет и никаких аналогий между совершенно скупой, аскетичной архитектурой Осирийона и вычурным декором храма Сети.
Карнакский храм
В Фивах в Карнаке он продолжил строить грандиозный гипостильный зал между третьим пилоном эпохи Аменхотепа III и вторым, возведённым при Хоремхебе. Начало строительству было положено ещё при Рамсесе I, однако краткость его правления помешала воплотить в жизнь колоссальный проект. Зал имеет 103 м в ширину и 52 м в глубину и насчитывает сто сорок четыре колонны.
Потрясают воображение двенадцать колонн среднего прохода высотой в 19,5 м (без абак), с капителями в виде раскрытых цветов папируса. Более низкие колонны боковых проходов выполнены в виде связок не распустившихся стеблей этого растения. Стволы колонн были отделаны листами золота и покрыты великолепными рельефами общей площадью 24 282 м². Имена зодчих строивших этот храм нам известны — это были Майа, Иупа и Хатиаи. Работами по декорировке колонн гипостиля руководил выдающийся художник этого времени — Дидиа. Окончательная декорировка и отделка гипостиля была завершена лишь при Рамсесе II.
Поминальный храм Сети I в Курне
На левом берегу Нила в Фивах, в местечке Курна, был возведён поминальный храм (Мемнониум) Сети I, часть которого посвящалась культу его отца Рамсеса I. До нашего времени дошло основное храмовое здание с великолепно выполненными рельефами, покрывающими стены. Колонны изысканной формы с капителями в виде бутонов папируса украшают фасад храма. Известно древнее название комплекса в Курне — «Великолепное здание царя Минептах-Сети в городе Амона на западной стороне Фив»; часто к этому названию придавались ещё и следующие слова: «в виду Ипет» (то есть в виду Карнакского храма).
Другие постройки Сети
Сети начал строить пещерный храм в Абу-Симбеле, но не успел его закончить. Он был довершён его сыном Рамсесом II.
При Сети I было восстановлено огромное количество памятников религиозного искусства, уничтоженных или повреждённых при Эхнатоне. Большие реставрационные работы были проведены в храме Аменхотепа III в Луксоре. В Карнаке Сети I также перестроил небольшой киоск Аменхотепа II в поминальный храм этого царя. При этом имена властителей XVIII династии в некоторых святилищах, например в храме Хатшепсут в Спеос Артемидос, были, в свою очередь, заменены титулатурой и изображениями Сети I. Нижний Египет также не был обойдён вниманием царя. В Мемфисе сохранилось уникальное святилище Сети I, на стене которого царь изображён как мальчик, сидящий на коленях двух богинь. Вероятно, ещё другой храм был построен в Гелиополе, откуда происходит обелиск царя, в настоящее время находящийся в Риме.
Помимо своей излюбленной резиденции в Мемфисе, Сети I построил дворец на месте Авариса (северо-восток Дельты), старой столицы гиксосов, где он также расширил и украсил храм Сета, своего бога-покровителя. Таким образом, город был подготовлен к тому, чтобы при Рамсесе II стать столицей и получить имя Пер-Рамсес — «Дом Рамсеса». Среди причин этого выбора следует, прежде всего, отметить уже упоминавшуюся тесную связь семьи Рамессидов с предположительным местом своего происхождения, а также политически важная близость к азиатской границе Египта.
Работы в золотоносных рудниках
Кажется, что богатые подати и дани, стекавшиеся ежегодно в таких огромных количествах из всех побеждённых стран в Египет при Тутмосе III, стали поступать в гораздо меньшем количестве при Сети I, между тем как царские нужды, подлежащие удовлетворению, оставались теми же, а возведение дорогих построек требовало больших затрат.
Следовало изыскивать новые источники доходов; и потому стали обращать при Сети особое внимание на правильную разработку существовавших уже в Египте и Нубии золотых рудников, и кроме того, в помощь этому промыслу заботится о закладке колодцев в лишённых воды горных местностях, где производились горные работы. К таковым местностям принадлежала и пустынная местность на восточной стороне Нила, простиравшаяся напротив Эдфу. В этой пустыне сохранились остатки древнеегипетского скального храма: он положением своим обозначает одно из мест остановки по большому торговому пути, который в древности шёл от Нила к Красному морю. Надписи храма все относятся ко времени Сети: они не только подтверждают существование золотоносных пластов в глубине гор, но и указывают на закладку колодца по повелению царя. Они говорят, что в 9-й год, 20 числа I месяца сезона Шему царь Сети предпринял путешествие в пустынные горные местности, желая осмотреть лично работы на золотоносных рудниках.
Попытка добыть воду также и на рудниках в Вади-Алаки окончилась неудачно. Там был выкопан колодец более 60 м (120 египетских локтей) глубины, но до воды он не достал.
В египетской религии Сети постепенно начал выдвигать на первое место культ бога Птаха. Он уже считал возможным носить добавочное имя Мернептах (Мар-ни-Птах, «Тот, кого возлюбил Птах») и не упоминает в своей, общепринятой царской титулатуре ни единым словом об Амоне.
Семья и окружение
Супругой Сети I ещё задолго до воцарения стала Туйя, происходившая, как и сам царь из среды военных: её отец Райа был «командиром колесничих войск». Сети и Туйя имели, по крайней мере, двоих детей — дочь по имени Тиа и сына, будущего Рамсеса II. Вопрос о существовании принца Хасетнебета, так называемого «старшего сына» Сети I, остаётся нерешённым до сих пор; принцесса Хенутмира, видимо, также была дочерью царственной четы.
Из окружения царя следует упомянуть одного из самых известных людей этой эпохи, чати (везиря) Пасера, вступившего в должность при Сети I, сменив на посту своего предшественника — Небамона. Хорошо известны его великолепные скульптурные портреты и роскошная гробница. Свои функции этот вельможа продолжал выполнять и позже, собственными руками коронуя Рамсеса II. Огромное количество памятников сохранилось и от Хормина, управителя царского гарема в Мемфисе. Нубия управлялась наместниками — «царскими сыновьями Куша» Иуни и Аменемипетом, сохранявшим власть ещё в начале царствования Рамсеса II. При Сети I были назначены специальные управители землями оазисов. Так, хорошо известна гробница Аменхотепа, управителя оазиса Бахария.
Гробница царя
Продолжительность царствования Сети неясна. Летописи неясно различают окончание его царствования и начало единоличного царствования его сына Рамсеса II. Последний известный год правления Сети I — 11-й (11 год , IV месяц сезона Шему, 12 или 13 число), встречается в надписи на стеле, посвящённой основанию храма в Гебель Баркале — обители Амона, владыки Нубии или, как её называли египтяне, «Южном Карнаке». Хотя Манефон утверждает, что Сети правил 21 год, что маловероятно; предположить, что от 10 лет правления Сети совершенно не сохранилось датированных памятников, не представляется возможным. Как бы то ни было, но ещё не старым сошёл фараон в свою гробницу в Долине царей, самую протяжённую (100 м) и изящную по отделке среди всех царских гробниц.
Гробница Сети I (KV17) или как её ещё называют «гробница Бельцони», по имени открывшего её ученого, была найдена в 1817 году. Вход в неё был очень хорошо скрыт, его удалось обнаружить только, когда из-за сильного дождя произошёл земляной обвал, который и открыл гробницу. Однако когда Бельцони проник в гробницу, оказалось, что в прежние времена её уже посещали грабители. Алебастровый саркофаг Сети (который ныне находится в Англии) был открыт, разбитая крышка лежала в стороне и мумии в нём не было.
Лестница (27 ступеней) ведёт от входа вниз к вратам с картушами Сети-Усири, то есть ставшего Осирисом умершего. Из врат ведёт проход 11 м длины при 2,7 м высоты и 2,5 м ширины, который наклонен вглубь и вниз под углом 18° и приводит ко вторым вратам. От этих вторых врат ведёт спуск по лестнице в 25 ступеней к третьим вратам, от которых опять идёт наклонный вниз коридор длиной 11 м. На конце этого второго прохода находится комната 4,2 м ширины и 3,6 м длины, в которой при Бельцони (видевшем гробницу ещё почти в целости) находился глубокий вертикальный колодец, за которым возвышалась стена, покрытая иероглифами. Создавалась видимость того, что здесь гробница заканчивалась. Однако Бельцони по звуку удара в стену предположил наличие за ней помещений. Он приказал завалить шахту и пробить стену. За пробитой стеной открылась первая зала. Она лежит на полметра ниже той комнаты, из которой в неё проникают, и имеет 7,9 м в длину и 7,5 м в ширину; четыре колонны поддерживают потолок. Убранство этого зала и последующих значительно богаче, чем в расположенных ранее вратах, лестницах и проходах.
Ниже первого зала на четыре ступени лежит другая палата 8,1 м в длину и 7,2 м в ширину. В зале две колонны; здесь стенные картины не окончены.
Коридор заканчивается вратами; на пилястрах этих врат изображён царь в пышной военной одежде и вооружении, сидящим на золотом троне. От ворот опять шесть ступеней спускаются в маленькую аванзалу, в которой царь изображён стоящим перед богами.
Из этой входной комнаты попадаешь в большую палату с шестью колонами (7,8 × 7,5 м), к которой примыкает другая, не отделённая от неё палата (9 × 7,8 м), но пол которой ниже первой на четыре ступени, а потолок гораздо выше. Это погребальная камера.
Здесь же в середине сводом покрытого зала находился алебастровый саркофаг (2,85 м длины, почти метр шириной, с толщиной стенок 5 см), покрытый изящными рельефами — сценами из заупокойных текстов.
Подле залы с колоннами и подле залы саркофага лежали ещё комнаты, по две при каждой, в которых начертано продолжение тех же изображений, которые находятся на стенах всей гробницы. В большой комнате возле залы саркофага изображён ряд испытаний души: огонь, меч, ядовитые змеи угрожают ей, и только «оправданный» может пройти посреди этих страхов, чтобы войти в «звёздное жилище». Это последнее жилище изображено на своде «золотой залы», т.е. залы саркофага, где лежала мумия.
Сзади «золотой залы» найдена ещё палата 12,6 м длины при 5,1 м ширины, покоящаяся на четырёх колоннах; она осталась неоконченной. От того места, где стоял саркофаг, идёт ещё глубоко в гору, вниз метров на 60, ход или штольня, поворачивающая несколько направо и упирающаяся в голую скалу. На стенах её нет рельефов. Вероятнее всего, штольня эта проделана ввиду предполагавшегося увеличения гробницы, но потом оставлена. Нижняя точка этого хода лежит на 52 метра ниже входа в гробницу в ущелье.
Великолепная гробница Сети I, вырубленная в скале, имеющая 6 лестниц, 4 колонных зала и 16 других помещений, является потрясающим и непревзойдённым шедевром египетского заупокойного зодчества.
Великолепно сохранившаяся мумия Сети I и остатки первоначального деревянного гроба были обнаружены в тайнике Дейр эль-Бахри в 1881 году.
Значение правления Сети I
Значимость личности самого Сети I была, во многом, скрыта последующим царствованием его знаменитого сына — Рамсеса II, длительность и обилие памятников которого общеизвестны. Однако значение царствования и деятельности Сети I заключалось, прежде всего, в том, что египетская традиционная цивилизация, потрясённая амарнской реформой, при нём частично возродилась. Во многом, это возрождение оказалось искусственным и условным, однако Сети удалось временно приостановить грядущий упадок и создать предпосылки для дальнейшего расцвета страны.
В популярной культуре
Несмотря на то, что Сети менее известен, чем его знаменитый наследник Рамсес II, он фигурирует во многих художественных фильмах, посвящённых Древнему Египту. Чаще всего он изображается в фильмах о Моисее, где представлен в качестве отца царевны, спасшей иудейского пророка, и фараона, ужесточившего политику по отношению к евреям.
В анимационном фильме «Принц Египта» Сети — мрачный деспот, в то время, как Рамсес только вынужден продолжать его политику, и Моисей пытается достучаться до его почерствевшего сердца, акцентируя внимание именно на этом факторе. Жестокость Сети подтверждают и египетские источники. Кроме того, Сети является второстепенным персонажем фантастических фильмов «Мумия» и «Мумия возвращается», где он изображён фараоном, павшим жертвой заговора своего верховного жреца Имхотепа.
Родословие Сети I
Напишите отзыв о статье "Сети I"
Литература
- История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Часть 2. Передняя Азия. Египет / Под редакцией Г. М. Бонгард-Левина. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1988. — 623 с. — 25 000 экз.
- [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.
- Циркин Ю. Б. От Ханаана до Карфагена. — М.: Астрель, 2001. — 526 с. — 5100 экз..
XIX династия | ||
Предшественник: Рамсес I |
фараон Египта ок. 1290 — 1279 до н. э. |
Преемник: Рамсес II |
|
Отрывок, характеризующий Сети I
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».
Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».
В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.
В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.
Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»
На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.
Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.